Сталкерша
Шрифт:
– Ты за это ответишь!
– угрожаю я в ответ.
– Ага, разбежался!
– скалится он.
– Разделась живо! Или тоже весь зад посинеет.
Я настолько горжусь своим телом, и к тому же лишена комплексов напрочь, что готова раздеться посреди улицы и войти в метро в час пик, но в то же время я слишком уважаю себя, чтоб вот так просто раздеться перед каким-то мусором. А еще я уверена, что папочка не спешит сейчас мне на выручку так, что тормозной след горит, и до того момента, как он соблаговолит меня вызволить, надо как-то сохранять здоровье и красоту
Дергаю молнию под подмышкой, стаскиваю платье через голову и протягиваю ему. Мент бесстыдно рассматривает меня, чуть ли не причмокивая. Вскоре этого уже мало, и он начинает тыкать в меня кончиком дубинки. Тычки несильные и не поднимаются выше груди, но унизительные. Я молчу, сжав зубы - сейчас нельзя выпускать фурию. Иногда нужно затаиться, чтоб потом напасть из засады и отделать недруга так, чтоб мало не показалось. Я стою словно статуя, гордая и недвижимая, и безропотно принимаю тычки, а воображение уже рисует картину того, как он будет облизывать носки моих туфелек, чтоб я его в такой же клетке не сгноила.
Поглумившись вдоволь, мент открывает камеру, вталкивает меня внутрь и пристегивает второй браслет к решетке с таким расчетом, чтоб я не могла даже сесть. К слову, стою я на шпильках, и туфли у меня «Мэри Джейн» с ремешками над щиколотками - без рук снять я их не могу.
– Эй, ты что творишь?
– Заткнись, пока коленками на горох не поставил!
– лыбится он.
Посмотрев на меня еще пару минут, закидывает дубинку на плечо на манер автомата и шагает прочь, насвистывая что-то мерзотно веселенькое.
– Эй, красавица, за что тебя так?
– даже как-то сострадательно спрашивает наркоманка.
Мне противна ее жалость. Себя бы пожалела! Я через пару часов выйду отсюда, а она через месяцок сдохнет от передоза или сепсиса.
– В морду ему плюнула!
– бросаю я и отворачиваюсь к решетке, с которой мы ну просто сроднились.
Шпалоукладчица с отбитой филейкой встает и начинает громко хлопать в ладоши и басить:
– Вот огонь, девка!
– Рады радовать, - ухмыляюсь я, немного тронутая ее детским восторгом.
– Тебе как помочь-то?
– спрашивает сердобольная.
– Заткнуться, а то голова болит!
– огрызаюсь и гордо расправляю плечи.
Стою и напеваю про себя «В интересах революции» «Агаты». Первый раз, потом второй…десятый…двадцатый. Пошел второй час заключения, и просто переминаться с ноги на ногу уже не помогает. Мышцы немеют. Я весь день могу проходить на каблуках и даже отплясать на них, но стоять совсем другое дело, от этого мышцы быстро выходят в тираж.
– Эй, голосистая!
– зову я.
– Помоги туфли расстегнуть!
Несмотря на мою грубость, девица простодушно подходит, наклоняется, расстегивает ремешки и снимает с меня туфли мучений. Мне хочется плакать от облегчения. Лучше, чем секс. Со Стасом так уж точно!
Мое великое стояние у решетки все продолжается. В голове совсем иссяк репертуар «Агаты Кристи», а это значит, что прошло уже часов пять точно. Ноги еще держат, но мочевой пузырь, который жжет огнем,
Эти две сидят рядышком и смотрят на меня собачьими глазами. Наверное, Жанна д’Арк чувствовала себя примерно также. И она точно обделалась на костре, просто ей да и всем остальным было плевать на такую мелочь.
Пока я раздумываю, что менее позорно — обписаться на месте или позвать мерзкого полицая, он является сам с моим платьем в руках.
– Макеева, за тобой приехали!
– Почему раньше не приехал?
– спрашиваю я у отца, пытаясь попутно убить его взглядом. Если б это было возможно хотя бы в теории, он бы уже был труп.
– Пристегнись, - выдает вместо ответа, и я понимаю, что это еще вопрос, кто из нас готов рвать и метать от злости сильнее.
Накидываю ремень - лишь бы поскорее уехать отсюда, добраться до дома и там отмокать под душем часа два, не меньше. Может, быть лесбой не так уж и плохо? Все меньше мужиков-узурпаторов в жизни!
– Ты хоть знаешь, как со мной там обращались?
– пру я на свое любимом бронетранспортере.
– Мне все равно!
– ревет он, не отрывая глаз от дороги.
– Ты в любом случае это заслужила за то, что вытворила!
– Подумаешь!
– скрещиваю руки на груди и откидываюсь на спинку.
– Что с тобой творится, Маш? Я тебя нормальным человеком растил, а теперь вижу, что где-то сильно недоглядел.
– По-моему нормально воспитал, не считая бесконечной муштры!
– выкрикиваю я и отворачиваюсь, не желая продолжать разговор.
– Ты же будущий медик, а в тебе гуманности ни на грош! А это профнепригодность и неважно насколько у тебя цепкий ум и твердая рука!
Приехали! Начались байки про гуманность! Может он и гуманен в своем кабинете или за операционным столом, но с близкими лютый зверь, который мучит поизощреннее того полицая.
Я закидываю «убитые» ноги на приборную панель и начинаю вычищать грязь из-под ногтей. Так меня поваляли и потаскали сегодня, что моя маникюрша будет в шоке от того, во что превратились мои пальцы.
– Ты меня очень разочаровала!
– продолжает распекать он.
– Ты хоть осознаешь, что девушка могла ослепнуть?
– А что, не ослепла?
– спрашиваю ехидно, желая разозлить его еще сильнее. Сегодня мне терять уже нечего, так что кидаюсь во все тяжкие и иду ва-банк.
Грубым жестом сталкивает мои ноги с приборки, а я одариваю его ненавидящим взглядом. В общем, обменялись любезностями.
Если не вложил в меня ничего человеческого, нечего сейчас жаловаться, что я такая не эмпатийная выросла. Сам же всегда повторял: «если у тебя есть цель, мне не важно, как ты к ней придешь. В лепешку расшибись, а сделай!». Вот я и иду к цели, проламывая лбом бетон, используя любые форточки, через которые можно пролезть, и протаскивая себе через колючую проволоку. За это качество благодарю его здесь и сейчас, но как воспитатель и уж тем более, как папа девочки он отвратителен.