Теща
Шрифт:
А мой друг, едва обретя, потерял все.
Если бы лагерные отношения продолжились в городе, если бы эта женщина жила по соседству, была бы подругой его матери или родной теткой…
Да, хоть кровной теткой, пусть записные моралисты распнут меня на кресте целомудрия!
Если бы какая-то женщина продолжала одаривать Костю своим телом, все в его жизни шло бы иначе.
Я стою на том, что лишь полноценная сексуальная связь с женщиной, годящейся в матери, может вывести мальчишку на правильный путь познания дальнейшего. Или определить приоритеты, позволяющие достичь адекватности бытия.
Впрочем,
Как-то раз, еще в аспирантские времена, уже не помню по каким каналам, мне в руки попал античный роман «Дафнис и Хлоя». История любви двух древних греков, мальчишки и девчонки, живущих на острове Лесбос – название которого в те времена не имело нынешнего нехорошего оттенка – мне очень понравилась. И она не стала хуже от того, что, любя Хлою до потери сознания, первой из всех женщин кудрявый Дафнис все-таки познал какую-то соседку материнского возраста. И это оказалось лучшим способом, каким можно войти во взрослый мир.
Правда, с Костей все вышло хуже; у него Хлои не было, была только пионервожатая.
Происшедшее в пионерском лагере вызвало необратимые перемены в его самосознании. Тигренка можно с рождения кормить пресной кашей и он не умрет, даже вырастет до определенного предела – но если один раз дать попробовать мясо с кровью, он предпочтет сдохнуть с голода, но кашу есть не станет.
Точно так же мальчишка может взойти на Джомолунгму самонаслаждения, но стоит ему лишь один раз выйти в космос реального секса, как на Земле он уже не сможет адекватно жить.
Это я могу сказать совершенно точно, опираясь на собственный опыт, до воспоминаний о котором осталось всего чуть-чуть.
Я прекрасно понимаю Костю, который после лагеря буквально сходил с ума от неудовлетворенности в жизни, которая осталась прежней при том, что сам он изменился.
Думая об этом, я понимаю, что советская коммунистическая система отвергла и стерла все прежнее, как бы не соответствующее новым принципам, не заменив его новым.
Прежде всего это касается главного аспекта жизни.
До революции умные матери из порядочных семей нанимали своим сыновьям взрослых женщин для секса. И любой гимназист мог посетить приличный бордель.
Публичных домов не существовало ни в СССР ни в России, проституция была неразвитой; да и найти хорошую гетеру во времена нашего с Костей отрочества представляло почти неразрешимую проблему.
Меня, конечно, могут заклеймить, но сейчас я твердо уверен: если бы мой друг в восьмом классе нашел женщину для телесной любви, его жизнь пошла бы куда счастливее.
Говоря о Косте в публичном доме, я отнюдь не претендую на универсальную истину в последней инстанции.
У всех подростков разные уровни либидо. Кому-то во что бы то ни стало требуется насыщение своего тела, а кто-то прекрасно обходится и без него.
Институт старых девственников столь же реален, как институт старых дев, все зависит от темперамента.
Лучший пример тому дают мои сыновья, близнецы Петр и Павел, полностью идентичные между собой.
Они настолько одинаковы, что мы с женой привыкли видеть в них только сходство, уже забыто, который из братьев старше на
Но в то же время я не знаю двух молодых людей, более различных во всем.
Начиная с того, что они пренебрегли преимущественным правом близнецов и выучились в разных институтах – Петр в авиационном, а Павел в медицинском – кончая сферой чувственности.
Павел явился своего рода аналогом меня; он жил удовольствиями тела и женился раньше, чем следовало. И даже специализировался по гинекологии, что тоже о многом говорит.
А Петру девушки не нужны. Не потому, что ему нужны мальчики – ему не нужен никто вообще; он, кажется, до сих пор девственен, как Иммануил Кант. Петьке не нужно ничего, кроме компьютера, около которого он проводит сутки напролет: днем на работе, дома по ночами – распыляя свое либидо на понятные лишь ему строчки программных команд.
Все люди разные.
Но Костя родился таким, что ему жизненно необходимостью было женское тело.
В познании мира он меня опередил, наши отношения уже не могли продолжаться на прежнем уровне.
9
А дальше получилось так, что наша дружба прекратилась из-за внешних обстоятельств.
Тратить бесценное время жизни на учебу с массой никому не нужных предметов – историй без истории и географий за «железным занавесом» – в нашей микрорайонной школе Костя не хотел. О какой-то хорошей, специализированной, в его случае речи не шло и он решил поступать в училище искусств – пристанище истинных художников.
Там существовал какой-то подготовительный то ли класс, то ли курс, и Костя перешел в училище, не дожидаясь конца первой четверти восьмого класса.
После этого мы виделись с ним всего раза три, и то случайно.
Правда, в богемном окружении Костя как-то оттаял и снова слегка расцвел, нашим встречам был почти рад.
Но все равно я чувствовал, что – говоря языком физики, который тогда на какой-то момент казался мне интересным – сам еще лечу на первой космической скорости, остаюсь на земной орбите при прежних интересах. А Костя уже развил вторую и устремился от Земли к другой планете: то ли к Марсу, то ли к Сатурну. А, возможно, даже разогнался до третьей и был готов навсегда покинуть пределы Солнечной системы.
Костя сделался старше, рассудительнее и злее.
Мы вели прежние разговоры о женщинах: иных общих тем у нас не существовало, поскольку я был чужд искусствам, а Костя ни черта не понимал в математике.
Но и о женщинах Костя говорил без прежнего приподнятого восторга.
Как понимаю я теперь, он непрерывно прокручивал в памяти ночи, проведенные со своей любовницей. Причем вспоминал не ощущения, а знания, которые получил не там, не так и, возможно, все-таки не вовремя.
Во мне остался один из последних разговоров, состоявшийся в сквере на перекрестке улиц Ленина и Коммунистической – бывшей Сталина – за два квартала от кинотеатра «Родина», где полгода назад мы наслаждались мороженщицей без трусиков и строили чувственные планы.