Старая сказка на новый лад, или Куда же смотреть, чтоб отвернуться
Шрифт:
Лицо Хитрицова, побагровело. Глаза налились кровью, словно получил удар ниже пояса. С трудом сдерживая гнев и ярость, с невыразимой злобой, почти шепотом, процедил сквозь зубы:
– Замолчи! Я не знаю, кто тебя пропустил в нашу столовую, но это не повод, обсуждать моих подчиненных! Ты, мерзавец, мизинца каждого из них не стоишь. Да! Есть такое! – Продолжал секретарь, повысив голос, действительно, обкомовская столовая снабжается продуктами по высшей категории. И это – не моя идея, и не моя блажь. А как ты думал?! Люди умственного труда должны поощряться. И ответственности у них побольше, чем у тебя, дармоеда.
– Это кто дармоед?! Я, что ли? Да за такие слова я тебе сейчас кукушку снесу твою бестолковую! – И Василий уже стал сжимать кулаки, но сдержался. – Скажи спасибо, что Игнатий рядом стоит. Не хотелось бы, чтоб он видел твою протокольную морду в синяках да ссадинах. Вы лучше в детские сады отдали бы эти деликатесы. Ведь дети! Дети же! А вы, хамы, даже об этом и не думаете. Только о себе и печетесь. Козлы. – С этими словами Кот уже хотел пойти к костру, но Леший, услышав бранную речь Василия, поспешил на выручку.
– Ты что тут хамишь? – Грозно наступал хозяин леса на Хитрицова. – Сколько от таких, как ты, горя! Луга распахали, деревни загубили! Леса гниют. Реки не поймешь чем пахнут. Глаза мои всего этого не видели бы!
– А ты отвернись и не смотри. – Коротко оборвал Лешего, секретарь.
– Да куда же смотреть, чтоб отвернуться-то?
– Что ты кричишь? – Засуетился Хитрицов. – Знаю, проблем много. Рук не хватает. И, тем не менее, строим
– Нет, наверное, не успеете. – Горестно произнес Игнатий.
– Это почему же? – Насторожился секретарь.
– Не любы вы народу. Недовольства растет среди людей. Сместить могут вас.
– Да ты что, старик, в своем уме? Что говоришь-то? Да за такие слова… Это же чистой воды пропаганда. Знаешь ли, чем это пахнет? Мы, коммунисты, делаем все для своего народа. И лозунг наш: «Народ и партия – едины». В какой другой стране есть такие права: «учиться, созидать, работать»? Что молчишь-то? Разве при царе было что-то подобное? Нет, нет и нет. Сплошное рабство. Только при социализме человек свободно вздохнул. Почувствовал себя хозяином. Это понимать надо. Все для молодежи, для науки, для культуры. Одним словом – прогресс. И как же народ посмеет свергнуть такую власть? Тех, кто для них, ни здоровья, ни жизни своей не жалеючи, прокладывает путь к светлому будущему? К коммунизму! И наша партия ведет нас вперед.
– Что ты врешь! – Неистовствовал Василий. – Что ты врешь! Партия ваша – это есть, не что иное, как кормушка для неудачников, да голодранцев, которые без нее не только свою семью – себя не прокормят.
– Как ты смеешь такое говорить? Что же, по-твоему, я неудачник или голодранец? – Кричал Хитрицов. – Я имею высшее образование! За моими плечами два института!
