Суд Рейнмена
Шрифт:
– Решил сегодня сделать пятнадцать листов, — пояснил Павел. — Двенадцать уже есть!
– Ну и как ты продвинулся?
– Нормально. Считай, две трети.
Павел включил проверку правописания. Текст мгновенно обвесился зелёными и красными штрихами, а на его фоне высветилось окно: «Предложение слишком сложное с точки зрения выбранного стиля проверки. Попробуйте разбить его на три или четыре части.».
– Ага, сейчас, — огрызнулся Павел и нажал «Пропустить всё». Зловредная машина ответила на это ожесточёнными придирками к каждой запятой, многоточию и жаргонному слову.
– Или я действительно наделал столько ошибок, или у меня на редкость вредный компьютер! — заметил Павел, отключая требование поставить запятую там, где она была совершенно не нужна. «Как интеграл в учебнике литературы», — подумала Синдия. Наверное, такое сравнение пришло ей на ум, когда она вспомнила свои муки на уроке математики с учительницей, злопамятной и придирчивой не хуже чем компьютер Павла. Высшая математика давалась десятикласснице Соболевской тяжко, а интегральные исчисления едва не стоили ей аттестата. Учительница математики презирала всех, кто не успевал в её предмете и делала всё, чтобы отравить им жизнь, не брезгуя никакими средствами. В ход шли: ежедневные вызовы к доске, смачные двойки и внушительные «колы», язвительные замечания, объёмные записи в дневнике, вызовы родителей. Кстати, беседа с родителями ученика всегда заканчивалась одинаково: расписав нерадивость ученика, математичка милостиво соглашалась подтянуть его, естественно, не за даром. «Ему мешает освоить материал только лень, иначе он бы уже исправил свои двойки!» — заявляла учительница, соглашалась пожертвовать свободным временем «всего» за пять рублей в час и за десять двухчасовых занятий получала сто рублей. По тем временам это были немалые деньги; кто-то месяц трудился и за меньший оклад, а учительница, ухитрившись за месяц иной раз «подтянуть» трёх – четырёх двоечников, имела хороший приварок к зарплате. Она была одета в импортную одежду, зимой щеголяла в дефицитной дублёнке и сапогах «Аляска», а в её авоське таинственным образом трансформировались продукты, о которых в начале 80-х годов простые педагоги могли лишь мечтать. А когда математичка словно невзначай щеголяла богатой коллекцией золотых украшений или открывала в учительской косметичку, коллеги кусали губы от зависти, а у директрисы начиналось разлитие желчи, судя по цвету её лица.
Математичка хорошо поняла свою выгоду и каждый раз, когда в портмоне оставалась одна зарплата, или её глаз падал на модельные туфли, бельё или модный костюм, она начинала действовать. Жертву себе она намечала на переменах, незаметно подслушивая разговоры учеников перед её уроком: «Дай домашку списать, я никак не врублюсь!». Подобные слова действовали на неё, как команда «Ату!» на охотничью собаку. В начале урока она торжествующе объявляла: «Все убрали тетради и учебники, взяли листочки, будет зачёт! Я дам вам шесть заданий, и через полчаса вы должны сдать мне готовые работы!». Потом она пересаживала учеников так, чтобы создать вокруг намеченной жертвы вакуум или подсадить к ней балбеса, который заведомо будет только отвлекать расспросами, не давая сосредоточиться. Все полчаса она кружила между партами, лишая учеников возможности посоветоваться друг с другом или списать решение, а по истечении тридцати минут она вырывала у учеников листочки, даже не глядя, кто уже закончил примеры, а кто только начал переписывать с черновика. Назавтра она оглашала оценки, требовала у жертвы дневник, писала развёрнутое послание родителям, «милостиво» соглашалась подтянуть ученика, и подросток, лишённый денег на карманные расходы или любимой передачи по телевизору, две недели исправно корпел над дополнительными заданиями, а в начале третьей недели сияющая математичка уже щеголяла в новых туфлях или, подкрашиваясь перед зеркалом в учительской, демонстрировала коллегам новый набор парижской косметики.
И уж совсем плохо приходилось тем, кто имел несчастье по какой-то причине не понравиться ей. Больше всего математичка ненавидела симпатичных старшеклассниц, на которых уже любовались не только мальчики, но и молодые мужчины-учителя. Учительница превращала уроки для таких учениц в кошмар и часто доводила девочек до слёз.
Синдию Соболевскую она невзлюбила сразу, как только начала вести в их классе уроки. Высокая девочка уже с 14 лет обладала изящной гибкой фигурой, тонким красивым лицом, густыми волосами, блестящими без всяких красок и французских шампуней. Форма, сшитая на заказ в Швеции сидела гораздо лучше стандартных платьев из колючей коричневой ткани. К тому же имя девочки было необычно среди Маш, Тань, Оль и Лен. Девочка держалась слегка отстранённо, была спокойной, начитанной, разговаривала без поминутного хихиканья, а её глаза напоминали глаза молодой пантеры.
