Срезающий время
Шрифт:
Оказавшись на улице, Иван Иванович повертел головой и, заметив интересовавший его предмет, направился к одиноко стоящей повозке с бочками, управляемой бывшим привратником Смирнова. При помощи юноши он запихнул тело в открытую ёмкость, прикрыл сверху крышкой и стал наклонять стоявший с самого края анкерок.
— А где остальные? — поинтересовался юноша.
— Остальные выйдут с огоньком, — произнёс Полушкин, вкручивая кран. — Подставляй ведро, Пьер!
В этот момент окно со второго этажа на углу здания распахнулось, и по стене побежали вниз связанные простыни. Заметив их, Иван Иванович подбежал с поклажей к развивающемуся на ветру полотну, привязал полное ведро кальвадоса и распорядился
Как только я принял ведро, то тут же выплеснул четверть на лежащие тела жандармов и направился в комнату, где недавно предавался утехам Макрон. Дама с прутом, как ни странно, не убежала, а, напротив, улеглась на постель с пришедшей из соседнего номера подругой и пила вино прямо из горлышка бутылки, бессовестно грызя яблоко.
— Fichez le camp, putes! — крикнул я им.
То ли голос мой был грозен, то ли мои намеренья оказались слишком откровенны, путаны поняли моё желание без дополнительных подсказок и прыснули из комнаты. Выплеснув остатки спиртного на кровать и стены, я случайно заметил, что под столом стоит сундук, в котором обычно хранят пороховые картузы, и недолго думая потянул за боковую ручку. Случайный взрыв в мои планы не входил. Как ни странно, он оказался чрезвычайно лёгким но явно не пустым и, не делая попыток открыть его, я взял оббитый кожей ящик с собой.
За тушением пожара мы наблюдали уже из порта, обсуждая последние события. Вернее, могли видеть лишь кратковременное зарево от огня и дым, который спустя пару часов сошёл на нет. В трюм "Альбатроса" тем временем грузили бочки с бургундским, боцман покрикивал на нерадивых матросов, а над небом Кале просыпались звёзды. Где-то у рыбацких лодок, напротив коптильни раздалось недовольное мяуканье и писк. Я рассмеялся: здешние коты, разжиревшие на остатках обильного стола из рыбьих потрохов и голов, давно не обращали внимания ни на мышей, ни на крыс. Их глаза сверкали во мраке при малейшем отблеске света, пугая впечатлительных особ, а вот крысы их хоть и побаивались, но часто огрызались. Мне уже случалось видеть в порту, как коты без боя сдавали позиции крысиному войску, когда те, ощерив длинные жёлтые зубы и топорща усы, бесстрашно шли в наступление. Впрочем, рыжие и полосатые довольно быстро отбивали свои флеши назад. Но сейчас межу крысами и котами установилось перемирие, так как по доскам причала, где иногда происходили баталии, катилась очередная телега, колёса которой смертельно опасны как для грызунов, так и для пушистых хищников. Что подтверждало теорию мирного сосуществования даже для непримиримых врагов при возникновении общей опасности.
— Вы меня удивили, Алексей Николаевич, — сказал Полушкин, выбивая трубку. — Я уже решил, что Вы превратились в сундук и спускаетесь по простыне. Потом присмотрелся и захотел перекреститься. Зачем Вы так рисковали? С огнём шутки плохи. А если бы не успели? Вот, Вы смеётесь, а мне не до смеха.
— Сам не знаю, что на меня тогда нашло, — ответил я. — А засмеялся я по другому поводу.
— Вы хоть посмотрели, что в нём? Я уже понял, что не порох.
— Как отчалим, так и посмотрю. Самому интересно.
— Я приказал Степану и Тимофею не отходить от бочки с Макроном, — произнёс Иван Иванович, смотря на часы с репетиром. — Пока четырёхчасовая смена, но с местом содержания надо что-то решать. Бочка хоть и в трюме, но…
— Это правильно, Иван Иванович. Пусть его пребывание на борту останется тайной для экипажа. Кто его знает, как отнесутся матросы к тому, что мы держим в плену французского лейтенанта. Однако лишних кают на судне более нет. Ума не приложу, куда можно его спрятать.