– Что толку от того, что ты такой, да эдакий?! – Пытался перекричать Василий секретаря. – Если подумать, то непременно выяснится, что Ваша светлость ни фига не понимают, ни в сельском хозяйстве, ни в производстве. Я такое могу рассказать, что ахнешь. Вот, к примеру, был интересный случай, на заводе, на каком именно, говорить не буду. И про цех, тоже, пожалуй, промолчу. Начальник ушел на заслуженный отдых – на пенсию. Выдвинули на его место толкового, умного мужика. Но беда в том, что не был членом вашей партии. И считался всего лишь И. О. – исполняющий обязанности. Стало быть, и без вашей поддержки крепко стоял на ногах. Потому что – мужик. Вдобавок ко всему, хорошо знал производство. И все-таки, не смотря на все его заслуги, так как был беспартийным, сместили в мастера. А на его место поставили такого обалдуя, какого свет еще не видел. По правде сказать, и молодой, и с высшим образованием, и в партии состоял, и взносы партийные платил исправно, и все-таки, остолоп. За то его папа работал в обкоме. Какой там у вас пост занимал, да и по сей день, наверное, занимает, не знаю, врать не хочу. Да и, честно говоря, мне это все до лампочки. Однако, рабочие зароптали. Это было и никуда от этого не денешься. Как ни помогали тому охламону, и план снижали, да чего только ни делали, все равно со своими обязанностями не справлялся. Я даже помню его имя и отчество: Виктор Викторович Рябов. А рабочие меж собой звали его мальчиком. Что поделать, другого не заслужил! «Куда же его приткнуть?» – думал директор завода. О другом так не суетился бы, но ссориться с обкомом не хотел. И наконец, после недолгих раздумий, решил выдвинуть, этого папиного сынка, на партийную работу. А именно, – парторгом. «Пусть вешает лапшу на уши своему родному коллективу». Пришлось старого парторга сместить. За что? Сказать не могу. Не ведаю. И как только этот дурень, получил кабинет с креслом, сразу же ринулся в бой. Сколько висело плакатов на самых видных местах! И «досрочно выполним план» какой-то пятилетки, уже не помню, какой именно. И так далее и тому подобное. Но одна вывеска меня настолько поразила, что я не сдержался и смеялся до слез. Это же надо, такое придумать! Дословно цитировать не буду. Многое позабыл. Только помню такие слова: «сегодня день трезвости». Ни какого числа, ни месяца, ни года. Просто сегодня, и все. Как можно было такое написать, если вчера, к примеру, была получка и большая часть рабочих пришли в цех с глубочайшего похмелья? Глаза, как у жареных судаков – на выкате. Головы, что батоны за тринадцать копеек, тупые-тупые, хочь убей. А во рту сушняк, да отвратительный запах, словно конская часть стояла. Кому горе, а нам с бесом радость. И все благодаря тому, что водкой начинают торговать не с утра, а с одиннадцати часов дня до семи вечера. Вдобавок ко всему, продавщицы все знакомы, но это отдельный разговор. И только наступило утро, и часы пробили, сколько им положено, мы с Рыжим были уже в гастрономе. Естественно, водки на витрине не было, но только не для нас. По четыре рубля за пол-литру из-под прилавка или, как народ любит выражаться, из-под полы, – это недорого. Переплатили тридцать восемь копеек – не обедняли. За то, в любом цеху, мы знали, что толкнем по пятерке за штуку. И все это благодаря нашей дорогой и любимой партии.
– Ах, вот оно что?! Значит, это ваша дель?! Это ты рабочий народ спаиваешь?! – Грубо высказался голос секретарь.
– Кто? Я? – Возмутился Василий. – Как ты смеешь говорить такое, свинья? Это вы, спаиваете свой народ, а я вам только подыгрываю. Помогаю, так сказать, вашей гребенной политике.
– Какой еще политике? – Ты в своем уме?
– Ладно, хватит. – Продолжал Василий. – Меня на мякине не проведешь. Знаю вас, подонков. Неужели, думаешь, что я поверю, как вы стоите за трезвый образ жизни. При одной такой мысли мне становится смешно. Вот, лет двадцать назад, можно было поверить в ваши лозунги, когда функционировали закусочные, да прочие забегаловки, где продавали на разлив, и водку, и вино, и пиво с открытия и до закрытия. Скажи, кому бы пришло в голову, где-то там, за углом, на шара мышку, втихаря, чтобы никто не видел, распивать пол-литра на троих или на двоих и закусывать какой-то жамочкой, а то и вовсе, липовым листочком? Я подчеркиваю, не тополиным. Когда в любом шалмане, каждый работяга мог себе позволить выпить и не дурно закусить. И придти домой без шума и без скандала. Но для вашей политики – это настоящее бедствие. Пьянства не было, пьяных днем с огнем не сыщешь, за исключением отдельных индивидуумов. А убытки-то какие?! Жутко подумать. Вытрезвители пустовали – это раз. На прогрессивку не наказывали, премий не лишали, тринадцатую зарплату, и то, отобрать не за что было, ни у кого: ни выговора, ни прогула – это два. Старушки, да немощные старики, которые, когда-то работали в колхозах, да совхозах, те, что жили в деревнях и мизерную пенсию получали, теперь не ходят по квартирам, не клянчат ни у кого, милостыньку, за ради Бога, а собирают пустые водочные и винные бутылки и сдают их на сборном пункте. Вот и получается неплохая прибавка к их мизерной пенсии, на которую лилипут блоху не прокормит. И голову ломать не надо – это три. Ну, что пойдем дальше?
– Ну-ка, ну-ка. Интересно. – Усмехнулся секретарь.
– Ну что же, продолжим. Мне, ведь, на твои насмешки наплевать. Ни на того нарвался. Не знаю, кто придумал продавать спиртягу с одиннадцати часов дня до семи вечера, но скажу только одно, хоть он и сволочь редкая, но свое дело знает туго. Взять, к примеру, бутылку водки, которая стоит три рубля и шестьдесят две копейки. Казалось бы, ничего особенного. Но, благодаря тому, что она по утрам и поздним вечерам в дефиците, то из этого можно извлечь большую выгоду, если где-то, кто-то страдает похмельем, да и вообще, просто захотелось выпить. Этим продавцы и живут. Зарплата у них рублей сто двадцать, плюс-минус. Разве можно нормально существовать, получая такие гроши? За квартиру заплатить надо, детей обуть-одеть, тоже целая проблема, не считая того, сколько денег уйдет на харчи. Вот и гонят из-под прилавка по четыре рубля за пол-литра так, что в месяц выходит рублей двести, а то и двести пятьдесят. И что вам думать об этом?! Когда идет все своим порядком. А, ежели, ревизия, какая нагрянет, тоже не беда – откупятся. Так что, и те, кто проверяет магазины, тоже с голоду не умрут. Другими словами говоря, вы одним выстрелом четырех зайцев бьете.
– Вот смотрю на тебя, и думаю, – тяжело вздохнул Хитрицов, – на дурака, вроде, не похож. – И с этими словами устремил свой гневный взор на Василия. – И, в то же время, несешь такую ересь, что слушать противно. Наша партия – не враг своему народу. За рабоче-крестьянскую власть люди кровь свою проливали. О стариках, которые нищенствуют, нам хорошо известно. И мы делаем все, что в наших силах. Строим дома для престарелых, где одинокие пожилые люди живут не плохо. Но пойми, дурья твоя голова, жаль, конечно, что точной статистики не знаю на данный момент, но скажу только одно: у нас очень много денег идет на вооружение. Взять, к примеру, подводную лодку, вместо которой, можно было бы построить два, а то и три микрорайона города. А сколько стоит десять, двадцать таких лодок с ракетами и прочими установками? А сколько стоят реактивные самолеты? Танки? Которых у нас выпущено не мало. А сколько сделано снарядов, бомб? И так далее и тому подобное. Так, где же, я тебя спрашиваю, взять столько денег, чтобы повысить пенсии? Остановить оборонную промышленность? Да нас в порошок сотрут наши недруги, которые так и ждут, когда мы ослабеем. Поэтому, не хочу, да и не желаю, касаться этого вопроса.
– Конечно, не хочешь. – Злорадствовал Василий. – Еще бы. Вот вам пенсию начисляют по полной программе, на это деньги есть. И пенсию не малую. Как она называется? Министерскою, что ли? Хамы вы, последние. И говорить об этом, можно долго. Только толку чуть. Все равно вы, гады, не поделитесь со своим народом, который вас кормит, одевает и обувает. Ну куда вы без него?
– Ладно, хватит. Знаю, куда ты клонишь. – Махнув рукой, забормотал Хитрицов. Лучше расскажи про парторга, товарища Рябова. Интересно послушать, тем более, отца его, хорошо знаю.
– Ну, что же, решил тему сменить? – Невозмутимо пожал плечами Василий. – А жаль. Как же вы боитесь правды. Я еще, конечно, кое-чего мог поведать бы. А что толку, все равно ничего не изменится, пока неудачники, да голодранцы к власти рвутся. Вот и этот парторг, которому бригаду штукатуров доверить страшно, людьми руководит по партийной линии. Однако, я отвлекся. Значит, когда мы с Рыжим отоварились водкой, десять бутылок купили. Шутка ли?! Рассовав все по карманам, да потайным местам, вышли из гастронома, сразу же двинулись прямиком к заводу. Перелезть через забор (дело нелегкое, да и не безопасное), поверх которого была натянута колючая проволока. Но мы воспользовались своим старым, испытанным лазом. Небольшим отверстием, напоминающим пробоину в стене, так как забор был сложен из бетонных плит. А что касается тамошней охраны, то на нее можно вообще не обращать внимания. Там работали, да и по ныне, трудятся старики, старухи, да инвалиды. Это естественно. Какой здоровый, здравомыслящий человек согласится пахать за сто сорок рублей в месяц? Думаю, таких желающих не найдется. И мы с Рыжим, как только оказались на территории завода, спокойным шагом пошли к ближайшему цеху, где был парторгом товарищ Рябов, по прозвищу Мальчик. И тут нас заметила вахтерша. На вид пожилая женщина, лет шестидесяти, невысокого роста. А сколько темперамента! Едва увидев