Свидетель
Шрифт:
Валерий вспомнил Варины слова о прошлых жизнях, об Индии, бормотания о принятии, ее признание, и хаос воспоминаний о ней внезапно замедлился, бредовые фразы обрели смысл. На душе отлегло, посветлело. Разум-скептик тут же воспротивился: как это возможно? Почему вдруг у нее?
Праджни-джи забинтовал руку девушки между запястьем и локтем, взялся за ладонь на другой руке Вари и продолжил:
– Людям кажется, что они все про себя знают, а на самом деле мало кто может ответить на вопрос «Кто я есть». Человек не догадывается, на что способен. Однажды старушка - та, что торгует ягодами у ворот, пошла к лесу через овраг у мангрового болота. Навстречу стая диких собак. Старая женщина бросила в них свою корзину и на! Забралась на дерево, на самую верхушку. В один миг. Как обезьяна. Собак потом разогнали. А старушку снимать пришлось. Дряхлая она совсем, сама спуститься не смогла. При стрессе сиддхи проявляются даже у обычных людей.
«Это психологический выброс адреналина в состоянии опасности. На адреналине еще не то делают, - подумал Валерий.
– Но при чем тут Варя?»
– Если же человек тотальный в своих усилиях, у него копится энергия. Если много психической энергии, проявляются сиддхи, суперспособности. А Варья очень тотальная. Во всем. Даже в своих ошибках. И это красиво. Однонаправленность важна.
Валерий взглянул на Варю, и подумалось, что все эти серьезные слова относятся вовсе не к худенькой, беззащитной девушке, которую вдруг захотелось прижать к себе и спрятать от всех. Гуру повторил:
– Однонаправленность.
«Вопрос, в чем однонаправленность? Может, это просто упрямство?» - мысленно парировал Валерий. Он и сам был вполне упертым, иначе не построил бы бизнес. Кольнуло в душе от вспомнившихся Вариных слов: «Тебе туда, а мне в другую сторону. Мы живем в разных мирах». А если она права? Сердце сжалось. Валерий себя одернул: как бы то ни было, короткий или длительный промежуток времени, но их путям предстоит идти параллельно, соприкасаясь, - пока она не прозреет снова. Сколько бы боги не шутили, им придется увидеть, что он серьезен в своем намерении. Иначе быть не может - стыд разъест его изнутри, Черкасов был в этом уверен.
От этого понимания его сердце забилось ровно, емко, стало большим, вытесняя страхи и сомнения. Мерно, спокойно зазвучал пульс. И с каждым ударом Валерий сам становился большим, безбурным, сконцентрированным. Одно ему было известно точно, одна цель ясна, и в этом теперь была его направленность.
Гуру наклеил чистую салфетку на последний ожог на плече девушки и повернулся к Черкасову.
– Отнеси Варью в ее комнату. Она будет долго спать.
– Помолчал и добавил.
– Запомни, мальчик, Бог живет везде: на базаре, в поездах, магазинах. Нет такого места, где Бог не живет. Главное, он находится в сейчас. И если ты останешься в сейчас, Бог будет близко. И чем больше тебя будет в сейчас, тем больше Бога будет в тебе. Помни об этом. Наблюдай. Исследуй.
Глаза Мастера и Валерия встретились. Последнему показалось, что он смотрит в Пустоту, проваливается в темные глубины и летит в бесконечном вакууме, между звезд. Это было хорошо, но странно. Что-то маленькое, возможно он сам, сжалось в области горла и замерло, как испуганная пичуга. Черкасов не отвел взгляд: надоело бояться. Показалось, что он смотрит сам в себя: изнутри наружу и снаружи вовнутрь, будто нет границ между телами, нет индийской жары, разрастающейся с каждой минутой, нет голосов за окном, шума леса, запахов, нет никого и ничего, только одно большое Я, и даже не Я вовсе, Космос. Темный, как сам мрак, и бесконечно белый одновременно.
