Суровые дни
Шрифт:
– А баловство-то своё я, надо быть, бросилъ. Разв этого когда… портвейну выпьешь.
И когда сказалъ про «портвейнъ», выставилъ ногу и сдвинулъ картузъ.
– По-богатому теперь, конечно… только какое это вино, - одинъ разговоръ. Сердце жгётъ, а… настоящаго чувства нту? И голова болитъ, и… градусу, что ль, нту настоящаго?..
Голосъ у Ивана - бухающiй, глаза тревожные, ошарашивающiе, лицо обтянутое, цвта синеватой глины. И духъ отъ него дкiй. Говоритъ, икаетъ и все потираетъ грудь.
– Должны изобрести учёные люди средство отъ этого… отъ алкоголю, разъ вс привыкли, а то разоримся въ отдлку… - говоритъ Иванъ, выпрашивая мутнымъ взглядомъ.
– Ну, что такое это виноградное вино? Вотъ Василь Прохоровъ, трактирщикъ… угощаетъ меня, хорошо. Пью. Почему такое не ощущаю ничего? Говоритъ - надо желудокъ тонкой, а то скрозь не вникаетъ и дйствiя нту. Господское вино, говоритъ. А?!
– «Возьми, говоритъ, хересу… замчательный хересъ у меня есть,
– «Все равно, а ты прими, отъ него сразу прояснитъ».
– Взялъ хересъ, - шесть гривенъ полбутылки. Выпилъ духомъ, не закусывалъ: его всегда безъ закуски надо, а то не окажетъ. Ничего, а сердце жгетъ! Почему не дйствуетъ, ежели хе-ресъ?
– «Не знаю, говоритъ, батюшка хвалилъ. Возьми на пробу рому самаго отчаяннаго, съ картинкой. Борисъ Иванычъ, урядникъ, остался доволенъ».
– Да-вай. Нарисовано хорошо… по морю корабль на парусахъ, горы и дерева, сидитъ въ кусту арапъ въ блой шляп, безо всего, только тутъ у него полотенцемъ закрыто, и изъ толстой бутылки потягиваетъ, а тутъ все ему на головахъ несутъ всякiе фрухты и бутылки… и красавица съ нимъ губастая подъ большимъ листомъ сидитъ и папироску куритъ. И какъ чертенята пляшутъ.
– «Это, говоритъ, ихнiе короли пьютъ. Вотъ и печать, смотри, - ихнiй знакъ, что настоящiй ромъ».
– Сколько?
– «Съ кого два рубля, съ тебя за печку, - печь ему склалъ!
– рубликомъ удовольствуюсь».
– Съ крестникомъ мы были, стали пить… Ро-омъ!.. Мать ты моя-а!.. Никогда пить его не буду. Помёрли, былъ. Разсуждать можно, умственное всё ничего, а сли съ крестникомъ на копылья - глина-глиной. Въ сторону, понимаешь, мотаетъ, а ходу настоящаго нтъ. А трактирщикъ гогочетъ!
– «Ежели бы хочь на о-динъ гра-дусъ перепуститъ… - три дни такъ и просидишь. Мадеры хочешь, - сейчасъ облегчить?» - И ужъ разговору у меня не стало никакого. Что т-такой, а?! Потомъ три дни въ голов звонило, и всё красное: небо - красное, трава - красная, извёстку мшаю - красная! А?! Потомъ ужъ я всю эту музыку постигъ. А вотъ. Приходитъ изъ Лысова Степка, племянникъ, объявляетъ: такое хозяинъ у насъ варенье варитъ, чисто крысъ морить собрался. А это онъ у лысовскаго погребщика подручнымъ. Можетъ, видали: мурластый изъ себя такой, трактиръ у него и погребокъ. Одинъ онъ сынъ, люди воевать пошли, а ему счастье - одинъ сынъ, и морда, какъ зеркало. Вотъ онъ при трактир-то и выдумалъ вино длать. Купилъ двадцать четвертей краснаго и теперь такое вино производитъ - не дай Богъ. Секретъ изъ Москвы досталъ отъ брата, какъ составлять, пакетовъ всякихъ приволокъ, купоросу, коры тамъ всякой, порошковъ, капель лимонныхъ для отшибки… да ещё, само главное, спирту казеннаго, синенькаго-то! И пошло писать! Какъ заперли трактиръ, такъ, говоритъ, всю ночь съ хозяиномъ и не спали. Поставилъ Степку передъ иконой, веллъ побожиться, стращалъ всё. Далъ рубль.
– «Узнаетъ полицiя - обоимъ намъ въ тюрьму не миновать на три года! А будутъ хорошо покупать, - мн хорошая польза и теб рубль накину. Отравы черезъ это нтъ, даже напротивъ, укрпляться будутъ, учёные составляютъ секретъ за большiя деньги. Везд такъ заведено, а то настоящаго вина нехватаетъ и кислое оно, а тутъ на вкусъ ни сравнить!» - вотъ. Всю ночь съ хозяиномъ не спали, воду ему всё таскалъ изъ колодца, а онъ на карасинк свою кашу варилъ. Весломъ въ кадушк помшаетъ чего, понюхаетъ, подольетъ чего. Патки крутой добавлялъ кусочки, глядя по сорту. Бу-тылокъ наготовили! всякаго-то сорту! И ромъ у нихъ, и портвейнъ, и хересъ этотъ самый… А жена билетики рзала и наклеивала. Тотъ разливаетъ, она - шлёпъ да шлёпъ. И нашлёпали бутылокъ - полонъ погребъ. А?! Ну, что длаютъ?!! Да вдь уморитъ народъ! Нтъ, говоритъ. Хозяинъ при немъ полстаканчика выпилъ, но только его стошнило, - говоритъ, отъ своей работы стошнило, какъ знатно, изъ какой силы приготовлено, а если холодненькаго, то какъ самое хорошее вино, заграничное. На прахтик испытано, по наук! И теперь такiя деньги загребаетъ! А настоящее-то ежели продавать - никакихъ капиталовъ нехватитъ, и всё равно нарвешься… Нтъ никакого выхода.
Говоритъ Иванъ, чуть посмиваясь, а глаза тревожные и больные. Онъ - хорошйi печникъ, извстный на всю округу, - «прямо, мн королёмъ здсь быть надо, на кон здить, какъ я замчательный по печамъ!» - а пропилъ всю свою душу. Осталось въ его душ два чувства: злоба и жалоба.
– Работа наша въ сырости да въ грязи… чего харошаго видали?! Выпилъ - просохъ, а то никакой возможности. Ни образованiя нтъ, ни понятiя-ума, чисто я какъ свинья! Сунешься къ себ въ домъ - чернота, грязнота, хорошаго разговору - одинъ сукинъ сынъ, ей Богу! А-ты, горе зелёное! Я въ такомъ случа бабу принимаюсь жучить, чтобы не саднила. Устройства нту настоящаго, дураками жить легче, пьяницами. ВрНо? Дла эти хорошо извстны… оч-чень даже хорошо! Врно?
Смотритъ и насмшливо, и злобно, дёргается худымъ плечомъ, кривится угарная злоба въ его подвижномъ усохшемъ лиц изъ синеватой глины, и неподвижно-жутко глядятъ остеклвшiе, разумъ потерявшiе голубые глаза. А, должно быть, очень красивъ былъ и тонокъ чертами. И знакомое въ этомъ потерявшемся, расточившемъ всё чудесное лик: не то Тимирязевъ, не то Сенкевичъ. Онъ сплевываетъ, выворачивая во рту сухимъ языкомъ, глядитъ на заглинившiеся штаны, на кофту, шершавую, съ отсыхающими плёнками глины, потираетъ истрескавшiеся въ кровь бугроватыя руки.
– Ладно!
– говоритъ онъ ршительно.
– Зачинать такъ зачинать, прикрывать такъ прикрывать, - вчистую! По крайности дтямъ будетъ счастье. Смертною казнью казни, а чтобъ нигд этого духу не было! Ни этой виноградной, жульнической! Ни-чего! Или бы ужъ дозволяй сызнова, самую дешёвую чтобъ. По крайности, вс потравимся и конецъ. А то одно баловство, а сурьозу нту. У меня вонъ три товарища за одинъ годъ пропали. А господа теперь… Барын я Линвёртовой подъ городомъ плиту клалъ и выпилъ-то съ холоду каплю самую… «Пьяница! Дураки, необра-зованные мужики! Работать не же-лаютъ, скандальничаютъ! Всю кухню мн продушилъ, въ квартер пары!» Вонъ меня сейчасъ, что я ей баночку съ масломъ разбилъ, съ ноготокъ-то и масла было… «Вс они воры и пьяницы, вонъ-вонъ-вонъ!» А кто теперь кровь свою отдаетъ, за Росiю, муки примаетъ, а?! Она этого не чуетъ?! Теперь псню какую я слышалъ, одинъ студентъ сочинилъ, Лексй Иванычъ… на дач тутъ жили, на велсипед катались съ барышнями?! А?! Прямо - плакать хочется! «Насъ много, срыхъ, много и вс обречены!» Печи бы её класть - «вонъ-вонъ-вонъ!» Она пообдала, на постелю завалилась, глаза продрала, - картины какiя смотрть похала въ иликтрическiй театръ, или гости къ нимъ пришли, - на моей плит кастрюльки кипятъ-варютъ ей. Какъ она пищей заправилась - хоть бутылку ей становь - одно весёлое развлеченiе для ней, больше ничего, и вреду нтъ. «Вонъ-вонъ-вонъ!» такъ она мн тогда горячо поднесла, - пошелъ, кирпичомъ ей въ парадную запустилъ. «Вонъ-вонъ-вонъ!» А сама съ двумя дилекторами съ фабрики путается. Необразованные, недели-катные! Я бъ её къ себ въ избу спать положилъ ночки на три - запла бы, дали-катная! Нтъ у насъ настоящаго порядку!
