Тайна Санта-Виттории
Шрифт:
Туфа поджидал Катерину. Он так устал, что не в силах был спуститься за ней.
— Этот человек спас Санта-Витторию, — сказал Бомболини Малатесте.
Туфа не любил, когда говорили такое.
— Мы еще не спасены, — сказал он, — если же все сойдет благополучно, значит, народ спас народ.
— Это мы знаем, — заметил Бомболини. — Все это знают.
— О господи, до чего же он все-таки нудный, — сказал Туфа.
— Да, господи, но до чего же он все-таки нрав, — сказала Катерина.
— Не богохульствуй, — одернул ее Туфа.
Они немного задержались в Кооперативном погребе, решив передохнуть, так как слишком устали и не могли сразу лезть в гору. Катерина задремала было, но Туфа разбудил ее.
— Пошли, — сказал он. — Они придут сюда через двенадцать часов.
— А что, если они придут раньше?
— Они не придут раньше, — сказал Туфа. — Раз им положено прийти в пять,значит, они и придут в пять.
К этому времени все уже разошлись, за исключением тех, кто был сокрыт от постороннего глаза, — тех, что еще укладывали вино в Римских погребах, да тех, что готовили кирпичи и известь, чтобы замуровать стену. Улица перед Туфой и Катериной была пуста, и позади них улица тоже была пуста, и, когда они пересекали площадь, она тоже была пуста. Если можно слышать, как спит город, то Катерина и Туфа слышали: Санта-Виттория спала.
Катерина заснула, едва успев добраться до постели. Она сняла перчатки, и Туфа увидел ее руки — они были все в волдырях и ссадинах. На столе лежало яйцо, которое она принесла, — совсем маленькое, чудо-яйцо, все еще со следами навоза, среди которого она его нашла. Туфа разбил скорлупу, выпил яйцо и уткнулся головой в подушку, сколько он так проспал, да и спал ли вообще, он не знает; вдруг он услышал крик за дверью и попытался подняться, но не смог, а через секунду у его кровати уже кто-то стоял
— Туфа! — Человек тряс его. — Туфа, вставай! Ты меня слышишь?
Туфа кивнул.
— На горе произошло такое…
Катерина не слышала, как он встал и ушел.
Экспедиционный корпус ждал отправки в Санта-Витторию. Солдаты уже в десять утра были готовы к выступлению. Они бы могли прибыть в Санта-Витторию еще до полудня, однако они стояли на улице, что ведет к площади Фроссимбоне, и ждали своего часа. Ждали той минуты, когда еще светло, но день уже начинает клониться к вечеру и самолеты, которые могли бы их обстрелять, улетают на ночь к себе на базы.
У экспедиционного корпуса был мотоцикл, за ним стоял грузовичок, за грузовичком — двадцатимиллиметровое орудие двойного назначения. Солдаты были одеты не в полевую форму, а точно на парад.
«Будь у меня цветы, я бы велел вам воткнуть цветок в петлицу, ясно?» — заявил им утром капитан фон Прум. И все кивнули.
Никому не сиделось. Солдаты расхаживали между транспортной колонной и площадью — из тени на солнце, снова в тень и снова на солнце, и, по мере того как шло время, они разговорились с той непринужденностью, какую рождает скука. С площади открывался вид на противоположный берег реки, где по склонам горы лепились деревеньки и городки, подобные Санта-Виттории.
— Скажите, пожалуйста, герр капитан, зачем их так высоко понастроили? — спросил фельдфебель Трауб.
— Потому что люди здесь очень нас любят, — сказал фон Прум.
Трауб растерялся: он не знал, смеяться ему или нет. Подождав немного, он попытался возобновить разговор.
— Восхищаюсь я этими их виноградниками, герр капитан, — сказал Трауб. — Сколько труда тут вложено.
— О да, сотни лет труда, — сказал фон Прум. — Изнурительнейшего труда.
— Вот уж не знал, что «макаронники» способны на такое, — продолжал Трауб. Капитан так на него посмотрел, что он тут же добавил: — То есть итальяшки.
— Вот так будет лучше, фельдфебель,
Приободренный этими словами капитана, Трауб решил сказать о том, что не давало ему покоя и что он мог бы оставить при себе.
— Иной раз даже как-то стыдно отбирать у них вино, — сказал Трауб.
Капитан вопросительно посмотрел на него, и Траубу ничего не оставалось, как докончить свою мысль:
— Тяжелый уж больно у них труд. Это Шнабель нам говорил, герр капитан. Он сам работал на виноградниках. «Бутылка пота за каждую бутылку вина», — говорил он.
— А потом являемся мы и забираем это вино.
— Вот именно, герр капитан,
— Постарайся-ка ты уяснить себе вот что: мы ведем войну, а войны не такая уж приятная штука.
— Да, герр капитан.
— И все, что мы делаем, мы делаем для того, чтобы помочь нашему государству, фатерланду. А все, что помогает фатерланду, — это благо.
— Совершенно верно, герр капитан.
— А теперь я скажу тебе, что написал один мудрый немец. Скажу, чтоб душа твоя успокоилась.
Тут подошли и остальные, что понравилось капитану. Ему как раз хотелось прочитать им сейчас лекцию, но так, чтобы это не выглядело лекцией.
— «Смысл жизни в том, чтобы брать». Вам ясно?
Не только Трауб, но и все остальные кивнули. Капитан повторил эти слова.
— Не мы это придумали. Такова жизнь. — Он помолчал, чтобы его слова осели в их мозгу. — Народ, который идет к могуществу, берет. Те же, кто идет ко дну, отдают.
— Это значит: немцы берут, а итальянцы отдают, — сказал Трауб.
— Таков естественный порядок вещей. И ничто не может его изменить. Сильный берет, слабый уступает. Вы считаете это неправильным?
Никто не знал, что на это ответить.
— Это нельзя назвать ни правильным, ни неправильным. Так оно есть. Такова жизнь. Факты жизни. Правда всякой жизни.
Он высказался — теперь самое время было отойти от солдат и дать им переварить эту истину, что он и сделал.
— Тогда поехали и будем брать, — сказал Хайнзик.
— В приказе говорится: в пять часов, — возразил Трауб. — Раз сказано — в пять, в пять мы там и будем.
— Ты считаешь, что это правильно? — спросил Хайнзик. — То, что он сказал?