Старомодная история

Сабо Магда

Во второй раз с барышней Беллой Барток матушка встретилась уже не в плавательном заведении Сиксаи, а совсем в другом месте — в монастырской школе на улице Св. Анны, во время чтения списка воспитанниц, пред матерью-начальницей Марией Маргит Штилльмунгус и классной дамой Марией Каритас.

На открытие матушку никто из членов семьи не провожал, рядом с ней шагала лишь тетя Клари да бежала трусцой собака Боби, которые расстались с ней у входа в школу: бабушка распорядилась, чтобы с этих пор Ленке ходила в школу одна. Сначала матушка лишь глазела вокруг, рассматривала будущих соучениц, пыталась записать в маленькую тетрадочку имена: Балог, Барток, Биро, Брукнер, Фабиан, Фидруш, Хадхази… всего двадцать четыре имени. Когда девушки одна за другой вставали и кланялись, у Ленке иногда было такое ощущение, что ту или иную она уже видела: то ли на улице, то ли в церкви на мессе. Но в общем-то она чувствовала себя в этот день особенно одинокой, никому не нужной: все девушки попали в училище из католической школы, расставшись друг с другом только на лето, матушка же пришла из заведения Доци и никого здесь не знала; одна отправилась она и домой. Беллу Барток она окончательно вспомнила в тот момент, когда они вышли из ворот. Как в тот летний день на берегу бассейна «Маргит», девушку и сейчас ждали у ворот бородатый мужчина, две улыбчивые дамы, пожилая и молодая, стройная красивая девушка и мальчик с веселыми глазами. Белла Барток вцепилась в сестер, рот у нее не закрывался, пока она рассказывала о событиях этого дня; Ленке Яблонцаи одиноко шагала поодаль. Дойдя до церкви, Бартоки остановились, потом перешли улицу; видя, что Белла вошла в церковь просить помощи господа на пути, на который она вступила, некоторые последовали ее примеру. Двинулась за ними и Ленке; впервые она зашла в церковь сама, без приказания. И покинула храм божий раньше, чем прочие; дома купецкая дочь потребовала у нее список — Ленке протянула ей тетрадку с наспех записанными фамилиями. «Белла Барток? — подняла голову Мария Риккль. — Это, видно, дочка Агоштона Бартока, младшая. Очень приличная семья. Мать не пропускает ни одного собрания женского благотворительного общества». У Бартоков, видимо, в этот день произошла аналогичная сцена, мать Беллы тоже обратила внимание на имя Яблонцаи.

Я помню мать Беллы, Берту Томаноци. Ребенком я смотрела на нее с восторженным и недоверчивым изумлением — а ведь мне не привыкать было видеть рядом с собой добрых фей. Но матушка была фея другого рода — не тихое и ласковое неземное существо, качающееся на нитях-паутинках меж цветами: матушка умела становиться и великаном; если она была волшебной птицей, то уж орлицей, если демоном, то вырывающим с корнем деревья, вызывающим бури, сдвигающим горы Нэком или Ариэлем. Берта Томаноци была однозначна, как плоская призма, она излучала лишь добро, лишь равномерное, без перепадов и вспышек, тепло всеобъемлющей любви. Когда она сказала своей дочери, Белле, что будет рада, если та пригласит в тести внучку вдовы Кальмана Яблонцаи, столь известной своей деятельностью в женском благотворительном обществе, она и сама не подозревала, какой поступок совершила. Она действовала по законам своей собственной натуры; всегда стараясь держаться подальше от того, что не есть добро, она зажимала уши, когда ей рассказывали сплетни, и сердилась на тех, кто слишком много занимался чужой жизнью; если она и слышала что-нибудь о необычном образе жизни Юниора, если до нее и доходило что-то в связи с Эммой Гачари, то все это не имело никакого значения рядом с тем фактом, что девочка воспитана в семье Марии Риккль, а потому во всех отношениях подходит в подруги ее дочке. Когда двери дома на Печатной улице открылись для Ленке Яблонцаи, то перед молчаливой и послушной четырнадцатилетней девушкой с иронической улыбкой словно бы распахнулись ворота Золотой страны из сказочного романа дядюшки Форго; Ленке Яблонцаи наконец узнала здесь то, что отняли у нее на улице Кишмештер — детство.