нас, сразу же, с диким воплем: «Стой! Руки вверх! Стрелять буду!» со всех ног устремилась за нами, переваливаясь с боку на бок, как бочонок. Она бежала, а мы шли. Поняв, что ей нас не догнать, остановилась, плюнула нам вслед и, тяжело дыша, вернулась на свое прежнее место. Без особых усилий, открыв дверь металлических ворот, мы оказались внутри цеха на центральном проходе, по обе стороны, которого, широкими коридорами, затуманенными от ядреного запаха керосина и прочих масел, простирались участки с токарными, фрезерными и сверлильными станками, за ними бурно работали люди с глубочайшего похмелья. Тут мне как раз и попался на глаза тот самый плакат с надписью: «Сегодня день трезвости.» Он висел, прикрученный, невесть какой проволокой, к стальным балкам и грузно покачивался от сквозняков. С водкой проблем не было. Распродали быстро. Кроме одной бутылки, что припас на всякий случай, для хороших знакомых. А именно: для Федора Шерешева и Владимира Смирных, по прозвищу Мустафа. Кто дал ему такое погоняло, не знаю! На татарина не похож ни каким боком. Человек русской национальности, с русыми волосами и прямым небольшим острым носом. Они работали слесарями по ремонту оборудования в группе механика. Я знал, где их искать. На третьем участке. Там должны были ждать меня, возле сверлильного станка, что давно был списан, и не подлежал никакому ремонту, но до сих пор, по какой-то причине, не отвезен и не отдан на металлолом, а продолжал стоять с обрезанными по обе стороны проводами. Мы с Рыжим направились туда. Я несколько был удивлен, когда увидел рядом с Федором и Мустафой электрика Василия Ивановича Абросимого, с тормозком. Наверное, решили пить на троих, однако странно. Ну, Федор и Василий Иванович и от ста пятидесяти грамм захмелеют. А вот Смирных?! С его комплекцией килограммов в сто двадцать и всей бутылки маловато будет. Подойдя к ним поближе, обменялись дружескими рукопожатиями. Друг у друга справились о здоровье и под этим «соусом» я передал поллитра «Столичной» за пятишку, – за пять рублей, Владимиру. Никто во всем цеху не мог так точно разлить на троих, как Мустафа. Хладнокровно сорвав пробку, Смирных стал не спеша наполнять водкой граненый стакан. Первым пил Абросимов, за ним Федор. Я стоял возле металлического ящика, наполненным ветошью, пустыми консервными банками и прочей мурой. И вряд ли кто из начальства мог меня заметить, так как там не горел свет, да он и не нужен был никому, в том крыле никто не работал. Отослав беса в «гастроном» за водкой, ну что ему мелькать своей рыжей мордой, я сел на край металлического ящика и спокойно наблюдал за всем происходящим. Наконец, очередь дошла до Владимира. Он поднес стакан ко рту и стал медленно сквозь зубы процеживать за глотком глоток самую дорогую на всем свете влагу. Конечно, это надо было видеть! Но не в этом дело. А дело в том, что, парторг товарищ Рябов, собрал всех мастеров и даже механика с энергетиком прихватил, и решил самолично сделать обход. Проходя по центральному проходу со всей своей многолюдной свитой, неожиданно свернул к нам, и быстрым спортивным шагом неумолимо приближался, проходя мимо фрезерных и токарных станков, что издавали невыносимый гул и грохот, здороваясь с каждым рабочим персонально, чуть заметным кивком головы. Мустафа стоял спиной и не мог этого знать. Когда оставалось не больше десяти метров до нас, Федор, отбросив в сторону недоеденный помидор, коротко отрапортовал: «Шухер»! Смирных, не раздумывая ни секунды, отбросив уже пустой стакан, в металлический ящик с ветошью, ловко схватил провода обеими руками, что свисали, обернутыми в металлический рукав, со списанного сверлильного станка, и изо всех сил стал в них дуть, издавая гулкий вой, похожий на гудок: «У-у-у-у», и тут же прикладывать их к уху, как врач, прослушивающий больного через стетоскоп. Мастера, далеко отставшие от товарища Рябова, к счастью не видели эту сцену, они заняты были разговорами о дальнейшей, своей непутевой жизни, под чутким руководством этого остолопа. Но зато не могли не заметить механик с энергетиком, которые шли рядом с парторгом, не отставая от него ни на шаг. То, что делал Владимир с проводами, крайне заинтересовало парторга. И он аккуратно обойдя Смирных стороной, подошел к электрику и с тихой осторожностью спросил: «А что это он делает?»