Стыд
Шрифт:
— Послушайте, идея! Ты, Дима, сейчас же едешь к прокурору и забираешь те бумаги. Тогда ее отпустят, правда? Ведь нет же никакой другой причины…
Земнов на переднем сиденье покачал головой, не обернувшись, а Ломакин сказал: «Поздно, Володя», — наклонился и сам захлопнул дверь.
Две милицейские машины стояли во дворе носами к подъезду. Неужели, подумал Лузгин, неужели нашли и привезли, вот же радость для Степаныча, для Кати и для всех; какая девушка милая, похожа на Тамару в юности, кровь стариковская и кость, его порода; и этот парень, Алик, то есть Али,
Он влетел в коридор, на ходу рванув застежку куртки, бросил шапку на полку под зеркалом и затаил дыхание в надежде расслышать счастливый плач, уверенные милицейские шаги и голоса, но не услышал ничего, кроме звона в ушах, и понял, что он обманулся.
— Купил? — Старик выглянул из кухни в коридор.
— Что купил?
— Сигареты.
— Ага, — сказал Лузгин. — Там две машины во дворе, я думал…
— Иди сюда.
Лузгин нашарил тапки, купленные тещей. В кухне на столе стояли два фужера, старик рвал пальцами обертку с горла коньячной бутылки.
— Давай выпьем. Садись.
— Я не буду.
— Давай, я сказал.
— Степаныч! — Лузгин сел, посмотрел на бутылку и дважды сглотнул, усмиряя знакомую судорогу. — Мне же нельзя, Степаныч, я сорвусь.
— И хрен с тобой, — сказал старик, вытаскивая пробку.
— Вам ведь тоже нельзя…
Тесть большими глотками опорожнил фужер; Лузгин снова сглотнул и отвел глаза в сторону. Старик долго и с натугой дышал носом, потом застонал, схватился рукой за живот.
— Дать запить?
Старик замотал головой, шумно выдохнул. Серьезно болен или просто стар, предположил Лузгин; лет через двадцать, если доживу, узнаю на себе.
Дыхание тестя стало ровнее, лицо порозовело. Лузгин поставил локти на стол, поверхность жидкости в его фужере тронулась короткой рябью.
— Этот, — произнес старик, — который возле тебя крутится, из бизнесменов… Он кто?
— Ломакин? — растерянно спросил Лузгин. — Давний приятель, знакомы с комсомола.
— Что ему надо от тебя?
— Особо ничего. Он друг Земнова — того, из фонда. А что такое?
Старик смотрел с печалью и жалостью, явно относившимися именно к нему, Лузгину, а не к тому большому горю, что поразило стариковскую семью.
— Сказать мне ничего не хочешь?
— Что сказать? — спросил вконец опешивший Лузгин.
— А, ладно… Не будешь, значит, пить?
— Не буду.
— Она ведь где-то здесь. — В прозрачных глазах старика на миг полыхнуло безумие, да так, что Лузгин содрогнулся. — Где-то здесь, она жива, я чувствую.
— Вот и Земнов говорит, что жива…
— Земнов? — Тесть уставился Лузгину в переносицу. — А он откуда знает? Говори!
— Ну, так, предположения…
— Не знаете вы ничего, — презрительно сказал старик. Когда он допивал второй фужер, рука его дернулась, и капли коньяка упали на рубашку; старик брезгливо отряхнул их, ударяя пальцами сверху
— Так в чем проблема?
— Какая проблема?
— Твоего Ломакина.
Вот же вредный старик, разозлился Лузгин, ни за что не отстанет.
— Да мелочь разная.
— Когда такие люди, как Ломакин, — размеренно проговорил старик, — начинают преследовать моих родственников, есть только две причины: нефть или шантаж. А это не мелочь, Володя. Так что же?
— Нефть, — сказал Лузгин и вспомнил про тонкую папочку, лежащую в портфеле.
— Рассказывай, — велел старик.
И Лузгин рассказал, что накануне вступления в силу закона об охране инвестиций Валентин Ломакин, бывший спортсмен и чемпион, а ныне средней руки деловой воротила, купил в Москве у некоего Кафтанюка партию нефти и перепродал ее немцам. Танкеры вышли в море, и тут сработала ловушка нового закона — ломакинскую нефть конфисковали в счет каких-то там долгов, а самого Ломакина вскоре похитили средь бела дня на улице в Тюмени и увезли на границу, в деревеньку Казанлык, где долго держали в подвале, надеясь на выкуп. Рейд русских партизан его освободил, затем последовал налет ооновских «вертушек», Ломакин с Лузгиным чудом остались в живых и бежали на Север, и теперь Ломакин пытается найти и развязать концы этой истории. Дело в том, что Кафтанюк был всего лишь посредником, торговавшим агамаловским сырьем, так что начало всех концов, по мнению Ломакина, следует искать именно здесь.
— Ну, а ты-то при чем?
— Я должен обеспечить ему встречу с Агамаловым.
— Должен? Почему должен? Ты ему чем-то обязан?
— Скорее, он мне…
— Тогда какого черта?
— Но он же друг, — сказал Лузгин. — Он попросил о помощи.
— Ах, вот как… — с непонятной интонацией произнес старик. — Решил, значит, другу помочь… Совершенно бескорыстно?
— А что, по-вашему, так не бывает?
— Почему? Бывает.
— Вот вы сами, когда Прохорова посадили, вы же его не бросили. Тем более что сел он абсолютно зря.
— Ошибаешься, — сказал старик. — Сидел он правильно, по делу.
— Но ведь был же звонок Агамалову!
— Ну и что? — Стекла очков старика запотели, и взгляд его теперь казался чуть помягче. — Прохоров отдал приказ, а его подчиненный ослушался. Видишь ли, из обкома звонили! Да хоть сам господь бог!.. Значит, Прохоров — плохой руководитель, если его работники чужих боятся больше, чем его. Так что сидел он правильно. А то, что мы его не бросили, уже второй вопрос.
— Вот и я говорю!..
— Ты говоришь о другом, — старик откинулся на стуле.
— Хочешь совет? Потом спасибо скажешь.
— Допустим.
— Не суйся к Агамалову. А другу своему скажи, что отказал. Он же не сможет проверить.
— Так будет нечестно.
— Нет, ты не понимаешь… — Тесть разочарованно покачал головой, и по амплитуде движений Лузгин догадался, что старик уже «поплыл» от коньяка. — Это бесполезно. Едва ли Агамалов здесь завязан. Сто тысяч тонн — не тот объем, чтобы он рискнул своей карьерой или репутацией.