Суровые дни
Шрифт:
– А то ещё было, только тутъ не монахъ, а… зашёлъ въ деревню, откуда - неизвстно, быкъ!
– говоритъ Максимъ предостерегающе-строго.
– Голова блая, самъ чёрный-расчёрный, сажа живая. И прямо къ вдов-бобылк. Смирный, никакого шуму, навязчивый, какъ овца. Диву дались - въ чемъ суть? Привязали его къ вётл пока что, снца дали, стали поджидать, какой хозяинъ объявится. Въ волость знакъ подали. Съ недлю такъ прошло, - не объявляется быкъ… хозяинъ его, стало-быть. А быкъ стоитъ и стоитъ, сть вовсе малость, и хоть бы разокъ хвостомъ махнулъ. А время мушиное, жалятъ он его туды-сюды, - безъ вниманiя. Пилъ вотъ, правда, много. Три ведра ему - никакого разговору. Вдова Бога молитъ, чтобы ей быка предоставить, - утшенiе ей послать. Мой, говоритъ, быкъ; прямо къ моему двору стукнулся. Стали споры, разговоры, скандалы. Кто за вдову, кто - въ стадо, обшшественный быкъ! Другая недля такимъ манеромъ проходитъ, - не объявляются. Лавошникъ одинъ со стороны
– у попа пожаръ ночью открылся въ сара, у быка, - сгорлъ быкъ. И хоть бы мыкнулъ! Такъ тутъ вс перепужались, - вс до единаго сразу трезвыми подлались. Къ попу: пой молебенъ, святи деревню. Попъ горюетъ, - пятьдесятъ пять рублей вылетли ни за копеечку, для одного только безобразiя, - попадья его жучитъ, мужики молебновъ требуютъ, а тутъ ещё вдову хоронить. Во-отъ серчалъ! И вдругъ и заявляется тутъ съ дальняго лсу лсникъ Иванъ Акинфовъ и говоритъ, въ чемъ суть. Быкъ, говоритъ, и ко мн объявлялся, три дни - три ночи у самой двери стоялъ. Но такой замчательный - ни хвостомъ не двинетъ, ни голосу не подастъ. Когда приходилъ? Недли три. Самый тотъ быкъ, бла голова. Баба ужъ моя, говоритъ, прыскала его крещенской водой, - отворотился и пошёлъ къ болотамъ. Потомъ, говоритъ, у меня въ Москв въ самый тотъ день сына отходники задавили, свалился онъ ночью съ бочки. А потомъ, говоритъ, какъ быкъ у двора стоялъ, хорь всхъ курокъ до единой перекусилъ.
– Это что же?
– Столько разовъ со мной всякихъ случаевъ было, - я теперь всему знакъ придаю… - продолжалъ Максимъ, показывая пальцемъ на Губаниху.
– Про мёртвое тло! Въ чемъ суть? Можетъ, исходитъ ей чего, какъ она не въ себ! Младшаго сына у ей на войну взяли, она этого не понимаетъ, вовсе она безумная, а, гляди, чуетъ. Я вотъ которую ночь не сплю, про брата думаю. Увидалъ его во сн - письмо мн пишетъ. Что жъ, воля Божья, приму за себя сиротъ…
Онъ все смотритъ черезъ повреждённые тополя къ селу, на повреждённый бурею крестъ на синемъ пол.
– Ну, бабушка… пойдёмъ-ка ко двору, калачика теб дадимъ.
– Калачика больно любитъ!
– подмигиваетъ онъ.
– Ну вотъ и пойдёмъ, калачики будемъ сть…
Онъ берётъ старуху подъ-мышки и подымаетъ съ грязи. Вся она мокрая, трясущаяся. Вся она будто знакъ этихъ мокрыхъ, тёмныхъ, пустыхъ полей, тоскующихъ подъ втромъ. Она пошатывается рядомъ съ Максимомъ, насилу вытягиваетъ чмокающiе башмаки изъ грязи, рзко и непрiятно блютъ ея синеватыя ноги, и видишь - не видишь несносимую груду, навалившуюся на эту непокрытую голову. Кто покроетъ её? И миллiоны другихъ простоволосыхъ головъ, которыхъ треплетъ суровымъ втромъ въ пустыхъ поляхъ? Даютъ копейки въ округ на мёртвое тло, и будутъ давать свои копейки. Ходитъ горе за всми, къ каждому постучаться можетъ, и будетъ долго стучаться непонятно-настойчивое горе: привяжется и не отходитъ.
