Суровые дни

Шмелев Иван Сергеевич

Они уже готовы - степныя птицы.

ЛОШАДИНАЯ СИЛА

На углу площади узднаго городка, забитой, какъ и вс смежныя улицы, приведёнными на осмотръ лошадьми всякой масти и даже такой, какой не видала, кажется, ни одна конская ярмарка, стоятъ два мужика.

Они уже сдали въ казну, на войну, своихъ лошадей и теперь поджидаютъ ещё не управившагося Степана Махорку, чтобы идти въ чайную; а пока увряютъ другъ друга, что тутъ дло правильное

и на совсть, что хоть и не добралъ одинъ пятерки противъ своей цны, - такъ пятерку-то лошадь за два года оправдала или нтъ? Горячо говорятъ; одинъ, чёрный, съ жёлтымъ, водяночнымъ лицомъ, получившiй за свою лошадь семь рублей лишку, всё пристукиваетъ кулакомъ по костлявому заду чужой лошаденки-мыши, словно по столбушку.

– Ну, за мово лишку дали… Дакъ мой го-сподскiй! я его, прямо, изъ глотки у Паль Петровича выдралъ! Мой въ артилерiю вонъ, солдатъ мтилъ, а съ твоимъ и въ обозъ наплачешься. Обиды нту…

– За-чмъ, какая обида!
– отмахиваетъ головой русый, на лиц котораго и недоумнiе, и, какъ-будто, увренность.
– Съ имъ наплачешься. Я къ тому, что… Пятишну-то за два года отработалъ онъ мн ай нтъ?!

– Не то, что пятишну, - онъ теб три красныхъ отработалъ! Онъ теб, прямо… полсотни отработалъ!

– Н-этъ!
– съ сердцемъ говоритъ мужикъ и отмахиваетъ головой.
– Три-то красныхъ онъ мн обработалъ, это врно… Я на немъ за зиму понабра-алъ, съ лсопилки возили. Плохо-плохо - четвертной обогналъ, а полсотни - н-этъ, не обработалъ…

– Пожалуй, что полсотни-то не обработалъ. Рублей сорокъ… А почту-то въ Столбы гонялъ?! Да онъ теб за полсотни обработалъ!

– Мсяцъ только и гонялъ, разругался. А можетъ, и полсотни отработалъ…

Они бы ещё поговорили, но заругался хозяинъ лошаденки:

– Чего по заду-то долбаешь… колоду нашёлъ!

Наконецъ, пришёлъ и Махорка, маленькiй востроглазый мужичокъ въ большой шапк, привёлъ на верёвк понурую пгую лошадь. Видъ у Махорки какой-то сбитый, точно его обидли, а онъ ещё не разобралъ, - чмъ.

– Ужли не взяли?!
– воскликнули оба вразъ.

– Общались, какъ подрастётъ… - усмхнулся Махорка, привязывая поводъ къ кушаку, чтобы освободить руки.
– Не хуже, чай, другихъ-то!
– оглянулъ онъ лошадку и толкнулъ подъ губу.

Она моргнула и пожевала.

– Въ годахъ, и околвать не желаетъ… - сказалъ русый.

– А ты у её на крестинахъ былъ?.. въ годахъ!.. У трактирщика по тринадцатому взяли… въ го-дахъ!

– Трактирщикову я знаю… Иванъ Миронова. Я мерина его очень хорошо знаю. Онъ любую пушку своротитъ…

– И моя своротитъ. Покорми-ка её овсомъ недльку-другую, - что хошь увезётъ!

Пгая кобылка обнюхиваетъ изрытыми губами хозяйскую спину, въ дегт, пофыркиваетъ скромненько и постукиваетъ задней ногой, - не пора ли и ко дворамъ. Къ двумъ десяткамъ ей, а пришла она сюда ещё съ вечера и ещё ничего не ла. Пора ко дворамъ.

