Стихи

Куняев Станислав Юрьевич

1971

МАЛЬЧИК

Он сегодня катался на льдине, весь промок, но домой не идет. Захмелев от весенней теплыни, он костер на песке разведет. Будет молча слоняться средь лодок, от прохлады подняв воротник, этот миру неведомый отрок, вечный мальчик, мой тайный двойник…

1971

ВОСПОМИНАНИЯ

О НИКОЛАЕ РУБЦОВЕ

I Если жизнь начать сначала, в тот же день уеду я с Ярославского вокзала в вологодские края. Перееду через реку, через тысячу ручьев прямо в гости к человеку по фамилии Рубцов. Если он еще не помер, он меня переживет. Если он ума не пропил, — значит, вовсе не пропьет. Я

скажу, мол, нет покою, разве что с тобой одним, и скажу, давай с тобою помолчим, поговорим. С тихим светом на лице он меня приветит взглядом. Сядем рядом на крыльце, полюбуемся закатом. II Ветер ладонями теплыми гладит лицо, как слепой. Женщина с полными ведрами движется по мостовой. Можно прожить припеваючи в мире, довольстве, тепле… Песня звучит вызывающе: «Э-эх! По-о-тонула во мгле!..» III Мы были с ним знакомы как друзья. Не раз в обнимку шли и спотыкались. Его дорога и моя стезя в земной судьбе не раз пересекались. Он выглядел как захудалый сын своих отцов… Как самый младший, третий… Но все-таки звучал высокий смысл в наборе слов его и междометий. Он был поэт: как критики твердят, его стихи лучатся добрым светом, но тот, кто проникал в тяжелый взгляд, тот мог по праву усомниться в этом. В его прищуре открывалась мне печаль по бесконечному раздолью, по безнадежно брошенной земле, — ну, словом, все, что можно звать любовью. А женщины? Да ни одна из них не поняла его души, пожалуй, и не дышал его угрюмый стих надеждою на них хоть самой малой. Наверно, потому, что женский склад в делах уюта, в радостях устройства внезапно упирался в этот взгляд, ни разу не терявший беспокойства. Лишь иногда в своих родных местах он обретал подобие покоя и вспоминал о прожитых летах, как ангел, никого не беспокоя. Ов точно знал, что счастье — это дым и что не породнишь его со Словом, вот почему он умер молодым и крепко спит в своем краю суровом, на Вологодском кладбище своем в кругу теней любимых и печальных… А мы еще ликуем и живем в предчувствии потерь уже недальних. А мы живем, и каждого из нас терзает все, что и его терзало, и потому, пока не пробил час, покамест время нас не обтесало, давай поймем, что наша жизнь — завет, что только смерть развяжет эти узы — ну, словом, все, что понимал поэт и кровный сын жестокой русской музы. IV А что же он сделал, тот гений, сваявший себе монумент из нескольких светлых прозрений и нескольких тёмных легенд? Но вы-то попробуйте сами хоть несколько нитей связать и вымученными устами хоть несколько истин сказать! Железо стандартной ограды, которых так много подряд… Но кажется, что листопады над ним чуть нежнее шумят.

1964–1971

" Запахи жизни минувшей "

Запахи жизни минувшей в подслеповатых домишках, вылинявшей, промелькнувшей и не описанной в книжках. Запахи свежего снега, ветра, летящего с юга, отзвуки прошлого века, эхо умершего звука. Ночью проснешься — капели бьют по стеклу равномерно. Льды на реке захрустели в это мгновенье, наверно. Матушка от непогоды стонет во сне, вспоминая радости или невзгоды, или причина иная. Зимние звезды потухли, вешние почки набухли. Сердце заныло, замлело, вздрогнуло, помолодело…

1972

" Сгустилась тьма, но вдруг из всех грачиных сил "

Сгустилась тьма, но вдруг из всех грачиных сил закаркали грачи и понеслись по кругу: должно быть, юный грач нечаянно отбил у друга своего неверную подругу. Я вышел на крыльцо — над кромкой черных лип сверкала, как алмаз, весенняя Венера, то доносился стон, то раздавался всхлип, то вся земля взахлеб рыдала и звенела… Опять весна трубит во все свои рога, самцы несут в гнездо истлевшую солому, но только те, кому судьба не

дорога, глядят на небеса и равнодушны к дому. Я знаю, что они не выведут птенцов и не внесут свой вклад в уют земного мира. Они истратят век в кругу прекрасных снов и будут верить, что так повелела лира. Я не судья — кому гореть в каком огне, я знаю, что никто не может быть судимым… Как сладко свить гнездо на молодой земле! Как сладко быть никем не званым, не любимым!

1971

" Природа и бетон… Года "

Природа и бетон… Года пройдут, и, верно, час настанет, что их фатальная вражда в заоблачные выси канет. В конце концов и мы с тобой поймем единство нашей цели и примем весь уклад земной от гроба и до колыбели. В конце концов прикажет жизнь: пускай обнимутся покорно творенье рук и эта синь, которая нерукотворна. Все это будет… А пока железо режет куст ракиты и воет мутная Ока, срывая с набережной плиты.

1971

" Облака плывут в Афганистан, "

Облака плывут в Афганистан, Туполанг течет к Афганистану… Я еще от жизни не устал и до самой смерти не устану. Я подкрался, словно в забытьи, по гранитной осыпи к обрыву и рывком из бешеной струи выбросил сверкающую рыбу. И, очаг под камнем разведя, захмелел от золотого чаю… Отвечаю только за себя — больше ни за что не отвечаю! Отвечаю, что не пропаду, не сорвусь ни в пропасть и ни в реку… С деревом и с пламенем в ладу хорошо живется человеку. Без людских печалей и потерь я бы одиноким и свободным прожил век, когда бы, как форель, сердце было сильным и холодным.

1971

" Надоела мне радость чужая, "

Надоела мне радость чужая, надоело, с привычной тоской всю душевную стать обнажая, вам рассказывать, кто я такой. А в Небесных горах в это время с перевалов сползают снега, — знать, недаром в железное стремя по весне запросилась нога. Да спасет меня дело мужское — вьючить вьюки, седлать лошадей и в сверкающем лунном просторе вспоминать про любимых людей…

1971

" Бывало, я глядел не раз "

Бывало, я глядел не раз угрюмо и неутомимо, не опуская дерзких глаз, на вечные снега Памира. И по ночам, когда во мгле, блистая, вздрагивала млечность, я изменял моей земле Ради тебя, пустая вечность… А ныне я уже иной, и от твоей бездонной сини к своей поверхности земной я медленно клонюсь отныне. Гляжу с любовью на собак, и лошадей кормлю с ладони и нахожу в простых словах, спасенье от твоей погони. Теперь, когда со мной земля, тепло и нежность рук любимых, уже не радует меня холодный свет в твоих глубинах. Нет больше сил глядеть в упор… Прощай и не гляди с укором за то, что я потупил взор перед твоим слепящим взором.

1970

" Хотелось всего — и любви, "

Хотелось всего — и любви, и чести, и славы, и денег… Попробуй вот так поживи и выживи, мой современник! Живешь, и сгораешь дотла, и видишь — из пепла вставая, что первая юность прошла, и думаешь: где же вторая? Да что там! Не только меня законы природы коснулись. Я видел, как алчет земля, как певчие птицы проснулись и каждая тащит в гнездо какие&то жалкие крохи — так вот оно, доброе зло, его роковые истоки! …И вроде бы жил не скупясь, и вроде в рубашке родился, и все&таки, все-таки всласть тянь-шаньской воды не напился! И нище, и весело рос, и выбрал любимую долю, а шумом калужских берез никак не насытился вволю.

1971

" Смыкаю тяжелые веки — "

Смыкаю тяжелые веки — опять пантопон виноват, что высокогорные реки в больничной палате шумят. Им вторят тянь&шаньские ели, колышется зной над хребтом, и жадно хватают форели приманку оскаленным ртом. От счастья едва ли не плача, я вновь бормочу в полусне о том, что судьба и удача еще благосклонны ко мне. Захваченный этой охотой, у белых снегов на виду бесшумной звериной походкой я вдоль по карнизу иду. Крадусь над сверкающей бездной, забыв о печали земной, и времени бег неизбежный обходит меня стороной.