Вечеромъ Максимъ заходитъ потолковать. Который уже разъ разсказываетъ про брата. Самое больное мсто. Придётся принять на себя все семейство, если братъ не воротится. Не взять его онъ не можетъ: человкъ онъ совстливый, хоть и очень скупой, къ тому же при всхъ на кухн въ минуту прощанья торжественно объявилъ и даже перекрестился на образа, что въ случа тамъ чего приметъ на себя вс заботы - чтобы не безпокоился. Можетъ-быть, это-то и томитъ Максима, и онъ не можетъ не думать о будущемъ и всё подгоняетъ подъ эту думу, всё подготавливаетъ себя и томитъ неизбжностью.
Онъ суевренъ страшно. Сегодня пришёлъ совсмъ сумрачный и заявилъ прямо, что дло плохо: совалъ письмо въ ящикъ, а оно застряло подъ крышечкой и сломалось, - не хотло пролзть.
– Такъ, должно, и не получить ему моего письма. Ну, да ужъ одинъ конецъ! Знаю я, что къ чему. Вонъ Нырятель сказывалъ про лещей… разв не правда? Богъ и скотинку умудряетъ. Лещъ-то эна когда ещё, по весн выходилъ, подавалъ знакъ, а война подъ конецъ лта…
Съ войной Максимъ связываетъ и весеннiй, - дйствительно, небывалый, - выходъ лещей къ перекатамъ, и конопатчика, повсившагося прошлымъ годомъ на сновал, и страшные лсные пожары, и сибирскую язву,
– Будто и ни къ чему, а думается такъ, что…
Всё смутно теперь и вокругъ, и въ немъ, и говоритъ онъ смутно. Онъ малограмотенъ, прочёлъ только недавно «про веткозавтъ» и очень сталъ много думать, - говорила его жена. Спрашивалъ, почему два ковчега было, и куда подвался первый; жива ли теперь гора Араратъ; нашей ли вры былъ пророкъ Илiя. У сявщенника всё просилъ библiю, чтобы «всё проникнуть». Жена ходила къ матушк и просила не давать ему «икнижки» - и такъ толку отъ него не добьешься.
– Сколько тамъ годовъ пройдетъ, а кончится всё въ нашу пользу. А вотъ.
Онъ прислоняется къ печк, морщитъ съ потугой волосатый лобъ и устремляетъ всегда, какъ-будто, что-то особенное видящiй взглядъ на тёмное окно. А за окномъ шумятъ и шумятъ деревья въ саду - не утихаетъ втеръ.
– Показано было за много годовъ ещё, только что не каждый могъ достигнуть… - говоритъ онъ загадочно.
– И не только что эта война, а и съ японцами которая. У батюшки вчера читали про исторiю. За много годовъ тому и въ какихъ мстахъ - неизвстно, но надо полагать, что въ нашей сторон… похалъ одинъ очень замчательный генералъ въ древнюю пустыню, какъ всё равно что скитъ, гд спасаются отчельники… но тутъ женскiй полъ былъ… И тамъ вотъ и объявилось, только не знали, что къ чему! А теперь стало вполн понятное знаменье. Ну, генералъ тутъ поговлъ, всё честь-честью, и сейчасъ, стало-быть, присовтовали ему разные мудрые люди потребовать старицу одну праведной жизни, а она слыла тамъ въ род какъ не совсмъ у ней всё здсь въ порядк, - стало-быть, находило на неё. И тогда только понимай. И вотъ, какъ объявилась она передъ нимъ, генералъ и спрашиваетъ сурьозно: «Скажи мн, старица святая, какая ожидаетъ судьба ту жизнь, которая дадена мн отъ Господа Бога? Человкъ я военный, мн необходимо знать доподлинно, какъ есть. Какая судьба для моего славнаго врь-отечества?» Въ книжк, которую у попа вчера читали, очень такъ… внятно, нельзя слова проронить. Вспроси-илъ… А старушка ему ни слова, ни полслова! Что тутъ длать! Онъ её другой разъ вспрашиваетъ: - «почему вы не сказываете, я затаю это на глубин души! Скажите, если вамъ Господь исподобитъ. Я не изъ какого любопытства тамъ праздную, а необходимо очень». Тутъ старушка сколько-то подумала-повздыхала и сейчасъ съ её изошло. Сейчасъ живо отправляется въ уголушекъ, къ своему шкапчику, гд у нее всякiй вобиходъ скудный, - хлопъ!