Среди её поклонников был, кроме мальчишек, и молодой учитель химии, ради которого математичка старательно подрабатывала себе на новые наряды, но пока не смогла очаровать его. Зато Синдии это удалось нехотя. В отместку, зная, что мать Синдии замужем за преуспевающим исландцем, а отец получает высокий оклад на телевидении, как «лицо экрана» и получает продукты в спецраспределителе, математичка, выставив Синдии вереницу двоек, «согласилась» не на 10, а на 20 дополнительных занятий по 4 часа, из расчёта 25 рублей в час. Девочка часто уходила от неё с головной болью. На две тысячи рублей, полученных от Аркадия Соболевского, «Макаренко» полностью поменяла меблировку гостиной, обзавелась остродефицитными по тем временам духами «Шанель № 5» и дважды наведалась в дорогой парикмахерский салон, который был не по карману даже директрисе.
Потом деньги кончились, а через месяц математичка присмотрела себе в ювелирном магазине золотые часики, усыпанные мелкими бриллиантами, и решила действовать по накатанной схеме. В дневнике Синдии снова запестрели двойки и замечания, и через неделю, вызывая в школу отца ученицы, педагог уже мысленно представляла вожделенные часики у себя на руке. Но беседа пошла совсем не так, как она ждала. Аркадий Константинович недаром был сыном Джеймса Корвина, который в 35 лет, вернувшись из СССР, основал почти с нуля своё дело, а к сорока годам уже был одним из богатейших людей Америки. Деловая хватка, аналитический ум, прагматизм и логика передались Аркадию от отца в полном размере. Поэтому в ответ на предложение дополнительных занятий Соболевский отрезал:
– Извините, но в прошлый раз вы обещали, что после ваших занятий моя дочь выйдет в хорошистки по вашему предмету, но сейчас вижу иную картину. Видимо, я человек западной складки и не хочу платить деньги, не имея гарантии на полноценную отдачу. Успеваемость учеников напрямую зависит от педагога. По другим дисциплинам моя дочь хорошо успевает. Один раз я вам уже заплатил за то, что вы ей дать не смогли. Извините, но я не могу позволить себе опять бросать деньги на ветер. Я уже нашёл дочери другого репетитора, который берёт меньшую цену, но рекомендации у него безупречные, и он явно добьётся большего, чем вы в прошлый раз!
– И это отец! — негодовала математичка в учительской, затягиваясь длинной коричневой сигаретой «Море» и с зубовным скрежетом вспоминая макинтош Соболевского, явно купленный не в дружественных странах социалистического лагеря, холёное лицо, шлейф дорогой туалетной воды и ботинки из номенклатурного магазина и оплакивая несбывшуюся мечту о часиках. — Ему безразлично то, что его дочь, как неуспевающая, тянет вниз показатели для всего класса!
– Что же вы хотели от номенклатурного отца?! — закатила жирно намазанные глаза директриса. — Они гребут деньги лопатой и думают, что могут весь мир на них купить. Тоже мне, лицо экрана! Вот увидите, через год его дочь легко пройдёт в МГУ, оттеснив нескольких по-настоящему развитых и талантливых детей, не имеющих номенклатурного папы! Вот мой отец был простым комбайнером в Сазоново, и я рассчитывала только на себя. Всё, что у меня есть, я заработала честным трудом, а этой девице всё само в руки идёт. Повезло же ей родиться у таких хватких людей! Её мать вообще живёт в собственном особняке за границей, и девчонка ею гордится, а есть ли повод для гордости? Стыдиться надо, что материальные блага её мамаша купила ценой морального падения!
– Новое поколение грядёт, — кисло морщилась завуч. — Они добиваются успеха ни умом, ни талантом, ни усидчивостью, а отцовскими денежками и связями. Что будет со страной, когда через несколько лет она будет отдана вот таким деткам, Митрофанушкам с красными дипломами! По-настоящему перспективных детей оттесняют, «режут» на конкурсах и загоняют в ПТУ или школы рабочей молодёжи, а лучшие рабочие места в государственном аппарате уже для номенклатурных деток приготовлены, для «золотой молодёжи»!
- А по-моему, вы ошибаетесь насчёт Соболевской, — резонно возразила классная руководительница класса Синдии, учительница литературы и русского языка Галина Георгиевна. — По гуманитарным предметам девочка первая ученица среди трёх десятых классов, и связи её отца тут не при чём. Видно, что она проявляет настоящий интерес к наукам. Она человек с гуманитарным складом ума, и точные науки даются ей сложнее. И если Соболевская поступит в МГУ, она поступит исключительно благодаря уровню своей подготовки. А из тех учеников, которые не попали в девятый класс, я не припомню никого особо развитого или талантливого. Большинство из них были откровенными двоечниками, прогульщиками и лентяями и особого желания оканчивать десятилетку и поступать в вуз не имели.