Стихотворения

Орлов Сергей Сергеевич

1963

Песня о мамонте

Вымирали мамонты на свете, Рыжие, огромные, в шерсти, И на всей земле, на всей планете Было некому по ним грустить. Их никто не ел, никто не трогал их, Шерсть не стриг с них — зря она росла. Бивнями тяжелыми дорога их Сквозь века проложена была. Были мамонты венцом творения, Сущего в то время на земли, Сильные и добрые, как гении, Только выжить все же не смогли. То ли изменились вдруг условия, То ли жить мешала им среда, Только стала им земля — надгробием: Горы, долы, небо и вода. Наступило некое столетие — Полегла царей природы рать. Каково ж в нем одному, последнему, Было жить? Не то что умирать! Тучи шли косматые над чащами, И, оставшись на земле один, Их приняв за братьев уходящих, Затрубил

косматый исполин. Над лесами древними, дремучими Рокотала скорбная труба. Тучам что! Они ведь были тучами, Их не трогала его судьба. Только эхо в дальних далях дрогнуло, Из-под ног рванулся зверь в кусты, Замерли цветы четверорогие, — Огляделся мамонт с высоты. Жизнь вокруг вершилась непонятная: Волки, лисы, тигры, барсуки Жаркими в лесах мелькали пятнами И друг друга рвали на куски. И тогда за тучами бегучими, Бросив благодатные края, Он пошел живой шерстнатой тучею, Чтоб не видеть сущего зверья. Он пошел от них в пустыню белую, Как в изгнанье, за Полярный круг, Ничего не прыгало, не бегало И не мельтешило там вокруг. Шел, питался вереском и ветками И дошел до тех равнин вдали, Только силы стали очень ветхими. В сон клонило. Был здесь край земли. Океан гремел пустыми волнами, Солнца шар не мог подняться ввысь, Падал снег, как белое безмолвие. Уходила из-под сердца жизнь. Лег он, к небу выставив точеные Бивни, не бывавшие в бою… …Через сто веков его ученые Так и отыскали в том краю. Говорят, что, сытые и рослые, Живы братья мамонтов — слоны. Только мне бывает жалко до смерти Мамонтов Средь белой тишины…

1963

«Не считал я закаты…»

Не считал я закаты, Не считал я рассветы, Верил только в загады И не верил в приметы. Я пришел в сорок пятом Опаленный, живой, Молодой, конопатый, С золотой головой. Думал, глянув на лето: Жизнь еще впереди. Все, что кончилось, — это Уходя — уходи… Не считал я закаты, Не считал я рассветы. Пожилым, бородатым Вспомнил дальнее лето. Сосчитал и закаты, Сосчитал и рассветы — Позабыл про загады: И поверил в приметы. Глянул в дальнее лето — Защемило в груди… Все, что кончилось, где ты? Жизнь, постой, погоди!..

1964

«Дни стали вдруг похожи на пластинки…»

Дни стали вдруг похожи на пластинки, А может, на картинки переводные, — В них много охры, сурика и синьки, Они тонки, с листом бумаги сходные. Они слетают красочные, яркие, Пустынные, земные и небесные, Увенчанные зорями, как арками, Пронизанные птицами и песнями. И я гляжу на них с веселой грустью, И я гляжу на них, себя жалея, На тонкие, на легкие, на хрусткие Дни солнечно летящего апреля.

1965

«Куда уходят годы? Ну куда?..»

Куда уходят годы? Ну куда? Стекают, как в резервуар вода? Уходят, как на переплав руда? Куда уходят годы, ну куда? Куда ушел вот тот, такой уж год, Который долго ждали наперед, С таким терпеньем, как никто не ждет, — Аж пуп трещал; а где теперь тот год? Куда девался год — и не найти, — Который мы смогли перенести, — Едва-едва несли, хрипя, кляня… Теперь ни камня от него, ни дня. Наверно, где-то копятся года, Как под землею копится руда, Или как шлак, сгоревший навсегда, Иль в небеса восходят, как вода, — Восходят паром, дымом, а потом Плывут над миром, словно облака Прекрасные, все в золоте бока, Воздушные, как музыка райка, И мир на них глядит с открытым ртом.

1965

«Я стану облаком, зарей…»

Я стану облаком, зарей, Щепоткою песка и глины, Травинок на ветру игрой, Сверкающим каскадом льдинок. Что в мире через тыщу лет Изменится, вы мне скажите? Иначе станет литься свет Небес на крыши новых жительств? Ослабнет соль в морях и синь? Вино изменится в стакане? Иною стынь и жар пустынь Иным и незнакомым станет? Иль предок мой, кентавр степной, Не те же звезды видел в реках, И шмель над ним кружился в зной Иной, из каменного века? И женщина иной была? И женщина иною будет? Нет! И все той же будет мгла, В которую уходят люди.

1965

В западной Европе

1

По всем морям, материкам и кручам Истории грохочет

колесо — С тяжелым хрястом, с яростью могучей — От прадедов к сынам стезей отцов. А я брожу по странам, где давно Все по местам расставлено, по полкам, Оценено, в реестры внесено, И новых не предвидится осколков. Здесь позабыли все про колесо. Гигантский обод на незримых спицах Ничто не крутит. Времени лицо Бесстрастием и скукою томится. И колесо колышется, скрипя, Само собой не трогаясь ни с места… Спят в громе города, музеи спят, Европа с сигареткой дремлет в креслах. Что ей еще? Европа кофе пьет, Все позади — чума и баррикады, Концлагеря, вожди, война, народ, Грядущее… Ей ничего не надо. Немнущийся терленовый пиджак, Дымок над хрупкой чашечкою гнется, И в рюмке, как янтарь, дрожит коньяк… …Что будет, если колесо качнется?!.

2

По случаю побед на той войне Читают лекции пенсионеры. Воспоминанья, словно символ веры, Витают и восходят в тишине. А за углом мальчишки пляшут твист. Транзисторы на шеях, как планшеты. Мир ходуном кидает вверх и вниз, И места в нем для героизма нету. Кому какое дело до войны, Которая была до них когда-то. Ракеты на весь свет наведены, И врут о вечном мире дипломаты. Мальчишки за углом танцуют твист, Трассируют на камни сигареты. Согни колени, вскинься, наклонись — Качается, как тамбур, вся планета. А памятники в розовом дыму Плывут среди каштанов, как виденья, — Подобных никогда и никому Не будут ставить в новых поколеньях. Воспоминаний пенсионный свет Не оживит легенд в забытом храме. Свистят подошвы узкие штиблет, И холодно в жару под свитерами.

1965

«Это было все-таки со мной…»

Это было все-таки со мной В день девятый мая, в сорок пятом: Мир желанный на оси земной Утвердил я, будучи солдатом. Пели птицы, радуга цвела, Мокрой солью заливало щеки… А земля сожженная ждала, И с нее я начал, как с опоки. Начал вновь мечты и все дела, Села, пашни, города, плотины, Выбелив на солнце добела Гимнастерки жесткую холстину. Это было все-таки со мной. Для труда, прогулки и парада Не имел я лучшего наряда И в рабочий день, и в выходной. Кто-то за железною стеной Рабским посчитал мое терпенье. Что ему сказать? Его с коленей В сорок пятом поднял я весной, Начиная мира сотворенье. Шел бетон, вставали корпуса, Реки переламывали спины, Домны озаряли небеса, Плуг переворачивал равнины. Это было все-таки со мной. С неба на земные континенты Я ступил, затмив собой легенды, В форме космонавта голубой. Я иду дорогою земной, Перед солнцем не смежая веки… Все, что в мире делается мной, Остается на земле навеки.

1965

«Не на западе — на востоке…»

Не на западе — на востоке (Запад стар и все знает сам) Вновь по свету ходят пророки, Свет внимает их голосам. Ах, пророки годов высоких! От костров гражданской войны Ваших гневных воззваний строки Алой кровью обагрены. Убивали вас ночью белой В темноте кулацкой рукой, А гармоника где-то пела Ваши песенки за рекой. Поднимались вы из окопов, Чтоб под пулей немецкой лечь, Но не может забыть Европа Ваших гимнов походных речь. Вновь выстраиваются в строки Вера, Правда, Верность, Любовь, — Поднимают слова пророки И несут их на люди вновь. Не в библейских белых хитонах — В гимнастерках, и в пиджаках, Непременные микрофоны, Словно посохи, в кулаках.

1966

«У ракетной переправы…»

У ракетной переправы На бетонном берегу Ни налево, ни направо Оглянуться не могу. Все смотрю на купол синий С кромкой леса на краю, На земле моей России Заглядевшись в даль свою. Крыльями зари касаясь, Серебрится самолет. Улетаю не прощаясь, Не отметив стопкой взлет. Позабыв про телефоны И про серые глаза, Не печальный, не влюбленный, — Сам не знаю, как сказать. Улетаю, улетаю… Тает талая заря. Все, что было — сам считаю, — Это было просто зря. Люк захлопнут, трап откатят, Щелкнут пряжками ремни, Гром накатит и подхватит За стеклом земли огни. И пройдет на шпильках острых, Длиннонога, не стуча, Всем улыбчива по ГОСТу, Стюардесса у плеча.