Срезающий время

Борисов Алексей Николаевич

— Горячий шоколад и, пожалуй, меренги.

Луиза, не способная усидеть на одном месте дольше звучания лаконичной эпиграммы, тут же сорвалась, увлекая за собой поварёнка. "Сию минуту, сейчас, сейчас — догонял оставленный позади быстрых ног её голос".

После завтрака Полина велела подать портшез, дабы насладиться видами на побережье и подышать полезным морским воздухом. А по пути мы, конечно же, заглянули в порт. Ефрем Михайловича я нашел практически сразу. Нетрудно было заметить высокого, худощавого мужчину со свисающими песочными усами и безошибочно узнаваемой осанкой военного, вооружённого большим карандашом с желтоватым листом бумаги, и его помощника, дородного коротышку средних лет, бегавшего взад-вперёд с мотком бечёвки и забивавшего колышки на равноудалённом

расстоянии. Я подошёл ближе и кашлянул, чтобы обратить на себя внимание ведущего какие-то расчёты инженера.

— Добрый день, сударь, — сказал я по-русски. — Я не помешаю Вашим изысканиям, если постою рядом?

— Напротив, — ответил он. — Умоляю Вас, стойте сколько угодно. Я так соскучился по родной речи.

После короткого обмена любезностями мы представились друг другу, поболтали о том о сём, и когда Ефрем Михайлович отпустил своего помощника, смогли поговорить по делу.

— Алексей Васильевич Воейков просил оказать Вам содействие, — тихо произнёс я, — а также передать, что не держит обиды за отпущенного лисёнка.

— Он Вам рассказал об этом случае на охоте?

— Нет, про охоту он мне ничего не рассказывал. Я лишь слово в слово пересказал его просьбу.

— Передайте Воейкову, что я не оправдал его надежд, — с грустью в голосе произнёс Ефрем Михайлович. — Я семь месяцев ждал, что меня вытащат отсюда. Целых семь месяцев… За это время я многое переосмыслил: и отставку и то, как легко согласился с предложением Алексея Васильевича. "Вы будете под нашим крылом", - говорил он. А потом я понял, что до меня никому нет дела. Ему просто приказали не допустить дуэль и оградить меня от князя. И вот я здесь, строю дорогу за полтора франка в день, а ночь провожу в арестантском доме. Раз в три недели мне позволяют написать письмо, которое никуда не отправляют. Так что мой вам совет: не ввязывайтесь в эти игры и шлите Воейкова к чёрту, если не хотите оказаться на моём месте. Ему и подобным, мы нужны как та мягкая салфетка в известном месте: ровно до того самого момента.

— Ефрем Михайлович, поражение — всегда сирота, а у победы сотня родственников. Я не намерен жалеть Вас или ругать Воейкова. Вы оказались в трудном положении, а у Алексея Васильевича нет надо мной власти, я ему ничем не обязан. Тем не менее, в ближайшие два дня я отплываю в Кале на каботажном судне. С Вами или без вас, решайте сами. Со мной на руках паспорт на Фарбера Василия Фомича, настоящий, с отметкой о въезде во Францию. Цвет глаз, рост и усы у Вас совпадают. Ну, а возраст… молодому легче притвориться стариком, нежели наоборот. Если надумаете, я остановился в гостинице на улице Гюгена.

— До конца заключения мне осталось четыре месяца и двенадцать дней, — сообщил Еремеев. — Есть ли смысл?

— Буду предельно откровенен, Ефрем Михайлович, — строго произнёс я. — Ещё до встречи с Вами я был готов рисковать собой и своими друзьями ради Вашей свободы. Мы бы в два часа поставили тюрьму и гарнизон в позу бегущего египтянина, а за сутки привели к присяге нашему императору этот городок. Не портите окончательно моё мнение о Вас, как о подданном российской короны. Или Вам кажется, что побег из плена — это недостойно мужчины? Помилуйте, когда я был в вашем возрасте, никто из настоящих мужчин не почитал позором для себя быть обманутым женщиной или покинуть место заточения без спроса. Только ребёнок не знает, что огонь жжётся, а волки кусаются, и Вы наверняка отдавали себе отчёт, какие могут быть последствия в случае фиаско. Так что возьмите себя в руки.

Вечером Еремеев прислал мне записку через посыльного, а уже утром мы стали действовать.