Глядятъ изъ рядовъ вороныя, саврасыя, гндыя, бурыя, всякiя. Тутъ и клейменыя и тавра, лопоухiя и со стрльчатыми ушами, съ головами добрыми и строгими; и съ побитымъ плечомъ, и со всякимъ изъянцемъ; и стройныя - полукровки, и сытыя, лохмоногiя - волосатыхъ богатевъ, и такiя, что не дотронешься до морды, и крохотныя лошадки-мыши. Есть и жеребыя, невсть для чего приведенныя безтолковымъ хозяиномъ, съ толстыми, какъ веревки, жилами по брюху, и кормящiя, съ тревожно-кротко спрашивающими глазами, съ жеребятками, словно на деревянныхъ ножкахъ, въ гривкахъ-щеточкахъ, помахивающими игрушечными хвостиками. Есть тутъ - съ молодымъ, огневымъ и задорнымъ взглядомъ; и уже и вовсе не смотрящiе на свтъ Божiй. Въ ночь сдвинуло ихъ сюда, на сгонный пунктъ, чуть ли не съ цлаго узда, и всё ещё движетъ и движетъ, заливаетъ ими улицы и переулки и наполняетъ весь городокъ тревожнымъ ржаньемъ.

– И сколько же на ихъ овса запасать надоть! А прокормятъ.

– Про-кормятъ. У казн овса-то запасено… сто тыщъ!.. Вагоновъ сто тыщъ, ато больше. Солдаты сказывали.

На площади, передъ бассейномъ, похожимъ на исполинскiй улей, стоитъ длинный столъ подъ чёрной клеёнкой: вытащили его изъ какого-нибудь присутственнаго мста. За столомъ - прiёмная комиссiя. Очень толстый военный ветеринаръ, въ рыжихъ бакенбардахъ-котлеткахъ, краснолицый, въ выпуклыхъ синихъ очкахъ, стоя съ краю стола со стаканомъ чая, подаётъ знаки пальцемъ и головой, а ихъ ловитъ вертлявый ветеринарный фельдшеръ, у котораго такой длинный носъ, что страшно становится, ког да заглядываетъ фельдшеръ въ ротъ лошади, - отхватитъ.

Фельдшеръ подымаетъ и мнётъ лошадямъ ноги, кидаетъ мрку, приподнимаетъ вки; двое драгунъ, распяливъ лошади ротъ, показываютъ ему зубы, машутъ передъ глазами флажкомъ. Слышно:

– Недомръ! Пломба! Недомръ!

Кипитъ работа. «Мыши» такъ и плывутъ - мимо, мимо, мимо, - куда тутъ она, жалкая, лохматая скотинка! А много ея. Нежданно вывернется красавецъ, атласный, неспокойный, съ кровью въ глазу, дробно чокающiй подковами. А тамъ опять тянутся «ерши», - вс позвонки на виду, съ изъденными хребтами.

– Козу привёлъ!
– говоритъ предсдатель-полковникъ, съ вчёсанными въ усы густыми подусниками и изумрудомъ на мизинц, который онъ отставляетъ, подписывая квитанцiи.

И ухмыляются мужики на моргающую кобылку.

Ступаютъ, какъ по коврамъ идутъ, валкiя, раздобрвшiя; спины, какъ кресла, широкiя; бокомъ движутся на задеревенвшихъ ногахъ дремлющiя, «соломленныя»; выскакиваютъ, поднявъ хвостъ трубой, «овсяныя». И опять нтъ-нтъ и вывернется красавецъ или выздная, жалемая хозяиномъ, вся-то въ масл, съ желобкомъ на спин.

Кавалеристы-премщики, только-только призванные изъ запаса, уже обошлись и вложились въ дло. И походка у нихъ - бывалая, вихляющая.

Лихо выхватываютъ они поводья, лихо поворачиваютъ и въ-четверть, и вполовину, поддавая подъ морду и вытягиваясь на носкахъ; «красавцы» храпятъ и скрежещутъ на камн, осдая на заднiя ноги, но привычный рванокъ поводьями сразу ихъ покоряетъ.

Клеймятъ пломбами гривы, защемляютъ пряди деревянными значками, смотря по разряду, - взята. Всё дальше вытягиваются ряды круповъ у новенькихъ коновязей. И все ещё не уходятъ иные хозяева, вертятъ на пальцахъ квитанцiю и слдятъ за своими, всё ещё озирающимися и подымающими уши.