Сталкерша
Шрифт:
Для меня изголодавшейся по теплу и ласке отведать мороженого из его рук, словно вкусить запретный плод. Я долго голодала, и теперь передо мной поставили миску с едой, но и брать ее нельзя. Если сорвусь, наврежу ему.
Скольких я поглотила, скольких разжевала и выплюнула, скольких сломала, унизила, смешала с грязью. На самом деле моя коллекция «куколок» - это демонстрация бесчеловечной жестокости. Я потребляла всех, кто попадался под руку: использовала в своих целях или себе на потеху. Родной отец считал меня монстром и был прав. А что папочка его и породил -
Сейчас я отчаянно пытаюсь стать нормальной и молю о крохах тепла, которые не заслуживаю. Я бы хотела стать прежней - холодной стервой, которой ни до кого нет дела, но страдания преображают.
Когда меня насильно поместили в дурдом, я сражалась за себя остервенело - дралась, царапалась, кусалась. Но плечистые санитары неизменно сминали меня в комок, как кусок бумаги, и закалывали аминазином. И тогда я сутками капала слюной, глядя в одну точку, пока мой разум метался и вопил, запертый в сломленном теле.
После нескольких аминазиновых «крещений» я стала хитрее - разыгрывала из себя нормальную, но никто мне не верил. Нормальный человек никогда не сделает того, что сделала я. Они сломали меня быстро: буквально на втором месяце я поняла, что меня нет - я рассыпалась пылью и прилипла грязью к подошвам ботинок своих мучителей. Мне дали понять, что псих - это никто.
Я пыталась прекратить своё убогое существование, но сама же перевязала вскрытые вены, кода поняла, что люблю жизнь, хочу вернуться во внешний мир и наконец узнать, каково это любить, дружить, ставить чьи-то интересы выше своих.
И, несмотря на это, сейчас я дико боюсь настоящих чувств. Боюсь, что они опять запустят во мне спящее безумие, и я опять захочу обладать им безгранично.
– Маш, все хорошо?
– спрашивает Марк, и я понимаю, что опять застряла в лабиринтах собственного разума.
– Прости, задумалась!
– Так как насчёт мороженого?
– Давай, - соглашаюсь я.
Я не на порцию мороженого дала добро, я позволила себе довериться ему. Дала шанс нашим отношениям.
Я всё не пойму, какую роль в моём безумии сыграла любовь. Я обезумела, потому что полюбила? Или полюбила то, что мне не принадлежало, оттого что была безумна? Теперь вот Марк. Сначала я думала, что просто вижу в нём Диму. Теперь под таблетками понимаю, что в Марке не так уж и много от Димы, а внутри всё равно трепещет стайка бабочек. Он тоже чужое, которое нельзя брать, но сам очень хочет, чтоб я заграбастала его, как и это мороженое. Любовь сводит с ума. Любовь исцеляет. Что же со мной будет в этот раз?
Глава 7. Эта жизнь. 7.2
– Что ты так смотришь?
– спрашиваю я и уже тянусь за чем-нибудь из вороха нашей одежды, чтоб прикрыть наготу.
Вы уже в курсе, что я не из стеснительных, даже несмотря на покромсанные чуть ли не до локтя руки, и нездоровую худобу, из-за которой скулы обострились, а ребра выпирают как у борзой. Но это когда я с мужиком, к которому ничего не испытываю и между нами ничего личного, только секс. Такая безразличность у меня была
Когда Марик смотрит на меня так пристально, чувствую себя уродиной - понимаю ведь, что психбольница выпила знатную часть моей красоты.
Наконец мне удаётся нащупать его же рубашку, но Марк перехватывает мою руку, не позволяя мне прикрыться.
– Дай полюбоваться!
– На что?
– На тебя, конечно!
– Глупенький, - плюхаюсь на жутко скрипучий матрас, утягивая его такого же обнажённого за собой.
– Ты очень красивая, - шепчет Марк, покрепче прижав меня к себе и уткнувшись носом в ямку под сводом черепа.
Его прикосновения, в реальности которых я теперь не сомневаюсь, подейственнее любой терапии будут. Я сворачиваюсь в его руках клубочком и максимально замедляю дыхание, чтоб слышать только медитативный стук его сердца, ритм которого заметно ускоряется, когда мы кожа к коже.
Все идеально, за исключением одного - наши два дня уже на исходе и завтра он соберёт свои вещи, которые разбросаны по всей квартире, и вернётся к жене. Мне грустно думать о том, что моя зубная щётка вновь будет томиться в стаканчике в одиночестве, и я больше не смогу рассекать по квартире в его футболках и рубашках. Впрочем, могу попросить его остаться насовсем, но осмелюсь спросить только рубашку, чтоб заворачиваться в нее и вдыхать его запах, когда будет совсем худо.
– Почему ты живёшь в такой дыре? Давай сниму тебе нормальное жилье?
– предлагает Марк между поцелуями, посчитав, что у бедной спятившей девочки нет денег на нормальные апартаменты. Впрочем, он не сильно ошибается.
– Мне и тут нормально. Я лучшего не заслуживаю. Поверь мне, мой внутренний мир ещё гнилее здешних стен, - говорю я честно, чтоб он понимал, с кем связался.
– Ты очень строга к себе. Я не знаю, какой ты была в прошлом, но вижу, как ты стараешься быть лучше сейчас. Может, уже простишь себя?
– Не могу, Марк. Ты и так уже большое послабление.
– А ты моё большое послабление!
– Тебе стоило бы больше ценить, что имеешь!
– пытаюсь я вновь спасти его душу, и, возможно, жизнь.
– То, что у меня есть, мне не принадлежит! Я же хотел другого, да и Света заслуживает того, кто ее действительно полюбит, а не просто будет изображать чувства.
– Ты говорил, что любишь её, - напоминаю я, опутав его пальцы своими.
– Я был тогда слишком труслив, чтоб признаться, что женился из-за крепкого чувства вины. Я ведь не спас её сестру.
– Ты слишком хороший, Марк.
– Нет, неправда. Я трус, Маш! Был трусом, но больше им быть не хочу и не буду! Я расскажу все Свете, мы разведемся, и я буду с тобой по-честному, без всего этого обмана, который растет как снежный ком.
Я шарахаюсь в сторону как ошпаренная. Я вовсе этого не хочу. Марк настолько светлый и хороший, что я просто не могу загасить своей тьмой его солнце. Два дня и все! А потом надо разжать пальцы и отпустить.
– Марк, не надо с ней разводиться. Она славная, адекватная и любит тебя!