Суровые дни
Шрифт:
Говоритъ шутливо, какъ посл обычной работы. А сейчасъ, вдь, приготовлялъ новое мсто въ семейномъ склеп для «молодчинищи».
– Судьба-то наша! Передъ Петровками я имъ каминъ выкладалъ… - говоритъ Иванъ.
– Выкладалъ я имъ каминъ теракотный, швецкiй. А Алексй Семенычъ, вотъ котораго убили на войн, все смотрлъ съ супругой, какъ я, значитъ, выкладалъ… Мо-лод-чини-ща! Солидный изъ себя, тяжелый. И, какъ сказать, въ пиджак былъ… не воейный были, а запасной, прапорщикъ. И жена у него тоже со-лидная, прямо - портретъ. И говоритъ мн покойникъ: - «Ты, Иванъ Иванычъ, клади на совсть, не мошенничай. Мы съ женой тепло
– «Я теб сейчасъ поднесу, только ты каминъ мн облепортуй въ самый разъ!» Ну, никогда не обманывалъ. Скажетъ - поднесу, ужъ поднесётъ безпремнно. Такъ я ему цлу недлю клалъ, а онъ мн всё подносилъ. Ну, ужъ и склалъ имъ! Вотъ теперь клалъ для нихъ склепъ, - такъ вотъ, какъ живого видлъ, какъ онъ самъ мн подносилъ. Вотъ она, война-то что идлаетъ! Думано ли, гадано ли!
Многiе входили въ усадьбу глядть новое мсто въ подвальномъ этаж вотчинной церкви, задланномъ старой ршёткой, съ неугасимыми лампадами, фарфоровыми пасхальными яйцами, изъденными пылью, и усохшими вниками. Въ большомъ, заново отдланномъ дом живетъ теперь только одна старая барыня, сидитъ безъ ногъ цлые дни въ кресл и ждетъ, ждетъ. Ежедневно приходитъ къ ней батюшка и пытается утшать. А у самого три сына, вс учителя, тоже ушли, - подучаются пока военному длу. Батюшка успокаиваетъ старуху, а самъ безпокойно ждетъ, самъ мятежный. Теперь онъ уже не можетъ говорить спокойно, какъ говорилъ обычно. Онъ тычетъ пальцами, глаза горятъ, весь онъ возбужденъ страшно.
– Да!
– кричитъ онъ, впиваясь во всё острыми черными глазами.
– Ошибался, а теперь прямо говорю! Жиды - красавцы, поляки - красавцы, а нмцы - стервецы… надо ихъ съ лица земли, стереть эту пакость!
Бгаетъ въ зелёномъ подрясник, тычетъ пальцами и громитъ нмцевъ всякими словами.
– И сотрутъ!
– кричитъ онъ и выхватываетъ съ полочки, роняя троицкiе листки, календарь.
– Вотъ-съ, читайте-съ! Хоть господинъ Брюсъ и не всегда правильно говорилъ, а теперь это будетъ, будетъ, будетъ! Увидите!!
И тыча пальцемъ, читатетъ по складамъ, съ великой увренностью въ голос:
– «Произойдетъ… великая перемна… въ нкоторомъ знаменитомъ… знаменитомъ!!? государств!» Во-отъ оно! Вотъ-вотъ-вотъ - пере-м-на-то!
Будетъ емуперемна! Всё перемнятъ, всё! Я бы этого мошенника на необитаемый островъ засадилъ! Вдь это антихристъ!
– Да будетъ теб, отецъ… расходился!
– унимаетъ его попадья.
– Съ мсяцъ всё такъ: изъ церкви придётъ и ругается. Что толку отъ твоего крику!
– Такое всмъ безпокойство причинилъ, а!? Мошенникъ, а не кайзеръ!
Теперь этотъ батюшка успокаиваетъ барыню. Какъ онъ её успокаиваетъ!
Въ пять часовъ вечера, когда приходятъ газеты, на почт не протолчёшься. Приходятъ издалека и каждый день, изъ-за десятка верстъ, посылаютъ ребятъ. Изъ брезента вываливаютъ огромныя пачки газетъ.
Этого никогда не было. Макаръ Иванычъ, старый почтовый начальникъ, говоритъ съ сомннiемъ:
– Понятно, у каждаго тамъ свой человкъ… но только ужъ и не знаю, какъ сказать… ужъ очень шибко пошла газета!
И смотритъ опасливо. Самъ онъ выписываетъ «Колоколъ».
