Спелый дождь
Шрифт:
Ты молитвы мои
Допусти к твоему алтарю.
Обними -
Можно мысленно...
Не отторгай, что я делаю.
Подложи мне ладони
Под усталую голову белую.
(Это стихотворение было найдено мною на полях газеты
через месяц после смерти автора).
ЧЕРЕЗ СТОЛЕТИЕ
Я не знаю,
Поют ли теперь
Перепёлки во ржи -
Когда можно, как в воду,
Войти в знойный запах над рожью!
Пусть никто обо мне
Никогда не услышит:
«Он жил...»
Я хожу и сейчас
Под дождями,
Тайгой, бездорожьем.
150
Пропадаю в туманах
И лугом дышу голубым,
И полынью,
И запахом
Яблонь и вишен!..
В это трудно поверить -
Как был я богат,
Как любим!
Всё вошло в моё сердце,
Всё помню,
Всё вижу, всё слышу.
Я приветствую жизнь:
Лошадей
И луга,
И луну,
Голоса поездов,
Пассажиров,
Названия станций.
И в рассветы столетий
Входя,
С головой утону,
Чтоб душою и сердцем
Остаться,
Остаться,
Остаться.
Вы летите, летите
К желанной
Далёкой звезде!
Я останусь навек -
Там, где детство,
Как привкус от вишен!
Где любая изба
Проскрипит вам:
«Он только что вышел».
Журавлей над Россией
Спросите -
Ответят:
«Он здесь».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Это эссе-размышление создавалось летом 2003 года, последнюю главу
я дописала в мае 2004 года. Сейчас, когда Михаила нет в живых и я изу-
чаю его архивы всё глубже, думаю, что кое-что осветила бы по-другому.
Но... это наш совместный труд, он был прочитан и поправлен с учётом
пожеланий поэта. Миша искренне радовался тому, что благодаря этим
записям его творчество будет понято глубже. А если у меня или кого-то
другого появятся новые размышления, толкования и наблюдения - это
будет уже другая книга.
151
ИЗ СБОРНИКОВ РАЗНЫХ ЛЕТ
МАЛЬЧИШКА-ВОИН
Когда началась война,
Михаилу Сопину было де-
сять лет.
Вот как он это вспомина-
ет:
«Мы не успели эвакуиро-
ваться, помню, собирались
ехать в каком-то эшелоне,
а в тылу нашем уже были
немцы. Бежали из-под Харь-
кова, в одной массе - сол-
даты, дети, старики, жен-
щины... Это был какой-то
бег исхода. Если бы нас остановили, мы, наверное, умерли бы на месте.
До сих пор не верю, что выжил... Немцы нас нагнали. Разорванные, раз-
давленные дети, их утюжили танками. Меня ранило осколком в череп,
спас какой-то военный - замотал голову тряпкой и пихнул в районе
Богодухова в товарный вагон, я там валялся на опилках, весь в крови.
Растолкала старушка, снова мы куда-то шли. Снова я в скоплении на-
рода. Помню, упёрлись в реку: горел мост, и солдаты наспех сколачивали
плоты. На них люди прыгали вместе с детьми, плоты переворачивались.
И всё это под бомбёжкой...»
Детей (Мишку, маленького братишку Толика и старшую сестру Катю)
переправляют к бабушке в деревню, на Белгородчину, но война настигает
и тут:
«У нас во дворе частями Красной Армии были прорыты профильные
окопы, потом брошены. Окопы ошибочно выкопали за избой, и дом таким
образом оказался на линии огня. Начались тяжелейшие бои. Однажды
во двор заскочили двое молоденьких солдатиков и прямо перед окнами
стали устанавливать пулемёт, но никак не могли его заправить. Бабушка
выскочила с поленом: «Куда ставите, сейчас начнут бить по хате, а здесь
дети малые!» Велела тащить пулемёт на угол двора и там сама заправила
пулемётную ленту.
Когда начинались налёты, мы с Катериной бежали прятаться в погреб.
Бомбёжки продолжались по трое-четверо суток... Я был в зачумлённом со-
стоянии. Когда сутками напролёт бомбят, перестаёшь испытывать страх
за жизнь - безразличие полное. В таком состоянии солдаты, измотанные,
спят прямо в окопах. Сейчас это совершенно не может быть понято... Ско-
рее бы бомба попала, кончились муки.
Как сейчас вижу солдатика с оторванной рукой: он сидел, привалив-
шись к нашей избе, обнял уцелевшей рукой остатки пустого рукава и рас-
качивался из стороны в сторону...»
В марте сорок третьего в результате неудачной операции советского
командования по освобождению Харькова сразу три армии попали в «ко-
тёл»: не считая погибших, триста шестьдесят тысяч солдат и офицеров
оказались в окружении (выживших потом назовут предателями Родины).
Немцы были не готовы к приёму пленных в таком количестве. Их сгоня-
152
ли в поле на участки, огороженные колючей проволокой, не кормили и
не поили, а пытавшихся приблизиться местных жителей расстреливали.
Стопроцентная смертность, тысячи больных тифом... В конце войны даже
немецкий генерал Розенберг ужасался этой советской катастрофе.
Но некоторым окруженцам удавалось избежать плена, и они неболь-