Стихотворения и поэмы

Саянов Виссарион Михайлович

136. КОМИССАР ВЧК

Комиссары ходят в полушубках, На платформах вечером стоят. Красный свет на станционных будках, По заставам вороны кричат. Весь в снегах, в зеленом дыме город, А звезда скатилась, далека, Словно вдруг кривым ножом распорот Синий холст небесного мешка. Смольный спит, в одном окне лишь отблеск, Крепко сжал винтовку часовой, Тихий голос вновь поет про доблесть В том студеном звоне над Невой. Рядом тень седые сосны клонят… Где же небо, желтое как мед? Мимо ста раскрытых настежь комнат Комиссар, задумавшись, идет. Снова в путь, судьбу свою бросая На весы в неведомых боях: Заговор, раскрытый в Ярославле, Бунт кулацкий в муромских лесах. Есть в глазах особая суровость, В двадцать лет скользнула седина… Этих дней прославленная повесть Сохранит простые имена. Вот коня подводит ординарец, По тропе летит могучий конь, Где кружит по скатам лисий нарыск, Где на взгорьях теплится огонь. За рекою зори золотые, Скачет

конник в эту тишину, В ширь полей, где отблески ночные В черный шелк укутали луну. Там теперь в реке березку топят, Вьются ленты вдоль нагих ветвей, Только в поле слышен грозный топот И глухое ржание коней. Пусть бегут по потаенным поймам Беглецы к ущельям диких скал. Атаман бандитской шайки пойман. Заседает в полночь трибунал. Невысокий, в шапке-невидимке, Снова скачет степью комиссар, Путь лежит в тревожной синей дымке В города Уфу иль Атбасар, Чтобы после — с полки многолюднейшего Поезда — вглядеться в темноту; По приказу Феликса Эдмундовича — Снова в путь — в дорогу — в маяту. Дни пройдут, на самом склоне лета Вместе мы пробьемся сквозь туман, Брагу выпьем и споем до света О походе волжских партизан. По столу ударим пенной кружкой, Он в глаза на миг посмотрит мне, Разойдемся по широкой, русской, Золотой, вечерней стороне. Конный ли проедет, или пеший По проселку пыльному пройдет, — Всё мне будет сниться всадник, певший На заре вечерней у ворот. 1937

137. «Что на север влечет нас…»

Что на север влечет нас, Где белые ночи таят Озаренье снегов, Где веками безмолвно пространство И высокие звезды Над оползнем синих громад Неизменно горят, Словно наших сердец постоянство? Ведь столетья прошли С той поры, как впервые сюда Новгородский ушкуйник Свой медленный парус направил… Днем и ночью бегут По любимому морю суда. Этот путь между льдов Мореходец старинный прославил. А посады стоят У порожистых северных рек, Ладно выстроен дом, Беззакатному солнцу открытый. Ты поселишься здесь, И Поморье полюбишь навек, И услышишь потом, Как шумит океан Ледовитый. И увидишь тогда Над просторами вечными льдов Яркий радужный свет — Багрецы золотого сиянья. Ведь пылают они Над торосом, где умер Седов, И в дорогу зовут Тех, кто любит труды и скитанья. 1938

138. ЛУКОМОРЬЕ

Здравствуй, русского края граница, Птичий берег, звенящий во льдах, Здесь певучее слово хранится, Словно жемчуг речной в сундуках, И восходит заря-заряница На пылающих ярко снегах. Как особенный голос былого, Сквозь просторы безвестные лет Пробиваются к правнукам снова И былины, и старый ответ, И отцов заповедное слово… О, прелестный гранатовый цвет! Тишина, словно берег вдруг вымер, Будто смерзлися волны, дивясь, На рассвете пирует Владимир, Стольной Киевской славится князь. Парус медленный прячется в дыме, Словно белая чайка таясь. Здесь былинное наше Поморье! В тихий вечер закат пламенел, Старый песенник пел на задворне, И узнать я до боли хотел: Может, здесь было то лукоморье, Что в стихах своих Пушкин воспел? Может, здесь давним вечером синим Лукоморье, как сказочный сон, Вдруг предстало героям былинным, Прискакавшим из горных сторон? С тех ли пор по широким долинам Слышен чистый серебряный звон? Где же дуб тот и цепь золотая? Парус легкий скользнул за прудом. Здравствуй сызнова, песнь молодая, Загремевшая в сердце моем, Как былинное слово — простая, Вся в огне — как закат надо льдом! 1938

