Не земля, а всего лишь страна,не страна, а всего только город,только улица, клен у окна…Надоело! Я весел и молод.Я устал от родимых примет,от причуд материнского нрава,и лежит предо мною весь свет —и любовь, и работа, и слава!…Так я думал. И вот, исчерпавэту юную страсть к переменам,понимаю, что все-таки прав,возвратившись к отеческим стенам.Слава Богу, что я не бедняк,что остались навек за душоюэтот берег и этот овраг,и поэтому что-то я стою.
1967
" Я услышал, как воды шумят, "
Я услышал, как воды шумят,то под снег забираясь глубоко,то обрушиваясь с водостока…Как тяжелые тучи летят…Значит, вновь на реке потемнели,изможденные старые льды,и
грачи наконец прилетели,чтоб напиться апрельской воды.Что еще? Разве то, что залитыэтой пенистой талой водой,оседают надгробные плитыпо ночам под зеленой звездой.Слава Богу — грядут перемены,и всю ночь будоражат мой умшорох льдин, бормотание пены —что ни час нарастающий шум…
1967
" Листья мечутся между машин, "
Листья мечутся между машин,на колючем ветру коченеют.Понимаю, как холодно им,на глазах золотые чернеют.Слава Богу, я снова один,словно в этом какое-то благо!И смотрю, как из серых глубинтихо сыплется серая влага.Я наутро поймаю такси,подниму воротник от прохладыи шоферу скажу — отвезина погосты Великой блокады.Потому что в одной из могилмой отец похоронен когда-то.Неизвестно ни места, ни даты —устанавливать не было сил.А недавно в рязанском селебыли праздники в честь Руставели.Гости прибыли навеселе,отобедали, песню запели.Вечерело. Накрапывал дождьна разбитую сельскую церковь,на Оку, на есенинский дом…И, совсем в непогоду померкнув,любопытные бабы в платках,зябко пряча тяжелые руки,с удивленьем в усталых глазахмолча слушали чудные звуки…Как смогли вы, друзья, уберечьза полуторатысячелетьеэту древнегрузинскую речь, —что ни время, ни пламя, ни мечне развеяли в пепел наследье!Что за песни! Какая судьбадонесла их до нашего края!Репродуктор с вершины столбачто&то бодрое нес, не смолкая.Я впадал окончательно в грусть,на душе становилось постыло,потому что беспечная Русьстолько песен своих позабыла!Издал ’ и от низины пустой,рассеченной осенней Окою,тянет холодом и широтойи последним движеньем к покою.Над равниной плывут журавли,улетают в горячие дали…Вам спасибо, что вы сберегли,нам спасибо, что мы растеряли.Но зато на просторах полей,на своей беспредельной равнинеполюбили свободу потерьи терпенье, что пуще гордыни.
1967
" Свет полуночи. Пламя костра. "
Свет полуночи. Пламя костра.Птичий крик. Лошадиное ржанье.Летний холод. Густая роса.Это — первое воспоминанье.В эту ночь я ночую в ночном.Распахнулись миры надо мною.Я лежу, окружённый огнём,тёмным воздухом и тишиною.Где-то лаяли страшные псы,а Луна заливала округу,и хрустели травой жеребцы,и сверкали, и жались друг к другу.
1967
НОЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО
Дитя сороковых годов,птенец послевоенных улиц,я видел много городов,но мне они не приглянулись.Меня качали поезда,меня кружили танцплощадки,и это, видно, навсегдасо мной, как пальцев отпечатки.И верно, потому что неттакого места на планете,где клином бы на белом свете,как говорят, сошелся свет, —я странным чувством полюбилвесь этот беспардонный табор,в котором ел, с которым пили выходил очнуться в тамбур,чтоб дверь тяжелую рванутьи захлебнуться жарким ветром…Куда ты? Но не в этом суть,и дело все-таки не в этом,а в том, что к женщине одной,к какому-то микрорайону,с отяжелевшей головойя шел по городу ночному.Его окраина всегдаменя тревожила сознаньемтого, что дикая трававплотную примыкает к зданьям,что справа глина и бетон,что где-то рядом запах поля,клочок зари — ну, словом, воля,переходящая в закон.Но мой бессмысленный рассказтак безнадежно затянулся,а дело в том, что в этот разя заблудился и очнулсясредь крупноблочных корпусов,занумерованных кварталов,среди ободранных кустови бездыханных самосвалови вышел к яркому костру,к каким-то людям молчаливым.Они сидели на ветру,и ветер бешеным порывомиз улицы, как из трубы,ликуя, вырывался в поле,свистел, и пламя золотоесияньем озаряло лбы.Под этот сумасшедший свистя увидал с собою рядомспокойный ряд усталых лиц,очищенных огнем и мраком,и понял, что и у менялицо почти иконописноот пляски тени и огня…Но
было все&таки обидно,что ночь с ее блестящей мглойтак коротка в средине лета,что ореол над головойвсего лишь только до рассвета.
1966
КАРЛ XII
А все-таки нация чтит короля —безумца, распутника, авантюриста,за то, что во имя бесцельного рискаон вышел к Полтаве, тщеславьем горя.За то, что он жизнь понимал, как игру,за то, что он уровень жизни понизил,за то, что он уровень славы повысил,как равный, бросая перчатку Петру.А всё-таки нация чтит короляза то, что оставил страну разорённой,за то, что рискуя фамильной короной,привёл гренадёров в чужие поля.За то, что цвет нации он положил,за то, что был в Швеции первою шпагой,за то, что, весь мир изумляя отвагой,погиб легкомысленно, так же, как жил.За то, что для родины он ничегоне сделал, а может быть, и не старался.За то, что на родине после негодва века никто на войну не собрался.И уровень славы упал до нуля,и уровень жизни взлетел до предела…Разумные люди. У каждого — дело.И всё-таки нация чтит короля!
1966
" Швеция. Стокгольм. Начало мая. "
Швеция. Стокгольм. Начало мая.День Победы. Наше торжество.Я брожу, еще не понимаяв иностранной жизни ничего.Вспоминаю Блока и Толстого,дым войны, дорогу, поезда…Скандинавской сытости основа —всюду Дело. Ну, а где же Слово?Может быть, исчезло навсегда?Ночь. Безлюдье. Скука. Дешевизна.Этажи прижаты к этажу.Я один, как призрак коммунизма,по пустынной площади брожу.
1966
" Целый день я бесцельно бродил "
Целый день я бесцельно бродилпо знакомым дворам и проулкам,и, привыкший к подобным прогулкам,я всю душу себе растравил.Я напрасно приехал сюда —потому что нелегкое делоубеждаться, что время умелоразрушает родные места.Опостылело мне с давних пор,чувств своих не жалея, прощаться,пропадать и опять возвращаться,словно роль затвердивший актер.Лучше буду глядеть издали,с ледников голубого Тянь-Шаня,чтоб расплылись в глазах очертаньяи приметы родимой земли.Но сырая весенняя мгла,слыша эти досадные речи,утешала меня как могла,обнимала так нежно за плечи!Бормотала: — Куда ты уйдешь?Изведешься, меня вспоминая! —Потому что сыновняя ложьмне дороже, чем правда иная!
1966
" Сквозь слезы на глазах и сквозь туман души "
Владимиру Соколову
Сквозь слезы на глазах и сквозь туман душивесь мир совсем не тот, каков он есть на деле.Свистят над головой бесшумные стрижи,несутся по песку стремительные тени.Сквозь слезы на глазах вся жизнь совсем не та,и ты совсем не та, и я совсем другоютебя люблю всю жизнь — какая слепота! —уж лучше осязать твое лицо рукою.Была одна мечта — подробно рассказатьтом, что на земле и на душе творится,но слишком полюбил смеяться и страдать,а значит, из меня не вышло очевидца.А время шло. Черты подвижного лицасложились навсегда, навеки огрубели.Смешно, но это так: не понял до концани женских голосов, ни ласточкиной трели.А если понимал хоть на единый миг,а если прозревал хотя бы на мгновенье,то многого хотел — чтоб этот шумный мирмне заплатил сполна за каждое прозренье.Об этом обо всем я размышлял в глушипод сиротливый звук полночного напева…Сквозь слезы на глазах и сквозь туман душинадежнее всего глядеть в ночное небо,гдe вечный свет Луны и Млечного огня,и бесконечность мглы, и вспышек моментальностьоправдывают все, что в сердце у меня, —мой невеликий мир, мою сентиментальность.
1967
" Ты больше, чем моя печаль, "
Ты больше, чем моя печаль,ты громче слов моих невнятных.Твоя мерцающая даль,куда ни глянь, в родимых пятнах.Дыханье осени сквозитв последнем августовском зное.Какой опустошенный вид —ни мертвое и ни живое!Все призрачно — бесшумный леси остывающие водыприобрели холодный блескуже получужой природы.Все призрачно — пустынный пляжи этот склон полузабытый…Неумирающий мираж,подтеки памяти размытой.Не знаю, как тебя назвать:судьба? отчаянье? прощанье?Не объяснить. Не рассказать.Ни в песне и ни в завещанье.Осталось чувствовать одно:все неразрывней год от годасмыкаются в одно звено,в одно родимое пятномоя неволя и свобода.