Десятки рукъ тянутся за ршётку, упрашиваютъ начальника не тянутъ.
Добиваются писемъ, но пока немного приходитъ этихъ писемъ со штемпелями полковъ. Здсь и старухи, и бородатые мужики-отцы, и робкiя двушки, и затаённо ждущiя, пытающiя тревожными взглядами молодухи.
Спрашиваютъ старичка-почтаря:
– Ну, какъ у насъ тамъ… чего пишутъ-то, Макаръ Иванычъ?
– Хорошо пишутъ, а лучшаго подождемъ.
Говоритъ бодро и бодро понукаетъ подручнаго.
По воскресеньямъ у желзнодорожнаго перезда, подъ полустанкомъ, собирается толпа, больше - женщины. Стоятъ, прислонившись къ заставной балк перезда, ждутъ позда. Всё больше молодыя лица, здоровыя, съ тревожнымъ блескомъ въ глазахъ. У многихъ мужья на войн. Многiя ещё не имютъ отъ нихъ писемъ. Стоятъ и ждутъ, поплёвывая подсолнушки, - не выпадетъ ли счастье, не сойдётъ ли съ позда солдатъ, отпущенный на короткую побывку. Въ первое время бывали случаи. А теперь, должно быть, уже всхъ погнали, - никто не прiзжаетъ. Вотъ, говорятъ, раненыхъ скоро будутъ отпускать на поправку. Много прошло съ ними поздовъ. Больше ночами проходятъ здсь.
Ночью проходитъ и почтовый, не останавливается теперь на полустанк, какъ прежде: теперь спшатъ. Но и къ почтовому приходятъ иные. Какъ знать, - можетъ и услышишь чего: вдь, почтовый-то, слышно, идетъ съ тхъ мстъ.
Не останавливается почтовый, съ рёвомъ проносится въ темноту, кидая искры, и ничего нельзя услыхать. Всегда провожаетъ его стрлочникъ Чубенка, полтавскiй хохолъ, пытаетъ затаившимся взглядомъ. Днёмъ такъ глядитъ, а ночью-то иначе разв? Тамъ у него большое - ушли два сына.
Самъ онъ тоже солдатъ, только уже иметъ чистый билетъ. И не замтить, что онъ тоже всё ждетъ; но онъ ждётъ. Онъ такъ внимательно оглядываетъ вагонныя окна, такъ задумчиво смотритъ вслдъ уходящимъ туда поздамъ. И такъ тревожно-пытливо ловитъ захлестанныя дождемъ окна и полураздвинутыя двери санитарныхъ вагоновъ, неспшно возвращающихся оттуда.
– Чубенка, а получили вы письма?
– Було одно, може ще напышутъ… Да що письма! Пысали въ газетахъ, що ус лягаютъ: и наши лягаютъ, и германцы, и австрiяки… А австрiяки, мовь тiи листя, - показываетъ онъ на клёнъ, подъ которымъ уже закрылась земля красными звздами.
Говоритъ онъ спокойно, безстрастно даже. Война! Жалй не жалй - вс ложатся, такое дло. Плохо, что на чужомъ пол ложатся. У него нездоровое, желтоватое лицо въ чёрной бород, жёлтая куртка съ жёлтымъ рожкомъ и флажкомъ за пазухой. Невесёлые, слабые глаза. Похрамываетъ.
Я часто вижу его возл будки. Сюда онъ перетащилъ кое-что съ родины.
По краю небольшого огорода лтомъ пышно красовались подсолнухи, теперь одн тычины. Но ещё густо глядятъ почернвшiя головки мака, который онъ всё собирается вытрясти и всё никакъ не найдетъ времени; скоро его совсмъ растрясутъ сороки и воробьи. Я не понимаю, зачмъ ему макъ. Валяются на мокрыхъ грядахъ огромныя палевыя тыквы. Я не понимаю, зачмъ ему и тыквы. Пора бы ужъ ихъ срзать, что ли. И мальвы у него подъ окномъ, плохонькiя, тощiя. Въ его будк виситъ подъ зеркальцемъ въ вночк изъ безсмертниковъ фотографическая карточка двухъ солдатъ-сыновей, со знаками за отличную стрльбу и поставленными между колнъ тесаками. Недавно на рамочкбылъ васильковый вночекъ, теперь безсмертники. Зачмъ безсмертники! И зачмъ онъ покинулъ свой милый край, свою Украину, для этого непригляднаго мста, гд всё время гуляетъ втеръ, а теперь такъ и совсмъ неуютно въ дожд.