139. СТАРИННАЯ БЫВАЛЬЩИНА

Лошадей он не седлывал, травы не косил, За сохой по весне не хаживал, А на море соленую воду пил, Паруса день и ночь прилаживал. И в кафтане китайчатом на заре До Норвеги ходил со товарищи, Городок стоял на крутой горе, И закат над ним — как пожарище. Полюбилась помору в стране чужой, На норвежской земле, красавица, Как посмотрит она — он и сам не свой, Как пройдет — земли не касается. Облака в огне, луна надо льдом, К рыбным баржам слетались вороны, А стоял на пригорке высокий дом, Ворота день и ночь притворены. Никогда-то он ей не отдал поклон, Душевного слова не молвил, А только заснет — и видится сон, Что она сидит в изголовье. Состарился он, жизнь ушла сполна, Всё отдал сыновьям, не споря, А ладью снарядил (думал — ждет она И кличет его у моря). Зима наступила, и дым костров Потянулся по первому снегу, Сквозь тысячу тысяч черных валов Пробилась ладья в Норвегу. Дымилось пожарище за холмом, Где славился город когда-то. Корабельщик из бревен построил дом И поставил чулан дощатый. И построил он сени об одном житье, Слюдяное окно над долиной, И прошла молва, будто в годы те Основался посад старинный. 1938

140. ГОРОД

Город стоял посредине степей Пугачева. Летом к нему лебединые стаи летели. В тесных лабазах, свидетели торга ночного, Лики угодников, щурясь, на солнце глядели. В город съезжались весною для торга верблюжьего, А караваны везли в сентябре виноград; Здесь продавали купцы вологодское кружево, Сидя на лавках у черных церковных оград. Старые песни шумели еще над оградами,— Громкие странствия дедовских трудных годов… Шла революция в край голубой с продотрядами Хлеб собирать для голодных больших городов. Кони плясали на ярмарках, пели барышники, Словно не знали еще, что прошла их пора, Но продотрядчики слова не молвили лишнего, В степь их манили гудевшие в полдень ветра. В синих очках, словно все сталеварами стали, Люди от пыли спасались в степном городке, Кони киргизские блеклые травы топтали, Марево дымное тлело с утра на реке. Утро встречало нас ветром, негаданно дунувшим. Пыль оседала на желтой листве тополей. Вместе с другими веселым, мечтательным юношей Мчался тогда я по синему стану степей. Степь разбегалась, желтели пески в глухомани, Туча висела, как паруса злого края, — Дымное солнце и тысяча сабель в тумане, Песня казачья — военная юность моя. Рыжим конем и фуражкою с красным околышем Хвастался друг, восхваляя родной Кокчетав, В ночь покатилась луна колесом одноколочным, Вдаль мы смотрели, на стремени звонком привстав. Конь остановится, спешусь и медленно слушаю, Жмурясь от блеска слепящей глаза синевы, Словно тебя на рассвете с косой темно-русою Вижу опять в золотых переулках Москвы. 1938

141. «Есть в Москве переулок старинный…»