– и вдругъ и выноситъ ему два предмета. Одинъ предметъ прямо подаётъ, а другой, за спиной прячетъ. Сперва подаётъ генералу - со-леный огурецъ! И лицо у неё тутъ стало грустное-разгрустное и печальное, и даже вс испугались. И потомъ вдругъ стала, какъ все въ ней тутъ въ порядк, и даже какъ сiянiе отъ её лица - прямо, ласковая. И подаётъ генералу другой сокрытый предметъ - огромный кусокъ сахару, отъ сахарной головы. И опять ни слова, ни полслова! И вотъ тутъ-то и вышло знаменье. А вдь какъ всё сокрыто!.. А оказывается очень явственною Вс они образованные, всё понимаютъ, а тутъ, какъ стна имъ стала. И не могли прознать.
– А въ чемъ дло?
– А вотъ. Огурецъ… значитъ, война! Потому что огурецъ, всё равно какъ войско, очень много, конечно, въ немъ смечковъ. И война нещастливая, потому - со-леный огурецъ - къ слезамъ! Японская-то война и была. А сахаръ-то, огромаднйшiй кусокъ, это - ноншняя война, огромадная. Значитъ, какъ разгрызешь его, - сладко будетъ. Такъ и надо толковать. И если всё понимать, что къ чему, то и на неб, и на земл не безъ причины. Надо только прикидывать!
– Значитъ, крестъ-то съ колокольни снесло…
– Съ батюшкой говорили и про крестъ. Колокольня здшняя - стало-быть, потерпятъ здшнiе. Значитъ, становьте себ крестъ! Такъ батюшка и говоритъ, - все понесемъ, примемъ на себя крестъ!
Говоритъ онъ глухимъ, предостерегающимъ голосомъ, точно хочетъ и себя напугать, и слушателя. Ждетъ уясненiя и откровенiя и боится. Жаждетъ знаменiя и указующаго Перста. И не одинъ онъ. Ступайте по дорогамъ, войдите въ пустыя деревни. Подъ тысячами прогнивающихъ крышъ, за укутанными мутными окнами, не видя ничего и не постигая великой и страшной сути, ждутъ, страстно ждутъ знаменiя и указующаго Перста. Истинныя всти идутъ и сочатся, но разв скоро идутъ он и скоро ли проникаютъ? Не прошла еще старая Русь, которая находитъ всти своими путями.
Вотъ повалилъ къ сентябрю дружный, артельный рыжикъ - къ войн. И долго держался: пойдутъ наборы. Но тутъ и безъ рыжика явственно. А вотъ блянки… т показали - эна, ещё когда! Ещё въ половин iюля - съ чего бы такъ рано?
– повалили блянки, - цлыми полками такъ и сидятъ подъ мохомъ. А сила мака у стрлочника! Два года не родился какъ слдуетъ - и не въ втренную погоду сялъ!
– всё выходилъ кусточками, а нон не налюбуешься. Теперь-то и оказалось. Это ужъ всякому должно быть извстно - къ войн. Въ каждой-то маковичк - какъ цлый полкъ, хоть нарочно считай. Это стрлочникъ еще хлопцемъ слыхалъ, а тутъ невдомекъ.