Население Золотой страны было довольно многочисленным: бабушка Беллы, ее родители, две сестры — Илона со своей семьей и Маргит, готовившаяся в художницы, — брат Ференц, в будущем юрист, а пока лишь гимназист, и сама Белла. В доме постоянно кто-то гостит; дети, с тех пор как научились писать, тоже ведут книгу гостей, просят всех писать и рисовать в альбом, у каждого есть дневник, они импровизируют стихи, музицируют, увлекаются живописью. Здесь регулярно читают художественную литературу, выписывают газеты, и не только политические, но и детскую, «Киш лап» дядюшки Форго; мать Беллы сберегает любой клочок бумаги, на котором оставила след рука ее детей; благодаря ей я получила возможность увидеть у дочерей Беллы первые письма и открытки детей Барток, удивительно талантливые портреты членов семьи и знакомых, выполненные Маргит Барток, и ее же, посланное дядюшке Форго, описание Дебрецена, по улицам которого девочкой ходила моя матушка. «Среди равнин, над которыми возникают и тают зыбкие миражи, среди колышущихся под ветром золотых нив лежит Дебрецен, наш милый город, — пишет Маргит Барток. — Три года назад мы распрощались с гористым Мункачем и приехали сюда, в Альфёльд, куда сердце влечет любого венгра. С тех пор я здесь хожу в школу, дышу дебреценским воздухом; я стала настоящей дебреценской девушкой. Познакомившись с местными условиями, я с радостью пользуюсь возможностью рассказать о них дядюшке Форго. Прежде всего напишу о доме, о милом, просторном нашем жилище, о саде, где я так хорошо себя чувствую. Возвратившись из школы, я сразу иду в беседку, что стоит в дальнем конце сада, меж двух увитых плющом уксусных деревьев, в тени которых я часто сижу с сестренками и братом, готовя уроки или читая «Киш лап». Недалеко от нашего дома находится сад Чоконаи со статуей великого поэта, Михая Чоконаи-Витеза; далее — евангелистско-реформатская Большая церковь с колоколом Ракоци; здесь в 1849 году провозглашена была свобода нации. За Большой церковью возвышается здание знаменитой Коллегии и экономическая школа. От вокзала ходит узкоколейка до самого Большого леса, где слева можно видеть купальню Сиксаи, «Маргит», подлинное украшение Дебрецена; Большой лес с павильоном Добош, дачами и купальнями — чудесное место для прогулок и отдыха. Площадь Дебрецена очень велика. Среди его достопримечательностей самое достойное место занимает зимний театр, дворец Корзо на главной улице и реальное училище Хатван. Дебрецен иногда называют кальвинистским Римом, и не без оснований. Однако немало здесь и католиков — около десяти тысяч, — возглавляет которых недавно приехавший сюда досточтимый Нандор Волафка, для нас, школьниц, предмет безраздельного восхищения и обожания; блестящие его проповеди привлекают в церковь огромное количество народа. Самые известные продукты дебреценской промышленности: медовые пряники, дебреценские бублики, мыло, прекрасный белый хлеб, сало, колбаса, глиняные трубки и т. д. Я бы еще долго могла рассказывать о дорогом нашем Дебрецене — такой это милый, красивый и чистый город».

Описание Маргит Барток не только отличается точностью: оно со странной последовательностью упоминает именно те точки города, которые тем или иным образом будут играть важную роль в жизни Ленке Яблонцаи. Перед дворцом Корзо будут поджидать ее Отт и Майтени, оттуда удалится из-за сестры своей, Нинон, Йожеф, в павильоне Добош ее первый муж устроит однажды буфет, возле которого остановится выпить кружку пива будущий второй муж Ленке, Элек Сабо, дед которого неразрывно связал свою жизнь и с зимним театром, и с садом Чокопаи, и даже с реальным училищем; владелец купальни «Маргит» — зять ее отца, а «милое, просторное жилище», о котором дядюшка Форго получил столь полное представление из описания юной Маргит, станет домом и для Ленке. О расположении комнат в доме на улице Кишмештер я узнала от родственников. О том же, что в доме Бартоков на Печатной улице из подворотни и сеней можно было сразу попасть в комнату бабушки Беллы, оттуда в общую комнату, затем в гостиную, затем повернуть в столовую, а после столовой следовала комната Агоштона Бартока и, наконец, спальни и владения детей; о том, что между уксусными деревьями был натянут гамак, но были в саду еще и качели; что Илонка с мужем Эмилем жили в комнатах, расположенных напротив крыла со столовой, кабинетом, спальней и детской, — обо всем этом я слышала столько раз, что не могла не запомнить на всю жизнь; да я и сама знавала этот дом, пусть в несколько перестроенном виде. Матушка, переступая его порог после стольких лет, омраченных семьей Марии Риккль и призраками инквизиции, сразу, без перехода попала из атмосферы трагедий в мир красочных картинок на стенах, домашних альманахов, стихов и нравоучительных пословиц. С изумлением перелистывала она фолиант в павлинье-синем бархатном переплете, с надписью «Никогда Не Забывай», куда вся семья записывала мудрые изречения и где попадались такие, например, перлы: «Можно жить без радости, но невозможно — без надежды», или: «Никакое море по глубине не поспорит с сердцем». Илонка, аккомпанируя себе на рояле, пела положенное на музыку стихотворение Кальмана Ковачи: «Не пойму я, чем мне дорог славный старый Дебрецен: потому ль, что здесь узнал я первой страсти сладкий плен, иль пленен я был цветами, птичьим гомоном в садах, иль простором Хортобади в свежих утренних лучах». У Маргит в руках почти постоянно была тетрадка для эскизов, она все время что-то рисовала; Ферчи отвечал гувернантке урок и потом мог бежать к бабушке за сластями. Когда матушка впервые пришла к Бартокам, в ту неделю, судя по записям Беллы, в доме побывали следующие гости: «ДРУЗЬЯ ФЕРЕНЦА, МОЛОДЫЕ ЛЮДИ: Золтан Фекете, Лорант Баша, Элемер Бахунек, Дюла Параскаи, ДАМЫ: Габорне Баша, Эрнёне Эриц, Игнацне Бахунек, ГОСПОДА: Габор Баша, Эрнё Эриц, Игнац Бахунек». Вся семья увлечена была сказочным романом «Путь в Золотую страну», его читала вслух мать Беллы Барток; матушка лишь смотрела вокруг большими глазами. В этой семье был отец, — отец, которого все любили, у которого не было каких-то темных, тайных дел, который защищал и объединял этот маленький мир, — мир, над которым — Ленке сразу это почувствовала — при всем обилии радости нависла тень какой-то непреходящей, тихой печали. (Маргит, талантливая ученица Надьбаньской школы, [104] выставлявшаяся даже в Национальном салоне, умрет совсем молодой, оставив в сердцах своих близких никогда не заживающую рану, — и уже сейчас все, и она в том числе, чувствуют: жить ей осталось недолго.)

