Теща
Шрифт:
Сейчас я понимаю это ясным зрелым умом, тогда просто ощущал подсознанием и планов на одноклассниц не строил.
По жизни я был хаусдорфов.
Пояснять понятие не вижу смысла, желающих отправляю к Пэ-Эс Александрову, к его введению в топологию. Просто «Александров» математики не говорят, поскольку был и А.Д. и кто-то еще.
Итак, в классе я был чужим среди своих.
Искать даму сердца в эпсилон-окрестности мне не приходилось, я нашел ее на параллельной плоскости.
Моя подружка училась в нашей школе и была двумя годами моложе.
Я появился около нее уже нынешним – высоким и умным. А калош она никогда не носила, видела лишь у Чуковского, даже я застал эти штуки только в первом классе, когда с ними обходились без сменной обуви.
Разница в курсах студентов неразличима, разница в классах школьников эквивалентна различиям поколений.
Эта девочка буквально смотрела мне в рот. Впрочем, я и в самом деле был умнее ее во всех отношениях. Кроме, пожалуй, житейского – но говорить о житейском относительно восьмиклассника и шестиклассницы смешно.
Но при всем том моя избранница физическим развитием опережала свой возраст столь сильно, что со стороны ее принимали за мою ровесницу.
Правда, развитие я обнаружил в процессе отношений. А познакомились мы зимой на улице – то есть в условиях, когда фигура пряталась шубой и ни на что не влияла.
Наш встреча оказалась не романтической. Я возвращался домой и при выходе со школьного двора наткнулся на девчонку, склонившуюся над рассыпанными тетрадками, учебниками, ручками, карандашами, открытками, платочками и прочей дрянью, какой всегда набиты портфели. До сих пор не могу понять, что заставило меня остановиться, подойти и спросить, что случилось и могу ли я помочь.
Она вскинула заплаканные голубые глаза и пробормотала, что ей кто-то нехороший порвал портфель, и теперь все выпало в снег, и она не знает, как донести барахло до дома.
Я был каким угодно, но не злым, девчонка вызвала жалость. И потому помог ей собрать вещи, запихал обратно, сунул себе подмышку безнадежно лопнувший портфель и пошел провожать владелицу домой, благо особых дел у меня не имелось.
Всю дорогу – неполных два квартала – девчонка благодарила меня, потом благодарности зазвучали из уст ее матери, открывшей дверь и предложившей зайти выпить чаю.
Мне стало неловко, я не видел особенного в пустяковом добром деле – покраснев и почти ничего не ответив, я ушел домой.
Однако добрая мать оценила все по-другому: на следующий день девчонка бог знает как разыскала меня в школе и вручила кулек с домашними пирожками. На этот раз она была без шубы, и я как-то ненарочно оценил ее выпуклости.
Надо сказать, что она сама демонстрировала все свои достоинства: и ослепительно круглые коленки, и подпирающие фартук млечные бугры – с такой утонченной целенаправленностью, что лишь полный дурак мог ее не рассмотреть.
В сравнении с этой девочкой рассыпались в прах мои одноклассницы; ничего не стоила даже Сафронова, которая своим ляжками заслонила и солнце и луну.
Впрочем, догадка относительно целенаправленности пришла ко мне голову много позже. В тот день я просто смотрел на неожиданную знакомую и понимал, что у нее есть все, чем гордятся одноклассницы, но – в отличие от последних – она не дерет нос.
И что-то говорило, что таким знакомством пренебрегать не следует.
И само собой получилось, что мы пошли в буфет, чтобы съесть пирожки вместе и запить их теплым какао. Что на следующий я сам -неизвестно зачем – разыскал ее в большую перемену, а еще через день, не уговариваясь, мы столкнулись после уроков в гардеробе и я пошел ее провожать.
А потом делал это уже каждый божий день.
И тоже сам не знал, почему.
Мы не спеша шагали к ее дому по заснеженным улицам и болтали о всякой чепухе, и мне казалось что девочка умна и непроста. Что я встречаюсь с ней не ради голубых взглядов снизу вверх, не из-за титек и коленок – которые на самом деле у нее были до такой степени хороши, что захватывало дух – а потому, что мне с нею интересно. Что мне есть о чем с ней поговорить, погрузиться в ее мир.
Сейчас, в нынешнем возрасте – а главное, в нынешнем состоянии – я понимаю, что с моей стороны не могло быть общих интересов; два года разницы в школьном возрасте стоят двадцати во взрослом.
Все иллюзии были рождены моей тягой к ее телу, которую я, осознавая, не признавал. И пытался оправдать чем-то умственным.
Привычка все оправдывать прежде, чем делать, были вбита в нас русской классикой, всеми этими Тургеневыми, а еще больше – Толстыми.
На самом деле я уже полностью созрел для того, чтобы стать мужчиной.
И готов был последовать Костиному примеру, но следовать было не за кем.
Поэтому все свои помыслы я как-то незаметно сфокусировал на подружке-шестикласснице.
2
Итак, встречались мы…
Нет, слово «встречались» не пойдет.
В те времена оно не употреблялось, а в наши означает – «занимались сексом».
В дни моего отрочества говорили «дружили».
Причем слово «дружить» в отношении девчонки несло все возможные оттенки.
Дружить можно было в огромном диапазоне. Практически в интервале от минус до плюс бесконечностей.
Дружбой именовалось и переглядывание через ряд и исследование молочных желез в бюстгальтере.
По большому счету, со своей несостоявшейся невестой Потаповой я тоже дружил. Просто от лихорадочных воспоминаний первого класса остались лишь поцелуи за чайным столом, во время которых я закрывал глаза, а она – нет.
С Капитановой дружба поднялась на более высокий уровень, вплоть до классического несения портфеля. Сам я тогда носил ранец; мать принимала превентивные мере против искривления позвоночника, которое – как однажды пояснила жена – никогда не бывает благоприобретенным, а передается с генами. Но все-таки этот тяжелый, как смертный грех, ранец сослужил службу: выработал у меня горделивую осанку прежде, чем пришла обоснованная гордость собой.