Сколько продлилось это состояние - мгновение или час, Валерий не сказал бы. Еще не выходя из него, он осторожно взял на руки Варю. Праджни-джи также аккуратно прикрыл ее тело своим широким клетчатым шарфом. Ощутив живое тепло у своей груди, Черкасов почувствовал ту же неразделимость, бесконечность между ним и девушкой. Космос наполнял его, и гуру, и Варю, и толстую Падмини, и всю эту комнату, расширяясь все дальше. И слов было больше не нужно. Не требовалось воспоминаний о сделанном и планов на будущее. Все было ясно и так. Сейчас. В настоящем моменте.
Чувствуя все очень живо, растворясь в звуках, образах, ощущениях, Валерий принес Варю и бережно уложил на подобие кровати - матрас, уложенный прямо на циновке. Черкасов сел на пол рядом, поджав под себя ноги. Взял ее руку, тонкую, изящную. Удивился гладкости, словно никогда до этого не касался женской кожи, сатиновой, мягкой. В сердце Валерия разлилась нежность. Нужно было только ждать, спокойно ждать, когда Варя проснется. И всё будет хорошо.
* * *
За болью пришла темнота. За темнотой - ватное забытьё. Может, я умерла? Где была реальность, и была ли она вообще, не понятно. Сквозь туман, сквозь массу жарких, толстых, словно пуховые одеяла, оболочек, в которых я застряла, будто гусеница в коконе, ко мне пробивался голос. Тихий, спокойный. Я не слышала, что именно говорил, но от того, что он был рядом со мной, расслабилась. Меня куда-то несли, укладывали, укрывали. Звуки нарастали и гасли. Голос исчез, уступив место тишине.
Я лежала на чем-то мягком и не могла открыть глаз - слишком много было усталости. Пудовой лапой смежив мне веки, она заставляла меня то спать, проваливаясь совсем глубоко, то дремать поверхностно, чувствуя окутавший меня запах чего-то родного, спокойного. Этот запах прогонял, вытравливал из меня страх, будто вредного усатого таракана, забравшегося под старые обои, обнаглевшего и устроившего себе там гнездо.
Совсем близко в темноте я увидела Сону. Она, полуодетая, вновь сидела взаперти, но не в украшенной шелками, коврами и резьбой комнатке, а в смрадном чулане, в котором нельзя было даже встать во весь рост. В щели проникали лучи света, ложась размытыми полосками на босые ступни девушки. За тонкой перегородкой толклись в загоне животные, блеяли и топотали копытцами.
Послышались шаги. Со скрипом распахнулась дверь, и в дверном проеме показалась высокомерная старуха в белых одеждах. Искусная вышивка золотой нитью окаймляла полотно сари. В ушах старухи сверкали синим огнем сапфиры, а в глазах плескался гнев. Сона подалась назад, но чулан был таким маленьким, что ее спина тут же уперлась в дощатую стену.
– Боишься?!
– зло заметила госпожа Шри Дэви, мать Матхуравы.
– И правильно. Если махаматры оставят тебя у нас, ты проведешь остаток дней здесь, со свиньями и козами, подтирая косами навоз.
– Госпожа, разве я в чем-то виновата?
– жалобно спросила Сона, боясь взглянуть в глаза старухе.
Старуха поджала губы.
– Мой сын, самый лучший из ювелиров в нашей готре, самый талантливый в городе и разумный. Он не мог в здравом уме, без воздействия посторонних чар прельститься нищим куском грязи!
– голос старухи стал еще более грозным.
– Я его воспитывала, я! Он не мог! Матхурава не нарушил бы законы Ману!
– Но он увез меня... силой...
– еле слышно проговорила Сона и тут же вскрикнула - ее босые ноги больно обожгло хворостиной, которую старуха выхватила неизвестно откуда. На коже осталась багровая полоса. Сона всхлипнула.