104

Надьбаньская школа объединяла с 1896 г. группу венгерских художников, развивавших приемы пленэрной живописи, боровшихся против академических традиций. Школа оказала значительное влияние на развитие венгерской реалистической живописи в XX в,

В семье Бартоков тоже рождаются стихи, автор их — Маргит: у нее был талант не только к живописи, но и к поэзии; Белла и сама пишет превосходно, Ференц умен и прилежен, Илоне недостаточно собственного хозяйства, она то и дело бежит к матери, вырывая работу у нее из рук; Агоштон Барток проводит с семьей каждую свободную минуту, учит, дает советы, защищает; Берта Томаноци — объединяющее начало в семье, ангел-хранитель этого маленького рая. «Родная моя, милая Белла, — пишет с фронта, 2 мая 1916 года, муж Беллы Барток, Антал Тичи, по случаю годовщины свадьбы Агоштона Бартока и его жены, — как радостно мне сознавать, что добрые твои родители считают меня членом семьи; я всегда стремился любить их и уважать, ведь они такие славные, такие чистые, такие великодушные». А шестью неделями позже, в другом письме Антала Тичи, написано: «Лишь мысли мои были сегодня иными, чем в другие дни. Я еще сильнее ощущаю себя с вами. Я представил семейный обед у Мамочки, я почувствовал их любовь. Прекрасней, теплее я еще не видел семьи».

Ленке Яблонцаи слушает сказочную историю дядюшки Форго; Мелинда не зря ее дрессировала: она сидит не горбясь, но и без напряжения, ест, когда угощают, и слушает, как обнищавшие родители оставляют детей, чтобы добраться до Золотой страны, как зовут потом к себе своих сыновей и дочерей и с каким трудом добираются до них самые маленькие, переживая невероятные приключения, преодолевая опасности, отбиваясь от черных карликов, которых можно победить лишь одним способом: дотронувшись до них шляпой, на которую мать когда-то пришила им ленту, — ведь предмет, хранящий прикосновение материнской руки, сильнее любой злой силы. Матушка думает, что она-то, конечно, никогда бы не добралась до Золотой страны: ведь у нее нет ни одной вещи, которой коснулись бы материнские руки, ей всю жизнь придется пройти одной, без защиты и поддержки; кто ей поможет в этом мире?

Дружба Ленке Яблонцаи и Беллы Барток никогда не знала раздоров, охлаждений, несогласий, самым замечательным в этой дружбе было то, что в основе взаимной привязанности Ленке и Беллы лежало не столько сходство, сколько различие их индивидуальностей, их характеров. Белла была верующей, матушка не верила в бога; Белла признавала первенство мужчин, матушка презирала «жеребцов» и высмеивала их; Белла в глубине души была монархисткой: ведь это так благородно и прекрасно — королевский двор и прочее, — матушка же не то чтобы относилась к республиканцам: она была революционеркой, даже с уклоном в анархизм. Беллу всю жизнь кто-то защищал, матушка всегда была беззащитна; Белла учила детей послушанию, матушка — бунтарству; Белла была богата, даже в критические периоды своей жизни она жила гораздо лучше своей подруги, — матушка до самой старости боролась с нуждой, и только моя изменившаяся жизнь помогла ей избавиться от лишений — которые, впрочем, нисколько ее не пугали. Белла была тиха и ласкова, матушка — лишь вежлива; Белла свято соблюдала приличия, матушка же условностей терпеть не могла; Белла, собственно говоря, достигла всех поставленных перед собой целей, матушка — ни одной. Белла перед смертью приняла последнее причастие, матушка же, неоднократно менявшая свое вероисповедание, на смертном одре думала не о загробной жизни: улыбаясь нам своей иронической улыбкой, сощурив глаза, странно похожая на собственную фотографию, изготовленную, когда ей было четырнадцать лет, она говорила, что все, что мы наблюдаем на ней и в ней, — это лишь видимость, ибо она сама была тайной и тайны уносит с собой. Однако, будучи вместе, они находили друг друга столь захватывающе иными, интересными, привлекательными, что служили друг для друга источником постоянной радости, а Золотая страна бартоковского дома, юность и общие воспоминания стали для них тем неиссякаемым родником, к которому они то и дело припадали, чтоб почерпнуть в нем нечто жизненно важное, одной необходимое для того, чтобы выдержать удары судьбы, другой — чтобы восстановить силы и, даже без магической мощи шляпы, освященной материнской рукой, уцелеть среди злобных вихрей истории.

Ленке Яблонцаи научила Беллу Барток удивляться; Белла Барток научила Ленке Яблонцаи смеяться. В 1898 году, в год боксерского восстания, [105] в том году, в декабре которого бабушка Эммы Гачари, восьмидесятилетняя Ракель Баняи, отдает богу душу, Ленке Яблонцаи не только обретает верную подругу и входит в дом Бартоков, ставший и для нее почти родным домом, но и знакомится еще с одной женщиной, влияние которой на ее жизнь ничем нельзя измерить: с Марией Маргит Штилльмунгус, начальницей монастырской женской школы.

105

Боксерское восстание (1899–1901) — народное антиимпериалистическое восстание в Китае.

«И вот встает передо мной незабываемый образ тети Маргит, беспредельно уважаемой, горячо любимой нашей начальницы, — выступая в 1942 году, на сорокалетии выпуска, говорит Белла Барток. — Я вижу ее высокую, прямую фигуру, руки в полуспущенных черных перчатках, сложенные над монашеским поясом, добрые глаза, с теплотой глядящие на нас из-под сверкающих стекол очков, — вспомните ж ее и вы! Вы слышите, она говорит! «Начнем, meine S(sse! [106] » — обращается она к кому-то из нас; мы никогда не забудем ее идущие от души, мудрые поучения, которые многим из нас помогли справиться с трудностями жизни; мы с любовью сохраним дорогую память о ней».

106

Моя сладкая! (нем.)

В том году, когда Ленке Яблонцаи попадает в заведение, Марии Маргит Штилльмунгус как раз исполнилось сорок лет. Возраст не отразился на ее внешности: на лице у нее ни морщинки, в умных глазах нет монашеского смирения — гордость светится в этих глазах под очками, которые у нее на лице являются словно бы символом ее ранга, служат для того, чтобы выделять ее среди прочих монахинь. Она преподает методику и историю — оба предмета необычными приемами. (Будучи учительницей, я нередко вспоминала, что рассказывала матушка о методах преподавания Марии Маргит Штилльмунгус, и применяла эти методы с куда большим эффектом, чем те принципы, носящие название методики практического обучения, которыми снабдили меня профессора преподавательского отделения Дебреценского университета.) Штилльмунгус некрасива; Мария Каритас, преподавательница математики и естествознания, в сто раз красивее, без преувеличения: Каритас броско, ярко красива, она столь декоративна, что в нее ничего не стоит влюбиться, к тому же она постоянно пылает, как Моисеева неопалимая купина, она горит в огне своей веры — и девушки действительно все в нее влюблены; все, кроме матушки, чьи полудетские, беспризорные чувства скоро входят в нормальное русло благодаря вполне реальной любви. Мария Алексия — не красива, не умна особенно, она преподает венгерский язык и географию; Мария Бона — о ней даже Белла Барток не взялась бы утверждать, будто она проводила захватывающее интересные уроки: Мария Бона — как ее имя — добра и скучна. Алоизия, учительница каллиграфии, маленькая, как маслина, с крохотным, смуглым лицом, — зла, постоянно раздражена; сестра Альфреда, учительница физкультуры, тренирует «шветичских гусаров» в каких-то диковинных балахонах, превосходящих всяческое воображение; наконец, господин учитель Хус, единственный мужчина в школе, преподаватель музыки и пения, с мудрым спокойствием сдерживает юные темпераменты. Директор заведения — Нандор Волафка; если воспитанницы случайно не влюблены в Каритас, они обожают Волафку; досточтимый муж обладает привлекательной внешностью, он пожинает успехи и в общественной, и в церковной, и в личной жизни. Он требует строго соблюдать порядок, и Штилльмунгус соблюдает порядок. Среди сестер монахинь нет ни одной карикатурной или шаблонной фигуры: у каждой свой, приятный или неприятный, характер. Но значительная личность среди них лишь одна — тетя Маргит.