Есть в Москве переулок старинный, Там на яблонях галки висят, Поздней осенью красной рябиной Разукрашен торжественно сад. Словно в утро весны невозвратной, Словно в сон отошедшей поры, Я вхожу в переулок Гранатный, Где горят золотые шары. Небо в синих и розовых перьях, И знакомый мне слышится свист. Иль опять о засельниках первых Запевает лихой гармонист? Там, где дом с мезонином и ставни Все в цветах и в резных петушках, Мне предстанет, как сон стародавний, Всё воспетое в первых стихах. Всё, что с юностью нашей недолгой Отошло, снова вспомнится мне, И узор, разукрашенный фольгой, Что манил на высокой стене. Быть товарищем в странствиях, в горе Не смогла ты, — а годы прошли, Отшумело пролетное море, Отгорели в степях ковыли. О подруга давнишняя, где ты? Мне другая судьба суждена, А в лесах неутешны рассветы, И морская вода солона. …Флигеля, закоулок дощатый, Со скворечнями низенький дом,— То, что сердцу казалось утратой, Стало ныне судьбы торжеством… 1938

142. МАРЛИ

(Дом Петра в Петергофе)

Как белели снега в суете Петербурга, На широких мостах расплескался закат, Скачет всадник по льдам, и распахнута бурка, Он поет на скаку и не смотрит назад. В мелкой сетке дождя рыжеватые кони — Как в попоне, придуманной в сказочный день, И рассыпался в клекте злобный ветер погони Возле черных, припавших ко льдам деревень. Всё на север, туда, где озера промерзли, Как большие ковши, где под стук топора По сосновым лесам притаилися поросли, Где шумят марциальные воды Петра. Петербургская быль — этот всадник крылатый, А на взморье хранят корабельщики дом, Он в тревожные дни Петербургам, Кронштадтам, Ста морским городам — был орлиным гнездом. А на верфи тогда, позабывши про горесть, Петр дышал на заре свежей солью морей, И века сохранили широкую прорезь Над морским чертежом у дубовых дверей. 1938

143. «И у деревьев трудная есть участь…»

И у деревьев трудная есть участь: Вон дуб растет на низком берегу. Как вырос он в снегах, корежась, мучась, Я угадать, пожалуй, не смогу. Но рост его был труден, неспокоен, Ломала буря горше всех неволь, Немало есть на нем морозобоин, — В любой из них окаменела боль. И вырос он, под бурями корежась, В глухих страстях и муках неземных, — Нет, не найдешь умильную пригожесть В его ветвях, когда глядишь на них, Но вдруг поймешь, как смолоду, сначала, Когда он был младенчески убог, Безжалостно судьба его ломала, И он страдал, но всё ж не изнемог,— И скажешь ты: так, может быть, и надо, Пусть смолоду он горестно растет, Ведь все деревья дедовского сада Тот старожил лесной переживет. 1938

144. ПОЗДНЕЙ ОСЕНЬЮ

Еще на взгорьях, где грустят березы, Где липы старые тоскуют в тишине, Глухой зимы нежданные угрозы Меня томили в темном полусне. Я вышел в сад, и сразу я увидел Деревьев старых черные стволы. Они гудели, словно их обидел Безмолвный призрак, вызванный из мглы. В той жалобе, протяжной, непонятной, Я узнавал родные голоса. Свою тоску о доле невозвратной Мне передали нищие леса. Клубился пар, они гляделись в омут, Волна томила мутной желтизной, И только ясень там стоял, нетронут, Зеленый весь и странно молодой. Достойный друг! И я хотел бы тоже, Коль час придет и хлынет забытье, Встречать грозу, что сердце превозможет, Храня, как ты, спокойствие свое. 1938

145. ЗАВОД

За Нарвскою заставой, где ночами Гудки во тьме, как соколы, кричали, Где в деревнях — и в Автово, и в прочих — От дедовских первоначальных дней Семь переулков есть чернорабочих И восемь улиц строгих слесарей, — Там есть завод, в цехах его прокатных, В немолчном гуле старых мастерских, Как в блеске солнц, от века беззакатных, Блестят очки литейщиков седых. Сюда отцы несли когда-то юность, В железном звоне падала весна, Стальных конструкций мощная разумность Рождалась в гулком стоне чугуна. И знаю я — такой судьбы не минет Любой из нас, — всё, что хочу сказать, Сперва огнистой, жаркой лавой хлынет, Чтобы потом стальною формой стать. 1938