– А пить будешь?
Онъ смотритъ на свой кирпичный сапогъ, накрпко, добла закусываетъ губы, лицо напрягается до узелковъ на синихъ сосудахъ, до мелкой дрожи, и говоритъ хрипло, точно бьётъ отрывистыми словами:
– Буду!.. Спиртъ пить буду… всё едино!.. Ослпну, а буду пить!..
Онъ работаетъ скучно, мнетъ пальцами-грабельками мокрую глину, давитъ её, пропуская въ пальцахъ, словно что душитъ, часто икаетъ, дергаясь худыми плечами, и всё проситъ испить воды. Часто третъ лобъ и темя, замазывая глиной, - болитъ у него голова. Уходитъ, безнадежно спрашивая, не осталось ли «настоящей», и въ комнатахъ долго стоитъ дкiй угарный духъ древеснаго спирта.
Прiхалъ изъ Москвы мужичокъ Осипъ Клеёнкинъ, разносчикъ, посовтовалъ отслужить молебенъ по случаю избавленiя «отъ лютаго врага». Три года въ деревн не былъ, пропадалъ въ пьянств, шатался «послднимъ кот'oмъ», - видали его однодеревенцы на папертяхъ. А теперь Клеёнкинъ прiхалъ въ синей поддевк, въ хорошихъ сапогахъ и калошахъ, въ мягкой шляп на длинныхъ, какъ у попа, волосахъ и съ зонтомъ.
Ходилъ, попискивая калошами и помахивая зонтомъ, разсказывалъ, что состоитъ въ трезвенникахъ, у братца, что вс у нихъ сёстры и братья во Христ и крпко держатъ крпость свою - хорошую жизнь и трезвость.
– Теперь я бо-гатый!
– говорилъ Клеёнкинъ, помахивая зонтомъ.
– Я теперь на небо гляжу, крпость вижу. Укрпляйтесь во Христ, братцы!
Вс смотрли на него, какъ на чудо, на его зонтъ, мягкую шляпу и калоши. А ему прiятно было говорить пвучимъ, «духовнымъ» голоскомъ, точно онъ и не Осипъ Клеёнкинъ, торгующiй селёдками и мороженой рыбой, а новый человкъ изъ новой и свтлой Христовой крпости. И волосы его, и зонтъ, и пвучiй голосъ, и ласковые глаза - всё это самое новое и совсмъ изъ другой жизни, радостной и нездшней. Ходили за нимъ бабы и степенные мужики. Только батюшка покосился на волосы и шляпу, одобрилъ молебственное рвенiе, а про «братство» сказалъ:
– Охъ, новизна эта… сбиться можно въ иную крайность. Смотри, Осипъ.
А Осипъ сказалъ, поматывая зонтомъ:
– Мы врага нашего гонимъ, крпость нашу укрпляемъ. Вс мы во Христ братья и сёстры, Христовы воины. Помолитесь, батюшка, съ нами за укрпленiе.
Батюшка опять похвалилъ за рвенiе, взялъ требникъ и поискалъ. Искалъ и не находилъ: на какой случай молебствовать? Дiаконъ посовтовалъ:
– Есть страждущiе… - молитву на всякую немощь?..
– Нтъ, - сказлъ батюшка, - надо торжественнй. Вотъ разв молитву «о сквернородящихъ»?
– Подходитъ по предмету, да…
Батюшка перелисталъ весь требникъ почаевскаго изданiя.
– Вдь вотъ, есть же молитва «еже освятити какое-либо благовонное зелiе», а объ избавленiи отъ этого зла… гм!..
Тогда псаломщикъ, который хорошо зналъ по философiи, предложилъ:
– А вотъ, батюшка, если… «надъ сосудомъ осквернившимся», ежели принять, что человкъ, какъ, вообще… сосудъ души, и, конечно, вс употреблявшiе напитки осквернились?
– Нтъ, - сказлъ батюшка, - не совсмъ подходитъ. Разв вотъ молитва - «о еже…»