Свидетель
Шрифт:
«Я не скажу ни слова, пока она не прозреет», - произнес он мысленно, сжав кулаки и обратив глаза к небу.
Казалось, когда Варя прозреет - а Валерий упрямо перестал говорить «если», словно этот вопрос был уже оговорен, подписан и заверен печатями, - он почувствует облегчение, о котором говорил Праджни-джи. Уйдет напряжение, схлынет эта постоянная усталость и, наконец, затихнет боль, которая гнездилась в душе, словно паразит, выгрызая себе все больше пространства.
* * *
Мастер оказался прав: простота задач таила в себе массу сложностей. Не было ничего проще, чем мести двор. Если бы не постоянные толпы туристов, особенно русских и британских, при виде которых эго Черкасова болезненно сжималось или начинало искрить. Хотелось стать меньше, незаметнее, он опускал голову, концентрируясь на древке метлы и отбивался им от воображаемых насмешек и ярлыков. Пользуясь особенностями своей внешности, Валерий начал маскироваться под индуса - купил себе на рынке типичные штаны, сандалии и рубаху навыпуск. Но, как бы ни пытался он выбрать самое безлюдное для уборки двора время, срабатывал закон подлости. Рано утром, поздно вечером или даже в полуденную жару, когда все обычно прятались, люди в ашраме принимались бегать по каким-то неотложным делам. Будто специально, чтобы растоптать гордость Черкасова, посетители еще и заговаривали с ним. И как трудно оказалось не отвечать! Новоявленный дворник ловил себя нередко уже открывающим рот. Оставались жесты, но в ответ на снисходительность, а то и презрение в глазах состоятельных паломников, особенно американцев, показать хотелось только средний палец. Увы, мауна грубости не предполагала.
Первое время Черкасова выворачивало наизнанку. Он уставал молчать больше, чем болтать без умолку на многочасовых мастер-классах по продажам и менеджменту. Пожалуй, от нервного срыва спасали только камни из реки, которые приходилось таскать к забору остаток дня. На медитациях Черкасов неизменно засыпал.
В вынужденном молчании мир выглядел немного иначе - ярче, что ли. Привычное же поведение людей вызывало недоумение: все говорили, раскланивались, снова говорили, будто боялись, что их не заметят, затопчут, не примут в общество. Их слова звучали фальшиво. Вообще очень мало было настоящих слов, искренних, без двойного дна и подтекста. Ухо сразу выделяло их то ли по интонации, то ли по особой модуляции голоса.
«Наблюдай!» - повторял мастер, словно знал всё, что творится сейчас с Валерием.
За невозможностью общения больше ничего и не оставалось. Не слишком понимая, как наблюдать за собой, Черкасов наблюдал за происходящим вокруг: за бегающими по улице грязными ребятишками; за древней старухой, каждое утро таскающей на продажу к воротам ягоды; за фальшиво блаженными европейцами и гармоничными в своей расслабленности индийцами; за тощими коровами, совсем не похожими на российских буренок; за листьями на деревьях и за рекой с мутными зеленоватыми волнами. А еще за Варей.
Решив, что не станет тревожить ее своим присутствием, Валерий старался не приближаться. Она ходила мимо, или сидела в другом конце общего зала, или переводила, или разговаривала с кем-то - просто жила, не подозревая, что он рядом. А Валерий, лишенный права заговорить, глядя на Варю, чувствовал себя странно. Сначала, как обычно: виновато и одновременно осуждающе, не избегая привычного раздражения. Иногда Черкасов обзывал себя вуйаеристом и краснел от стыда, потому что мысли приходили самые неожиданные, неприятные самому, но навязчивые, как пошлые анекдоты. А порой сердце охватывала нежность - хватало одного ее поворота головы, легкой улыбки, звука голоса. Понятно было одно: не только слепота и вина привязывали его к Варе, а что-то большее. Необъяснимое. Настроение Черкасова менялось: то было муторным и тягучим, как смола; то внезапно ясным, как солнечный день, на которые так щедр был Ришикеш.
