Тотальные институты
Шрифт:
В силу эшелонной власти и всепроникающих, непривычных и жестких правил постояльцы, особенно новички, скорее всего, будут жить, хронически беспокоясь о нарушении правил и последствиях их нарушения — физических увечьях или смерти в концентрационном лагере, признании «непригодным» в офицерском училище или переводе на более низкую ступень в психиатрической больнице:
Тем не менее, даже при очевидной свободе и дружелюбии «открытой» палаты я все равно ощущала незримые угрозы, которые заставляли меня чувствовать себя кем-то средним между заключенной и нищенкой. Малейшее нарушение, начиная с неврологического симптома и заканчивая чем-то, вызвавшим личную неприязнь медсестры, сопровождалось предложением вернуть нарушителя в закрытую палату. Меня так часто пугали тем, что я вернусь в палату «J», если не съем свою порцию, что это стало навязчивой идеей, и даже еда, которую я могла глотать, вызывала у меня физическое отвращение; другие пациенты из того же страха делали бессмысленную или неприятную им работу [117] .
117
Ibid. P. 36.
Чаще
В заключение этого описания процесса умерщвления Я нужно остановиться на трех общих вопросах.
Во-первых, тотальные институты не дают осуществлять или порочат именно те действия, которые в гражданском обществе подтверждают для актора и его непосредственного окружения, что он располагает некоторой властью над своим миром, что он «взрослый», то есть самостоятельная, автономная и свободная в своих действиях личность. Утрата такого рода взрослой исполнительской компетентности или, по крайней мере, ее символов может вызывать у постояльца пугающее чувство радикального смещения вниз по возрастной шкале [118] .
118
Ср.: Sykes. The Society of Captives. P. 73–76 («The Deprivation of Autonomy»).
Способность выбирать форму экспрессивного поведения — выражения неприязни, симпатии или безразличия — является одним из символов самостоятельности. У индивида становится меньше доказательств своей автономии, когда его заставляют, например, каждую неделю писать письмо домой или воздерживаться от демонстрации угрюмости. Их становится еще меньше, когда экспрессивное поведение используют в качестве свидетельства состояния психиатрического, религиозного или политического сознания индивида.
Есть определенные телесные удобства, значимые для индивида, которые он, как правило, утрачивает, попадая в тотальный институт, — например, мягкая кровать [119] или тишина по ночам [120] . Утрата этих удобств обычно также отражает утрату самостоятельности, так как индивид стремится обеспечивать себя этими удобствами, как только у него появляются необходимые ресурсы для этого [121] .
119
Hulme. Op. cit. P. 18; Orwell. Op. cit. P. 521.
120
Hassler. Op. cit. P. 78; Johnson, Dodds. Op. cit. P. 17.
121
Это один из способов умерщвления своего Я, который практикуют гражданские лица во время туристических походов, вероятно, полагая, что добровольный отказ от привычных удобств сможет помочь им обрести новое Я.
В концентрационных лагерях потеря самостоятельности, судя по всему, была церемониализирована. Отсюда ужасающие рассказы узников о том, как их заставляли кататься в грязи [122] , стоять, засунув голову в снег, выполнять нелепые и бессмысленные задания, обзывать себя [123] или, в случае узников-евреев, петь антисемитские песни [124] . Более мягкая версия встречается в психиатрических больницах, где, по некоторым свидетельствам, санитары заставляют пациента, просящего сигарету, говорить «пожалуйста-препожалуйста» или подпрыгивать за ней. Во всех этих случаях пациента заставляют демонстрировать отказ от собственной воли. Менее церемониальный, но столь же радикальный удар по автономии наносится, когда индивида запирают в палате, поместив его в тесный мокрый мешок или надев на него смирительную рубашку и тем самым лишив его возможности совершать мелкие приспособительные телодвижения.
122
Kogon. Op. cit. P. 66.
123
Ibid. P. 61.
124
Ibid. P. 78.
Другое наглядное проявление личного бессилия в тотальных институтах — то, как постояльцы пользуются речью. Одно из предположений, на которых
Постоялец тотального института может обнаруживать, что ему отказано даже в такой защитной дистанции и инициативе, что особенно характерно для психиатрических больниц и политических тюрем, где персонал может оценивать его утверждения исключительно как симптомы, уделяя внимание, прежде всего невербальным аспектам его ответов [125] . Его ритуальный статус часто считают недостаточным даже для того, чтобы коротко его приветствовать, не говоря уже о том, чтобы выслушивать [126] . Или постоялец может сталкиваться с риторическим использованием языка: задавая вопросы вроде «Ты уже помылся?» или «Ты надел оба носка?», сотрудники могут одновременно ощупывать постояльца, получая физический ответ на вопрос, что делает вербальные вопросы избыточными. Также охранники могут, вместо того чтобы просить постояльца двигаться в определенном направлении с определенной скоростью, толкать его перед собой, тянуть (в случае с одетыми в халаты пациентами психиатрических больниц) или конвоировать. Наконец, как мы увидим далее, постоялец может обнаруживать, что существует двойной язык: персонал излагает дисциплинарные факты его жизни, переводя их в идейные формулировки, имитирующие нормальное употребление языка.
125
См.: Alfred Н. Stanton, Morris S. Schwartz. The Mental Hospital: A Study of Institutional Participation in Psychiatrie Illness and Treatment (New York: Basic Books, 1954). P. 200, 203, 205–206.
126
Пример такого игнорирования описывается в: Johnson, Dodds. Op. cit. P. 122.
Второе общее соображение касается оснований, на которых производятся атаки на Я. В зависимости от них тотальные институты и их постояльцев можно разделить на три отдельные группы.
В религиозных институтах воздействие окружающей обстановки на Я признается открыто:
Таково значение созерцательной жизни и смысл всех внешне бессмысленных мелких правил, обрядов, постов, послушаний, епитимий, унижений и трудов, из которых состоит повседневное существование в созерцательном монастыре: они напоминают нам о том, кто есть мы и Кто есть Бог — чтобы мы смогли отвратить свой взор от самих себя и обратиться к Нему и в итоге найти Его в себе, в своей очистившейся душе, ставшей отражением Его бескрайней Благости и Его бесконечной любви… [127]
127
Merton. The Seven Storey Mountain. P. 372.
Постояльцы, как и персонал, активно стремятся к подобному ограничению Я, так что умерщвление дополняется самоумерщвлением, запреты — отречениями, избиения — самобичеваниями, дознания — исповедями. Религиозные учреждения особенно ценны для исследователя, поскольку они открыто исповедуют умерщвление Я.
В концентрационных лагерях и, в меньшей степени, в тюрьмах умерщвление Я, по-видимому, осуществляется полностью или преимущественно ради самого умерщвления (как в случае, когда на заключенного мочатся), но при этом постоялец не стремится изо всех сил разрушить свое Я.
Во многих других тотальных институтах умерщвление Я официально рационализируется на других основаниях вроде санитарии (обязанность чистить туалеты), поддержания жизни (принудительное питание), боеспособности (армейские правила относительно внешнего вида), «безопасности» (строгие тюремные правила).
Однако во всех трех видах тотальных институтов различные основания для умерщвления Я очень часто представляют собой всего лишь рационализации, создаваемые с целью управления повседневной активностью большого числа людей в ограниченном пространстве при небольшом количестве ресурсов. Кроме того, Я ограничивается во всех трех видах институтов даже там, где постоялец действует добровольно и руководство идейно печется о его благополучии.
Я рассмотрел два вопроса: чувство личного бессилия постояльца и связь его желаний с идейными интересами учреждения. Связь между этими вопросами может быть разной. Люди могут добровольно отправляться в тотальный институт и, к своему сожалению, лишаться возможности принимать столь важные решения. В других случаях, особенно в случае религиозных институтов, постояльцы могут с самого начала и все время добровольно стремиться к отречению от своей личной воли. Тотальные институты фатальны для гражданского Я постояльца, хотя степень привязанности постояльца к своему гражданскому Я может значительно различаться.