Бельгийскому кучеру с каретой был предоставлен окончательный расчёт и даже доплачено сверх уговоренной суммы. За это "сверх" он должен был изменить маршрут от пристани и проехать на выезд из города через строящуюся дорогу к порту. Там подобрать пассажира и везти его до самого Кале. Мы же планировали преспокойно погрузиться на каботажное судно и на два дня предаться морской прогулке. И каково же было моё удивление, когда судну запретили выход из порта.

* * *

В

дивный зимний вечер я с Полиной сидел в каюте каботажного судна "Альбатрос" и забавлялся игрой, которую состряпал тут же с помощью больших листов бумаги и акварельных красок, купленных у ростовщика в ломбарде. Этой игре, вышедшей на грани приличия, я не придавал особого значения, но, как и всё необычное, она настолько увлекла виконтессу, что я вынужден был пропустить обед, удовлетворяя женский каприз. Через лист, извиваясь, как змея в предсмертных судорогах, тянулась дорога, во всю её длину расчерченная нумерованными квадратами. В своих немыслимых изгибах она проходила между различными соблазнами, выделенными цветом крови. Цветом, предостерегающим на жизненном пути всякого человека, особенно не обремененного житейским опытом. За первым поворотом путнику грозило беспробудное пьянство в компании лихих друзей и красивых подруг. Далее в определённой последовательности на него готовы были наброситься: лень, глупость, мотовство, сребролюбие и дерзкие бретёры. Все они были нарисованы в виде людских фигурок, гнусных и порочных, преимущественно мужского пола, однако попадались и женские, когда разговор шёл об измене, платной любви и коварстве. Мы с Полиной по очереди выкидывали кости, а затем передвигали свои фишки на столько шагов, сколько выпало очков. Путь был опасен. Если фишка вставала на квадратик, отмеченный тенью какого-либо из пороков, то, смотря по его тяжести, приходилось пропускать ход или два, или даже возвращаться назад, чтобы искупить грех под сенью соответствующей добродетели. Они также встречались вдоль этой тернистой тропы, правда не в таком изобилии, как соблазны и прочие несчастья. Их было меньше, отчасти по соображениям игрового характера, а может оттого, что неприятные события случаются гораздо чаще. В конце пути победителя ждал нарисованный волшебник, который сжимал в руках пухлый мешок, сродни тому, которым обладает Дед Мороз в начале праздника на детском утреннике. Что лежало внутри мешка, было абсолютно неважно, но призёр получал шанс на супер игру, где пришедший последним вынужден был исполнять одно из шести желаний.

Полина сделала глоток вина, бросила кости и неуверенно взялась за фишку. От огорчения у неё поморщился носик. Она уже мысленно сосчитала ходы и предвидела, что ей придётся пропустить три кона. Её фишка остановилась на красном квадрате, возле которого была изображена девица в спущенных панталонах и заглавными буквами подписано: РАЗВРАТ. Это, пожалуй, не самое опасное препятствие на пути к доброму волшебнику, но достаточно обидное, так как по соседству присутствовали два квадрата зелёного цвета: УДАЧА с бонбоньеркой и БЛАГОСЛОВЕНИЕ с ангелом.

— Я вот смотрю на картинку, — кокетливо произнесла Полина, слизывая каплю вина с губы, — и уже сомневаюсь, правильного ли цвета квадратик.

— Так давайте возьмём краски и исправим, — предложил я, салютуя бокалом.

— В следующий раз. А пока — Ваш ход. Желаю, чтобы Вам выпал адюльтер и ещё много красных квадратов.

— Ваше Сиятельство, — раздался голос капитана "Альбатроса" из-за двери каюты. — Здесь месье Видлэн. Он просит с Вами поговорить.

— Жан-Жак, шлите его к морскому дьяволу! — вдруг крикнула Полина, не иначе как под воздействием выпитого алкоголя. — Из-за его подозрений мы уже девять часов висим на канатах.

— Стоим на рейде, Ваше Сиятельство, — поправил виконтессу капитан.

— Какая разница, висим или стоим, — продолжала Полина. — Жан-Жак, ответьте, за то время, пока я здесь, на сколько лье из обещанных Вами ста мы стали ближе к Кале?

— Ни на сколько, Ваше Сиятельство, — грустно ответил капитан.

— Вот и передайте месье, как его там, что если через час я не смогу наслаждаться морским путешествием, то я прикажу выкинуть его за борт. Возьму абордажную саблю; капитан, у Вас же найдётся для меня абордажная сабля? И перережу к дьявольской матушке все эти канаты! — с воодушевлением, и даже с каким-то задором произнесла Полина, после чего шёпотом сказала мне: — Всю жизнь мечтала сделать что-нибудь такое дерзкое, порочное и неправильное.