Постепенно ясных дней в душе стало больше, потому что возможности оправдываться не было, да и повода тоже. Валерий молчал, Варя не видела. Две жизни текли, будто разделенные толстым, бронебойным стеклом, параллельно. В душе появилось спокойствие, и Черкасов впервые почувствовал себя защищенным, прежде всего от необходимости быть кем-то: мужчиной-женщиной-владельцем компании-миллионером-маньяком-спонсором-преступником-беженцем. Он просто таскал камни и выкладывал стену, просто ел, просто дышал, свободный от слов, экивоков, эпатажа и множества «надо». И оттого стало хорошо.
* * *
Этим утром Валерий мел плитку у одноэтажного здания. Карминного цвета стены проглядывали из-за пышной зелени. Щебетали птицы, щекотало нос лучами солнышко. Оставалось домести веранду, больше похожую на круглый зал без стен под деревянной конусообразной крышей, которую подпирали увитые лианами колонны. С дорожки, по обе стороны уставленной кадками с пальмами, деревцами и цветами, источающими сильный сладкий аромат, вывернули две девушки и остановились поодаль. До слуха донеслось:
– Вот, про него я говорила.
Валерий даже ухом не повел, узнав девицу, что приставала к нему с вопросами полтора часа назад.
– Сейчас я на хинди поговорю с ним, - хихикая, прошептала она подруге.
– Не надо, - громко отрезала вторая.
– Никакой это не индус.
Черкасов поднял глаза и увидел, как к нему направляется модельного типа брюнетка в обтягивающих лосинах и топе, со свернутым синим ковриком для йоги под мышкой. Удивился. Саша Морозова? Вернулась в ашрам, где ей помогли? Или просто путешествует?
– Ну здравствуй, Валера, - с вызовом произнесла она.
Он кивнул. Саша нахмурилась:
– Брезгуешь отвечать?
Валерий отрицательно мотнул головой. Молодая женщина рассматривала его отросшие волосы, бороду, индийский наряд, метлу в руках. А он молчал, не зная куда деваться от неловкости. Раньше Черкасов бы просто сделал небрежный жест, развернулся и забыл бы секунду спустя о том, что жизнь столкнула его с бывшей любовницей. Теперь что-то не давало. Пауза затянулась.
– Ничего! Я совершенно ничего к тебе не чувствую. И это так хорошо!
– наконец, удовлетворенно констатировала Саша, дерзко задрав подбородок: - Как же часто я представляла нашу встречу! Но, признаюсь, увидеть тебя здесь, в таком виде не ожидала. Это с ума сойти можно!
– Она ехидно сощурилась.
– А знаешь, Валера, я все-таки рассказала мужу о нас с тобой. И посмотри-ка, пирожки, как ты прогнозировал, на базаре не продаю. А вот ты...
«Да уж, - хотелось рявкнуть Черкасову, - дворником подрабатываю на полставки».
Саша продолжила:
– Я выжила. Я стала сильной. У меня все прекрасно! Без тебя! И с мужем все замечательно!
«Поздравляю, ты просто Глория Гейнор1», - подумал Черкасов.
Она сменила тон и хмыкнула:
– А ты неплохо смотришься с метлой. Только вот постарел как-то, похудел. Синяки под глазами. Плохо спишь? Надеюсь, кошмары мучают? Я читала о твоих преступлениях, между прочим. Все-таки мой муж был не прав! Карма есть, она и сама накажет. По заслугам.
Готовый уже ответить раздраженно, при этих словах Валерий сразу вспомнил про Варю. Сложив руки в намасте, он чуть поклонился и принялся дальше мести двор. В спине закололи тысячи мурашек. Представилось, будто госпожа Морозова и отряд телохранителей ее мужа, как индейцы, выдувают ему в загривок стрелы-иголки, пропитанные ядом. Стало смешно. Саша фыркнула и, подхватив ошеломленную подругу, увела ее прочь по дорожке, возмущенно склоняя его имя.
Ухмыляться Черкасов перестал позже, когда, строя забор, заметил, как хмурая Саша с подругой выходит из ашрама и говорит кому-то по телефону: