Теща
Шрифт:
Занятия в школе закончились.
Я с блеском завершил восьмой класс, подал документы и уже знал, что меня приняли на последние два класса в математическую школу №114.
Не просто лучшую в городе, а известную по стране; мой преподаватель из ВЗМШ при Московском университете справлялся, не перепутал ли я данные, указав в качестве места обучения ничего не стоящую 9-ю. А 114-ю он знал, хотя сам – какой-то студент то ли второго, то ли третьего курса мехмата МГУ – происходил из другой области.
Обещанное спецматшколой компенсировало
Можно было считать, что первая часть моего среднего образования закончилась триумфом, теперь ждала пара ступеней вверх по пьедесталу и очередной триумф, каким я мыслил поступление в Московский университет.
Его я тоже видел у себя в кармане – и, вероятно, был прав.
Но я как-то сильно перескочил вперед по временнОй шкале воспоминаний.
Кое-что важное успело случиться на старом месте еще до перехода на новый уровень, я ненадолго возвращаюсь в восьмой класс.
То есть в последний год, проведенный в школе №9.
По существу, он был полностью отдан математике.
Эти подробности вспоминать не вижу смысла; сами по себе они не имеют отношения к мыслям, всколыхнувшимся на поминках тещи – заставившим плакать, вызвавшим желание влить литр водки и разбить себе голову об стену.
Скажу кратко.
Помимо ВЗМШ, где учеба заключалась в периодическом решении контрольных работ, присылаемых по почте из Москвы, я записался еще в ЮМШ – «Юношескую математическую школу» – при местном университете, еще не предполагая, какую роль он сыграет в моей жизни.
Туда я ходил раз в неделю, вечером по средам – решать задачи у доски, общаться с такими же увлеченными ребятами, с многими из которых предстояло оказаться в одном классе школы №114.
Помимо вечерних занятий, которые вели студенты-второкурсники математического факультета, ЮМШ дала мне право посещать университетскую библиотеку и даже брать домой некоторые вещи, не пользующиеся спросом.
Я выбирал сложные, мало кому нужные книги по высшей геометрии. Например, крупноформатную монографию Савелова о плоских кривых, которую читал, как иные в моем возрасте поглощали дребедень вроде «Трех мушкетеров» или «15-летнего капитана». В какой-то другой книге я вычитал термин «инфинитиземальные координаты»; он мне понравился, я даже пытался выяснить у нашей Нины Ивановна, что это такое, но она с трудом могла объяснить даже простые декартовы.
Сейчас я уже не помню ничего ни о смысле этих слов, ни о финслеровой геометрии, ни о гомеоморфизмах тора – забыл даже, что такое интеграл Лебега. Геометрия осталась за бортом, я специализировался по теории вероятностей,
Сфера моих научных интересов позволила возглавить сектор в академическом Институте математики, дала возможность работать на полставки профессора в университете, общаться с заинтересованными студентами, иметь аспирантов.
Я также без труда подвизался в УГАЭС, где хорошо зарабатывал левым образом на диссертациях, о чем уже упоминал.
Там я исправно пользовался феноменом человеческого тщеславия: дурам с лицами прачек, только что вылезших из бариновой постели, не хватало отцовских «Мерседесов SLK», им требовались диссертации. За наукообразные обоснования своих потуг – без которых экономическую ахинею не принимал к защите ни один ученый совет – они платили мне по пятьдесят, а то и по семьдесят тысяч рублей.
О таких деталях я вспомнил потому, что они явились результатом моих математических усилий в восьмом классе.
Правда, сама судьба сложилась не совсем так, как намечалось, но этим воспоминаниям еще не пришло время.
Я просто хотел сказать, что восьмой класс оказался для меня своего рода переломным.
Слегка повзрослев, я стал перестраивать жизнь.
2
Я понимаю, что поворот воспоминаний может показаться странным; признаться честно, он слегка удивил даже меня самого.
Ведь если быть последовательным во временнОм отношении, то можно увидеть парадокс мировосприятия.
В очередной момент настоящего я вынырнул из сквера имени Ленина, где в последний раз сидел со своим недолгим другом Костей и, рассматривая незнакомую женщину в эротичных «сапогах-чулках», думал о своей однокласснице и соседке по парте, чьи ноги были лишь чуточку хуже. А расплакавшись на поминках и слегка оглушив себя водкой, я нырнул обратно и оказался уже не там.
Конечно, сквер не являлся координатным центром моих мемуаров, да и Костя ушел из моей жизни. Но одноклассница Таня Авдеенко никуда не делась. Мы только что вместе сдали первые в жизни экзамены и я по старой дружбе подсказал ей на математике.
Но слово «старой» определяет все.
Таня тоже ушла из моей жизни, хотя оставалась рядом до последнего момента в школе №9.
И это тоже казалось естественным.
Мой друг Костя в своем либидо жил по тангенсу. Поднимаясь с нарастающей скоростью вверх, он дошел до точки разрыва и упал в минус бесконечность, таким я наблюдал его в начале восьмого класса. Но в день последней встречи мне показалось, что он опять начал подъем. Этому этапу, скорее всего, предстояло ознаменоваться таким же быстрым стремлением к вертикальной асимптоте и еще одним провалом. А потом новым взлетом и новым падением, и вся его жизнь, должно быть, представляла семейство тангенсоид с бесконечными разрывами второго рода в равноотстоящих точках.