— А если Вы отправитесь сухопутным путём? — предложил Полушкин.
— Две с половиной тысячи вёрст? Хорошо, если я к концу февраля попаду домой.
— Я это предлагаю немного из других соображений, — тихо произнёс Полушкин. — Если покойный Видлэн заподозрил в Вас шпиона, то кто может дать гарантию, что он не поделился своей идеей ещё с кем-то? Этот кто-то легко сможет сопоставить факт исчезновения капитана таможенного корвета и отплытие "Альбатроса". Мы задержимся в Дюнкерке на сутки, а Вы к этому времени получите фору в полторы сотни вёрст. И если случится погоня, то именно за Вами.
— В Ваших словах, Иван Иванович есть смысл. Идемте на судно, и пока у нас осталось время для манёвра, допросим Макрона.
С похищенным лейтенантом я проговорил почти час и откровения с его стороны посыпались только после того, как я рассказал о пожаре в "доходном доме". Эммануэль попросил поклясться, что это правда, после чего рассмеялся мне в лицо, сообщив об оставленном в комнате сундуке с сокровищами. Меня порадовало явное отсутствие у него какой-либо морали и наличие в душе паталогической жадности, развязало руки. Мир в моих глазах не рухнул, но пошатнулся, особенно учитывая, что его дальнейший рассказ разворошил угли недавних горячих событий. Разочаровывать его я не собирался и превратился во внимательного слушателя. А послушать было что. Освоившись в роли ценного пленника, Макрон предложил выкупить свою свободу за акции, которыми я якобы интересовался. Потом добавил о наличии богатых друзей, которые могут предоставить приличный выкуп и, в конце концов, предложил приоткрыть тайну своего внезапного обогащения.
— Наверняка, Вы знаете, что такое эрозия, — сказал я, давая пленнику напиться.
— Благодарю, имею представление.
— Всё со временем подвергается эрозии, — продолжил я. — Булыжники темнеют и трескаются, пески превращаются в пыль, крошатся пергаменты, тускнеют краски. Иные из этих процессов, конечно, губительны. Однако случается эрозия очистительная, вытравляющая ложные аналогии, нетипичные ошибки, сбивающие с толку малосущественные подробности. Если по ходу своего рассказа я где-то что-то напутаю, не так опишу или подвергну искажению, то Вы меня поправите. Я хочу услышать от Вас речь того храбреца, я бы даже сказал, гения интриг, которому под силу смахнуть пыль досужих рассуждений и обнажить непреклонную, хладную обсидиановую истину и чистую алебастровую правду. Эту очистительную эрозию проведёте именно Вы, Эммануэль. Потому что сейчас стоит вопрос Вашей жизни или смерти.
Макрон открыл было рот, чтобы поспорить, сказать, что мало-помалу происходит привыкание к утрате и понятие правды так расплывчато, — но затем вспомнил о своём положении.
— Итак… речь пойдёт о четырёхстах тысяч фунтов, которые Вы себе присвоили и влюблённой пары — Марка и Анны.
— Пятидесяти, — поправил меня Макрон. — Себе я взял лишь пятьдесят тысяч. Семьдесят переправил старшей сестре в Париж, она знает, кому следует отдать долю. А остальное осталось у Марека. Сейчас их зовут Марек и Ангела, и бумаги у них Варшавского Герцогства.
— Предположу, что так называемые "богатые друзья" давно находятся не здесь, а где-то уже далеко.
— В Рошфоре. С началом весны они собираются отправиться в Новый Свет. И я поступил с ними честно, как и договаривались. Совесть моя чиста.
У меня было на этот счёт совершенно противоположное мнение. Я полагал, что чем дальше люди прячутся от правды, тем сложнее будет смириться с ней, когда жестокая действительность прорвётся через все барьеры и снесёт тщательно выстроенную систему существования, как плотину на реке. Однако давно всем известно, что чужая душа — потёмки и нет более неблагодарного занятия, как пытаться перекроить её на свой лад.