Тайна Санта-Виттории
Шрифт:
К вечеру, когда солнце уже не стояло над головой, а на долину легла тень и оттуда потянуло холодком, в передаче вина возник четкий ритм — бутылки стали как бы частью людей: они не видели их, но чувствовали и, раскачиваясь слева направо, передавали из рук в руки, так что временами казалось, будто полк солдат марширует по горе.
Когда юноши, которых Туфа послал в горы нарезать сосновых веток для факелов, вернулись, он дал им новое задание. Поскольку они не устали и еще полны были сил, он расставил их вдоль цепочки, а тем, кого они сменили, разрешил выйти и отдохнуть или даже поспать в густой зелени виноградников. Это был, конечно, не отдых, а только видимость его, но людям все же стало легче, и они смогли продолжать работу.
Вместе с мужчинами трудились и женщины, и ощущение близости возникало между ними, рожденное самим ритмом работы — передачей бутылок, раскачиванием тела, исходящим от него запахом, касанием рук. Фабио, к примеру, оказался рядом с женщиной, которую прежде он едва ли замечал, но, по мере того как они работали, он вдруг увидел ее своеобразную замкнутую красоту — спокойное бесстрастное лицо, упругую силу рук, уверенные цепкие пальцы, крепкую, полную грудь, которая ровно вздымалась и опускалась, когда женщина передавала ему очередную бутылку. Где-то выше, над ним, стояла Анджела. Но это ничего не меняло. То была девушка, а это женщина,
— На что это ты так уставился? — спросила наконец женщина.
— На тебя, — сказал он. Еще неделю назад от одного этого вопроса он покраснел бы как рак и помчался бы вниз с горы.
— Ну, так держи глаза и руки там, где им положено, — сказала женщина.
— Постараюсь, хоть это и нелегко, — сказал Фабио и улыбнулся ей. («Фабио, — сказал он себе, — ты становишься козлом»).
Еще выше, за Анджелой, он увидел Катерину и решил, что, как только представится случай, постарается стать поближе к ней. Она работала среди женщин, единственная из всех в перчатках, и, хотя одета была без претензий — в костюм для охоты или для верховой езды, — она резко выделялась среди окружающих. Одежда у всех женщин потемнела от пота, у Катерины же лишь крошечные капельки пота выступили на лбу да на верхней губе.
— Богачи не потеют, как бедняки, даже когда работают, — сказала какая-то женщина, и это была правда.
Время от времени Туфа проходил вдоль цепочки, чтобы подбодрить людей, кое-кого заменить, проследить за тем, чтобы не прекращался поток вина, и тогда он на несколько минут сменял Катерину, давая eй возможность прилечь под лозами.
— Почему ты не потеешь? — спросил он ее. — Тебе было бы легче.
— Малатесты никогда не потеют, — сказала она. — Наверное, разучились, им давно не приходилось потеть.
— Каждый итальянец мечтает, чтобы наступил такой День, когда ему не придется потеть, — сказал кто-то.
— А кто же тогда будет работать на виноградниках?
— Наймем кого-нибудь, — сказал каменщик. — Наймем немцев. Они любят работать. — Так сказал Баббалуче.
Туфа в очередной раз сменил Катерину и, когда стал звать ее назад, обнаружил, что она спит под лозой. Тогда нагнулся и поцеловал ее при всех.
— Придется тебе все-таки встать, — сказал он. — Но я горжусь тобой.
И, произнеся это, Туфа понял, что впервые говорит комплимент женщине, потому что мужчины здесь не умеют говорить комплименты. Солнце к этому времени уже стало прятаться за высокую гору, что вздымается на северо-западе, и вдруг в мгновение ока исчезло за ней совсем, и тогда весь наш склон и самый город погрузились во тьму. И сразу точно сигнал пробежал по цепочке: шлеп, шлеп, шлеп — зашлепало стекло, ударяясь о подставленную ладонь, потому что стало прохладнее, а еще потому, что многие дали себе слово: если они сумеют продержаться до захода солнца, то уж наверняка продержатся весь вечер, а может, и ночь.
Вначале все шло хорошо. Повеял прохладный ветерок, а с ним пришел и туман. Он покрыл росой листья винограда, смочил землю, и охладил камни, и увлажнил кожу, высушенную за день солнцем и ветром и потрескавшуюся. Но туман все густел, и новая беда поджидала людей. Когда кто-то выходил из строя, не сразу удавалось найти, где это произошло, и восстановить прервавшуюся цепь.
«Тут… сюда… ниже… вот здесь…» — раздавались голоса, но ночью, да еще в тумане, они звучали необычно и трудно было определить, на каком расстоянии находится от тебя человек. Люди наступали на стекло, спотыкались о камни, падали — и снова начали биться бутылки. В десять часов Туфа допустил промашку. Никто ничего не ел, и по цепочке поползла усталость — она, словно тяжкая болезнь, сковывала мускулы, делала их ватными и безжизненными. И вот, чтобы поддержать в людях бодрость духа, Туфа решил: пусть каждый второй откроет бутылку, которую держит сейчас в руках, и разопьет ее с соседом. Но так как люди были голодные, многие опьянели, и бутылки стали биться еще пуще.
Под покровом темноты нас не видно было с дороги, и хотя люди мечтали о том, чтобы поскорей рассвело, они вместе с тем боялись наступления утра. Но больше всего пугало то, что, хоть они и трудились изо всех сил, Кооперативный погреб там, на горе, не был освобожден еще в наполовину, а работа с каждым часом шла все медленно.
Часу в одиннадцатом, когда дело пошло совсем худо, Туфа решил, что настало время рискнуть и дать свет. Из сосновых веток, срезанных вечером, сделали пучки, перевязали их проволокой и опустили в бочонки с бычьим жиром, туда же опустили веревки, которые должны были служить фитилями, затем запалили их и передали бочонки вниз по горе — из расчета по одному на пятьдесят футов. Затея эта была опасной. В тумане свет расползался, как под увеличительным стеклом, и издали цепочка людей походила на длинную огненную стрелу, устремленную из города вниз, к древнему погребу. Да, это было опасно, но зато люди приободрились. Дело в том, что народ здесь боится темноты. Многие мужчины боялись сделать хотя бы шаг в сторону, чтобы помочиться в виноградниках; женщины тоже работали в страхе и терпели. А при свете всем стало как-то легче.
Этот-то свет и привлек Роберто в виноградники. Когда он после полученного удара немного пришел в себя, то сразу лег спать, а проснувшись, вышел из Дворца Народа и, не обнаружив нигде Бомболини, решил прогуляться по площади, чтобы проветрить голову. Он был уверен, чтогород спит, как вдруг заметил огни. Тогда он спустился по Корсо и воочию увидел то, что сам породил.
— Что это с тобой приключилось? — спросил его Бомболини.
— Ты отлично знаешь, что, — сказал Роберто.
— Ах да, — вспомнил мэр. Ему казалось, что все это было много недель тому назад. — Я же это в пылу. Ты понимаешь. Это яот радости ударил тебя. От любви. Я же сицилиец.
— Сицилийцы, видно, какие-то особенные, — сказал Роберто. — Им все прощается.
Он постоял, посмотрел на то, как вино спускают с горы, и все понял, а потом пошел назад, к Кооперативному погребу. Он увидел, что почти половина, а может, и больше половины бутылок уже перекочевала оттуда; увидел и то, что люди работают не размышляя, как самые примитивные животные, как слепые мулы, которых впрягают крутить жернова при обмолоте урожая.