Свидетель
Шрифт:
– Нет, я не могу здесь оставаться. Нет настроения. На этот раз все не так круто, как в тот. Не хочу рассказывать. Здесь просто слишком много народу.
У Черкасова мелькнула догадка и осела свинцовой пылью, затемняя настроение. Если Морозов хоть как-то хотел наказать его, а он хотел, судя по Сашиным словам, если он хоть немного был связан с Шиманским, то гостей можно было ждать с минуты на минуту. Вдалеке в сторону столовой прошла ничего не подозревающая Варя. Как всегда, воздушная, светлая, будто солнечный зайчик. И сердце Черкасова сжалось: что делать, если они нагрянут сюда по его душу, и обнаружат ее?!
* * *
Я неторопливо шла по дорожке с гаджетом в одной руке и свернутым в рулон ковриком для йоги
– Варя, мы уезжаем, - напряженно известила меня Александра Морозова из российской группы.
– Что-то случилось?
– обеспокоилась я.
Она ответила не сразу. Помявшись, выдавила:
– Все нормально. Просто у вас здесь действительно слишком людно...
– Вообще-то проверять надо, - тоном, с каким сообщают администратору супермаркета о протухшей колбасе, заявила ее подруга Анна, - кого пускаете на территорию! У вас тут преступники бродят!
– Боюсь, это не в моей компетенции, - растерялась я.
– Но, пожалуй, иногда даже преступники думают о душе.
– Вот в этом я очень сомневаюсь, - резко парировала Анна.
– Горбатого могила исправит!
– Нет, он все-таки немного изменился...
– пробормотала Александра.
– Извините, Варя, вы тут не при чем. Я просто хотела вас предупредить, что мы уезжаем и больше не придем на занятия. К вам у нас нет абсолютно никаких претензий, вы - очень милая девушка, так вдохновенно и понятно преподаете йогу. Даже не скажешь, что вы... В общем, если будете в Москве, буду рада помочь.
– Моих пальцев коснулась картонка. Александра пояснила: - Это моя визитка. А с дворником вашим действительно будьте поосторожней. Он не тот человек, кому можно доверять.
– Он русский, кстати.Только притворяется индусом! Надо с гуру вашим поговорить, - добавила Анна, - пусть гонит его в шею.
Они попрощались, оставив меня в полном недоумении, которое длилось недолго. Внезапно отдельные слова сложились в образ: «потрясный, красавец, высокий, смуглый, преступник, русский, притворяется индусом». Я оторопела: Боже, да ведь это они о Валере! Он до сих пор здесь?! Метет двор?! Во рту пересохло. Разум проворчал: мало ли высоких? А в животе снова разлился холод, мышцы сжались. Липкой ледяной змейкой просочился из пор страх. Выходит, мне не мерещился его запах? Особенно часто я ощущала его у двери в мою келью в сочетании с размеренным, чуть царапающим звуком сухих веток метлы, касающейся плитки. Тот, кто подметал, всегда останавливался, стоило мне пройти мимо и поздороваться. Он молчал. Чтобы я не узнала? Не верилось. Любые предположения не укладывались в моей голове.
Я прогнала Валеру, а он остался?! Почему?! Не из-за меня же!
Лишь одна версия была похожа на правду: его дела совсем плохи, и скрываться было больше негде, кроме того места, где никто и никогда не станет искать миллионера и плейбоя - в ашраме, практически в монастыре...
Совесть уколола меня: если так, выходит, я пыталась прогнать Валеру из единственного убежища? Где же мое сердце? Или нет - он ведь хотел увезти меня куда-то? Значит, я опять выдумываю?
Перескакивая со страха на совестливость, с опасения на жгучее желание убедиться, что Валера все-таки здесь, я быстро пошла в сторону веранды. Кем бы ни был человек, который подметал двор, я всегда слышала звук его работы после моих занятий по йоге на круглой веранде, в самом центре которой уходило вверх, возможно в самую крышу, мое любимое дерево боддхи. Оно всегда потрясало небесно-голубым сиянием, когда я еще могла его видеть.
Сладкий запах цветов, благоухание мирра от ароматических палочек и воска от свечей, постоянно зажженных у алтаря, приблизилось. Замирая от волнения, я шагнула вперед и вздрогнула - всё вспыхнуло яркими красками под полуденным светилом Паталипутры. Я ощутила тяжелые веревочные
* * *
Длинные волосы щекотали плечи, торчащие из древесины заусенцы, сучки и неровности впивались в голую спину, но привязанный к столбу Матхурава не мог пошевелиться. Сквозь безжалостные солнечные лучи он смотрел на улюлюкающую, галдящую в предвкушении казни толпу, на залитый светом белый город.
Всё так же возвышались желтые ступы храмов, сверкали золоченые башни дворцов, застыла в домах и улицах протяжная песнь камня. Всё так же неспешно перекатывал, поблескивая, изумрудные воды Ганг, качал маленькие лодки у каменных ступеней на берегу, толкал по торговым путям крупные судна с расписной кормой и гордо расправленными парусами. Но раньше вызывающее гордость сейчас казалось Матхураве отвратительным, красочное - едким, любимое - ненавистным. Всё потому, что сердце ювелира окаменело. Вот уже несколько дней после того, как обливаясь слезами и пряча лицо под платком, Сона рассказала судьям, что он держал ее взаперти и всячески измывался, Матхурава будто и не жил вовсе.
«Я не выпускал ее, правда. Но разве можно назвать издевательствами, - с обидой недоумевал он, - бесконечные подарки, дорогие украшения и роскошные наряды? Разве мучают, принося лучшую пищу и бесценные масла? Я ведь женился на ней, в конце концов...»
Только в камере приговоренный к казни возопил, гневаясь на всех богов сразу. Он кричал так, что охранник решил, что тот двинулся рассудком. На следующий день суда обозленный ювелир не признал вины, напротив, во всеуслышание наговорил махаматрам дерзостей о законах и кастах. И несмотря на то, что суд царя Ашоки считался самым человечным и справедливым на свете, ни боги, ни их служители не даровали милость Матхураве. Спасая свои шкуры от гнева высших мира сего и обитателей небес, вся семья Капур публично, с соблюдением правил и ритуалов, отказалась от него. И любимый младший брат Радж, и мать... И тогда душа Матхуравы умерла, пронзенная предательством, как кинжалом множество раз.
Потому он обреченно ждал сейчас, стоя у столба на сложенных высоко бревнах, когда его покарают за убийство брамина, лицо которого даже не помнил. Матхурава был как в полусне, и в обрывках мыслей проносилось сомнение: а существовал ли тот брамин на самом деле, или все это лишь злая шутка мстительных богов?
Протрубили слоны, толпа взревела, ювелир не понял, почему. На самом деле это жрец в белых одеяниях прекратил зачитывать его преступления. В голове ювелира мутилось то ли от голода, то ли от подкатывающего к горлу страха. В пустых глазах Матхуравы зеваки на площади то превращались в пятнистую массу, смешанную, безликую, как подброшенные в воздух порошки ярких красок во время праздника Холи, то вновь обретали лица и превращались в людей.
Зачем он жил? Любил зря, и умирает зря, не оставляя после себя ничего: ни детей, ни славы, ни доброй памяти, разве что горстку прекрасных украшений с крошечной буквой «К», обвитой воздушным перышком.
Изнемогая от жары и жуткого ожидания, Матхурава будто в тумане увидел, как смуглый палач поднес факел к подножию кострища. Сухой хворост жадно полыхнул, зашумел, будто голодный зверь. В толпе кто-то закричал. Ювелиру показалось, что всё это происходит не с ним, что он сейчас проснется, ополоснет лицо холодной водой из колодца и... И тут разъяренные языки пламени ужалили его ступни. Невыносимая боль принялась пожирать его большие пальцы, кожу, щиколотки, икры - кусок за куском. Запахло собственным жареным мясом. Матхурава изгибался, с нечеловеческими усилиями пытаясь вырваться из огня. Веревка врезалась в горло, превращая ужасные крики в хрип. Это длилось долго. Бесконечно долго. Задыхаясь от гари и дыма, в диком треске полыхающих дров и собственных воплях Матхурава слышал хохот богов, довольных страшной местью.