Свирепая справедливость
Шрифт:
– Сколько людей вы развернули? – Он указал на цепь солдат вдоль смотрового балкона, а после на головы у ангаров, заметные на голубом фоне африканского неба.
– Двести тридцать человек.
– Уберите, – приказал Питер, – и пусть в самолете видят, что ваши люди уходят.
– Всех? – недоверчиво переспросил полковник.
– Всех, – подтвердил Питер, и его улыбка превратилась в оскал, – да поживее.
Бунзейер усваивал быстро, а потому сразу поднес рацию ко рту. Несколько минут солдаты на балконе строились, потом строем ушли. Над парапетом отчетливо просматривались стальные каски и стволы. Все это должны были увидеть в «боинге».
– Вы обращаетесь с этими... с этими скотами... – в голосе полковника звучал
Питер прекрасно знал, что его ожидает.
– Если вы не прекратите размахивать пистолетом у них под носом, полковник, они все время будут настороже. Пусть немного успокоятся, расслабятся, почувствуют себя уверенней.
Он говорил, не отрываясь от бинокля, выбирая взглядом опытного солдата позиции для своей четверки снайперов. Вряд ли их удастся задействовать – их задача уложить всех террористов одновременно, – но по дренажной канаве можно подобраться к небольшой постройке, где размещается один из радаров и маяки срочной посадки. Постройка находится в тылу противника. Вряд ли похитители ожидают обстрела оттуда. Точка за точкой Питер рассматривал диспозицию, записывал наблюдения в небольшой переплетенный в кожу блокнот, разглядывал крупномасштабную карту аэропорта, рассчитывал градиенты и углы полей обстрела, подыскивал укрытия, определял «время выполнения задачи», если боевики выйдут из ближайшего укрытия; пытался найти новые решения, перехитрить врага, по-прежнему безликого и потому бесконечно грозного.
Потребовался час напряженной работы, прежде чем он почувствовал удовлетворение. Теперь он может сообщить о своем решении Колину Ноблу, приближающемуся на борту «Геркулеса», и через четыре минуты после того, как шасси самолета коснется земли, все его люди с их разнообразными умениями и сноровками займут нужные позиции.
Питер оторвался от карты и сунул блокнот в нагрудный карман. Снова внимательно оглядел в бинокль безмолвный самолет с зашторенными иллюминаторами – но на этот раз позволил себе роскошь эмоций.
Он почувствовал, как из недр его души поднимаются гнев и ненависть, как убыстряется ток крови и напрягаются мышцы живота и бедер.
Снова перед ним многоглавое чудовище. Залегло в засаде, готовое к прыжку, ждет, как бывало уже не раз.
Ему вдруг вспомнились осколки стекла на булыжных мостовых Белфаста, сверкавшие под фонарями, как алмазы; вспомнился густой запах взрывчатки и крови.
Вспомнилась мертвая молодая женщина у тротуара перед развороченным нутром фешенебельного лондонского ресторана. Взрыв обнажил ее прекрасное юное тело, оставив только обрывки кружевного французского белья.
Вспомнилась семья – отец, мать, трое маленьких детей, – сгоревшая в своей машине; их обугленные тела корчились в пламени, словно исполняя жуткий медленный танец. С того дня Питер не мог есть жареную свинину.
Вспомнились испуганные глаза ребенка, глядящие сквозь кровавую маску; рядом с девочкой – ее оторванная рука, бледные пальцы еще сжимают маленькую грязную тряпичную куклу.
Эти разрозненные картины мелькали в его памяти, питая ненависть, пока та не заполнила все его существо; от нее защипало глаза, и пришлось опустить бинокль и вытереть их тыльной стороной ладони.
Вот враг, с которым он уже встречался. Однако чутье предостерегало: с их последней встречи враг стал сильнее, потерял последнее сходство с человеком. Питер старался обуздать ненависть, чтобы та не мешала ему рассуждать здраво – впереди ждали трудные часы и дни. Но чувство было слишком сильно, а он сдерживал его слишком долго.
Ему чудился в этой ненависти вражий голос. Именно ненависть питала извращенную философию и чудовищные действия врага; опуститься до ненависти значило опуститься на дочеловеческий уровень. Но ненависть не сдавалась.
Питер Страйд полностью отдавал себе отчет в том, что источник этой ненависти – не только память об ужасной смерти и искалеченных телах, которых он навидался в прошлом. Скорее ее породила угроза, которую враг представлял для всего общества, цивилизованных порядков, законности. Если позволить злу восторжествовать, писать законы станут революционеры с безумным взглядом и зажатым в кулаке пистолетом, править миром – разрушители, а не созидатели. Подобная возможность вызывала у Питера Страйда еще большее отвращение, чем кровь и насилие, и ненависть его была ненавистью солдата. Ибо только солдат знает, что такое ужасы войны.
Инстинкт бойца призывал его немедленно выступить и уничтожить врага, но ученый и философ в нем предупреждал: еще не время – и огромным усилием воли Питер обуздал свое желание.
В то же время он понимал, что поставил под угрозу всю свою карьеру именно ради этого момента, этой непосредственной встречи со злом.
Когда ему не дали возглавить «Атлас» и взамен назначили политика, Питеру следовало бы отклонить назначение на меньшую должность в той же организации. Перед ним открывались иные возможности, но он предпочел остаться в проекте – и надеялся, что никто не почувствовал глубину его негодования. Бог свидетель, у Кингстона Паркера с тех пор не было оснований жаловаться. Никто в «Атласе» не работал с большей отдачей, и Питер много раз доказывал свою верность.
Теперь ему казалось, что все это было не зря – миг, ради которого трудился Питер, наконец наступил. Там, на раскаленном бетоне под африканским солнцем, его ждал враг – не на тихом зеленом острове под дождем, не на грязных улицах густонаселенного города, но это был все тот же старый враг, и Питер знал: его время пришло.
Когда Питер забрался в салон «Хокера», превращенный в его штаб-квартиру, и опустился в кожаное кресло, связь уже установили, и на главном экране был Колин Нобл. На правом верхнем экране помещалось панорамное изображение южной части главной полосы; в самом его центре, как орел в гнезде, сидел «боинг». На другом экране виднелась пилотская кабина самолета при максимальном увеличении, с такими четкими подробностями, что Питер без труда прочел на ярлычке название фирмы, изготовившей одеяло, которым занавесили окно. На третьем экране была диспетчерская: на переднем плане перед экранами радаров – сотрудники в рубашках с коротким рукавом, а у них за спиной, за большими окнами, все тот же «боинг». Камеры час назад установили в здании аэропорта. Еще один экран оставался темным. Главный экран заполнило знакомое добродушное лицо Колина Нобла.
– Будь у тебя кавалерия, а не десант, – усмехнулся Питер, – ты был бы здесь еще вчера...
– Куда торопиться, приятель? Я вижу, веселье еще не началось. – Колин улыбнулся с экрана и сдвинул бейсболку на затылок.
– В точку, – согласился Питер. – Мы даже не знаем, кто организовал эту гулянку. Какова последняя оценка времени прибытия?
– Ветер попутный... Будем через час двадцать две, считая с этого момента, – ответил Колин.
– Ну хорошо, перейдем к делу, – сказал Питер и начал знакомить Нобла со своими решениями, сверяясь с записями в блокноте. Иногда он просил операторов сменить кадр, и те в соответствии с его указаниями давали панораму или крупный план, показывали радарную станцию или вентиляторы служебного ангара, за которыми Питер решил поместить снайперов. Изображение передавалось и в просторный трюм «Геркулеса», чтобы те, кто займет ту или иную позицию, могли заранее изучить ее и тщательно подготовиться. Оно же с незначительным искажением передавалось через спутник на экран в центральном штабе «Атласа» в западном крыле Пентагона. Развалившись в кресле, точно старый лев, Кингстон Паркер следил за каждым словом разговора и отвлекся лишь однажды, когда помощник принес ему телексы. И немедленно распорядился выйти на связь с Питером.