Тело угрозы
Шрифт:
11
А уже упоминавшийся нами Федор Петрович Кудлатый, принявший было окончательное решение ехать в Германию и лечиться от опухоли там, неожиданно для всех задержался: люди, достойные всяческого доверия, сказали ему, что есть средства и понадежнее хирургии или химии, а именно – космическая энергетика, которая с такими хворобами расправляется успешно – надо только найти хорошего специалиста, который сможет открыть все нужные каналы.
Вот что делает страх даже с твердокаменными людьми: Федор Петрович, никогда в жизни никому не веривший, на этот раз поверил; уж очень не хотелось умирать, когда самое время было жить во все тяжкие.
Он принялся искать, и почти вся минувшая неделя ушла у его людей на такие поиски. Не то чтобы таких специалистов в Москве не было: были, и немало. Но Федюне нужен был стопроцентный верняк, и приходилось его людям – самым приближенным, поскольку для большинства его здоровье по-прежнему оставалось железным, – заниматься статистикой, вычислять процент успешных результатов из общего числа обращавшихся, чтобы на этом основании сделать выводы. А поскольку казенная статистика этой тематикой не занимается, искать пришлось самим, применяя разные способы.
Таким образом, методом исключения, удалось наконец вычислить требуемую кандидатуру. Ею оказался не какой-нибудь потомственный академик черной магии, чьими объявлениями пестрели газеты, не мэтр, бравший за сеанс по три и по пять сотен уев, а совсем еще молодая девица; у нее клиентов было не так уж много, но зато по интересовавшему Кудлатого диагнозу результат выражался именно в тех ста процентах, которые ему и требовались: четверо обратившихся – и четверо излеченных.
Принялись искать ее; но по месту прописки не обнаружили, а принимала она, как выяснилось, на дому; выходит – дом ее был не там. Стали разыскивать вылеченных, оказалось – из четверых двое были откуда-то приезжими, третий полгода тому назад переселился на ПМЖ в Германию; четвертую, правда, нашли, но адрес она потеряла, помнила приблизительно лишь район. Зато она подала хорошую мысль: поискать объявления в эзотерических магазинах и изданиях. Беда в том, что у нее вылетело из головы, как эту девицу звали: похоже, Жанной, но за точность выздоровевшая не ручалась. Пришлось заняться магазинами и еженедельниками.
12
Минич ожидал, что вот-вот проснется если и не знаменитым, то, во всяком случае, гораздо более известным, чем до сих пор: свежий номер «Вашей газеты» откроется его статьей, и везде – дома и на улице, в метро и трамваях, на работе и в кафе – люди только и будут, что обмениваться мнениями по поводу угрожающей, возможно, каждому из них катастрофы.
Ему мерещилось, что эта опасность, для которой не было различия между богатым и бедным, знаменитым и безвестным, старым и молодым – именно благодаря тому равенству, которое она самим своим появлением устанавливала, обязана была внести в сознание людей, сплотить их, заставить по-иному увидеть жизнь и понять ее, а затем… Он не очень хорошо представлял себе, что станут делать люди и что произойдет с ними потом, когда они поймут все это, – но уверен был, что такою, какой была, жизнь просто не сможет больше остаться.
А поскольку он, как и любой другой человек, в глубине души не то даже чтобы надеялся – он просто убежден был, что настоящей катастрофы не произойдет, что это ни в коем случае не конец, но всего лишь предупреждение, хотя и достаточно серьезное, – Минич считал, что у людей, по-новому увидевших и мир, и самих себя в нем, будет время для этой новой жизни. Конечно же, будет! – иначе выходило бы, что все существование, вся история не только человечества, но и жизни вообще была ни к чему – он же, опять-таки как и любой другой, подсознательно ощущал, что какой-то высший смысл в таком явлении, как жизнь, должен быть обязательно.
Будь он более честолюбивым, чем на самом деле, он, чего доброго, вообразил бы себя новым пророком, даже попытался бы (не исключено) основать еще одно вероучение; но так далеко его мысли не заходили, он просто хотел, чтобы за эту публикацию ему воздали должное, сознавая при этом, что не он обнаружил это тело и понял угрозу, которую оно в себе несло. Он искренне жалел, что Люциана уже не было в живых, потому что именно тот имел право на всеобщую благодарность и уважение. Тем не менее именно он, Минич, донес эту информацию до людей и даже подвергался при этом некоторой опасности – хотя никакой вины за собой не чувствовал.
Такими были его мысли, надежды и переживания.
Наутро после того дня, когда он передал текст Гречину, проснувшись, даже не позавтракав, Минич, пренебрегая опасностями, направился к ближайшему газетному киоску.
На улице все было спокойно, никто не бежал опрометью, размахивая газетой, люди не сходились кучками, обсуждая сногсшибательную новость; все выглядело в точности так, как и вчера, как всегда. Дурные предчувствия зашевелились в нем. Он понял вдруг, что номер с его статьей могли просто не пропустить: хотя официально никакой цензуры в России не существовало, но он, как и все прочие, отлично знал, что слова нет – а контроль все равно существует.
Дрогнувшим голосом он спросил у киоскера «Вашу». И получил. Номер вышел нормально. Отойдя, он развернул газету, окидывая взглядом полосу за полосой. Не было в номере белых пятен – и его статьи тоже не было. Ни в полном виде, ни в сокращенном – ни в каком. Не было, и все. И даже намека не имелось на то (как это порою делалось), что в следующем номере, или хоть в одном из ближайших, будет опубликован важный и интересный для каждого читателя «ВГ» материал. Словно бы его статья никогда и не была написана.
Это подкосило его. Всего он ждал, но не такого пренебрежения и не такого разочарования во всем – в редакторе, в газете, в стране России, в самой жизни. Он вернулся в квартиру Джины, как говорится, на автопилоте, сразу же бросился к телефону (совершенно забыв, что отсюда звонить ему никак не следовало; впрочем, теперь ему уже все равно стало) и набрал номер Гречина.
На работе главного редактора еще не было. Минич позвонил по домашнему. Уже выехал. Тогда он набрал номер сотового, и тут Гречин наконец откликнулся:
– Да, кто там? В чем дело?
Голос главного был весьма недовольным. Но для Минича это уже не имело ровно никакого значения.
– Это Минич.
– А, Марик. Что стряслось?
– Статьи нет, – только и выговорил Минич в сумасшедшей надежде на то, что произошло какое-то недоразумение, и Гречин сейчас скажет: «Как это нет? Плохо смотрел. Мы просто изменили название», и тут же объяснит, на какой странице надо искать этот материал, или хотя бы начало его.
Услышал он, однако, другое: