Трагедия закона
Шрифт:
— Каждый ответчик так думает, когда речь идет о его собственных неприятностях. Ты сам это не раз говорил.
— И это чистая правда, но мой случай действительно уникален. Не забывай, Хильда, что я судья Высокого суда правосудия.
— Ты также неоднократно говорил, — продолжала она гнуть свою линию, — что в собственном деле никто не может быть объективно компетентным. Почему бы тебе не посоветоваться, например, с кем-нибудь из других судей?
— Нет-нет! — почти выкрикнул Барбер. — Хильда, неужели ты не понимаешь: как только об этом деле станет известно, я пропал. Вот почему я полностью в руках этого подлого пианиста. Он знает, что я не могу позволить себе судебной тяжбы, и поэтому волен называть любые суммы, какие ему придут в голову. Суть в том, что, если его не удастся образумить, мы погибли.
— Тогда ему придется образумиться, — сказала Хильда. Она постаралась представить себе реакцию Сибалда-Смита на нынешнюю ситуацию. Когда-то она неплохо его знала, но никогда не рассматривала в качестве предполагаемого истца. Правда, как артиста она считала его вполне вменяемым человеком, а это было уже кое-что. Потом ее мысли переключились на Салли Парсонс, женщину абсолютно развязную, и в сердце закралось дурное предчувствие. Тем не менее она храбро продолжила: — Совершенно очевидно, что эта цифра названа лишь для того, чтобы начать торги. Даже заработки Сибалда-Смита с началом войны, должно быть, стали относительно невелики. Предположим, нам удастся сбить сумму до пяти тысяч — это годовой доход…
— Как минимум двухгодичный, учитывая нынешний уровень налогов, а он наверняка будет и далее повышаться.
— Хорошо, пусть двухгодичный, если ты так считаешь. Можно договориться о выплате в рассрочку и… — голос ее дрогнул, — жить очень скромно…
Судья покачал головой.
— Ты не до конца отдаешь себе отчет в ситуации, Хильда, — сказал он. — В тот момент, когда эта история станет достоянием общественности, я буду вынужден подать в отставку. И тогда уже речь не будет идти ни о каком двухгодичном и даже годовом доходе. Сибалду-Смиту стоит всего лишь подать иск, чтобы сделать мое положение безвыходным. А ведь мне до пенсии остается еще десять лет, — добавил он.
— Беттерсби получил пенсию, хотя просидел на судейской скамье всего четыре года, — напомнила Хильда.
— Это другое дело. Беттерсби ушел в отставку просто по состоянию здоровья.
— А почему бы и тебе не уйти из-за болезни? В конце концов, прошлой зимой ты страдал чудовищными простудами, и я уверена, что доктор Фэрмайл скажет все, что нужно, если его спросят.
— Хильда, опомнись! У тебя что, совести нет?
— Конечно, нет, когда такое дело. И тебе я тоже не позволю огладываться на совесть. Уильям, мне кажется, я нашла решение. Конечно, будет неимоверно тяжело жить на пенсию, но это лучше, чем ничего, а потом, для приличия выждав немного времени, якобы для поправки здоровья, ты, уверена, сможешь найти себе какую-нибудь работу, связанную с войной, или стать председателем какой-нибудь комиссии. Как только ты уйдешь в отставку, мы сможем торговаться с Сибалдом-Смитом на более-менее равных условиях. И даже если он добьется приговора в свою пользу, посягать на пенсию он не имеет права, не так ли? Я проверю это по возвращении домой.
Только теперь Хильда осознала, что муж все время настойчиво повторяет что-то, на что она, слишком поглощенная собственными рассуждениями, до сих пор не обращала внимания. Когда же она сделала наконец паузу, чтобы передохнуть, он воспользовался моментом и еще раз громко произнес:
— Замолчи! Замолчи, замолчи, замолчи!
— В чем дело?
— Дело в том, что твой план безнадежно неосуществим, не говоря уж о том, что он чудовищно безнравствен. Даже если Фэрмайл согласится рискнуть своей профессиональной репутацией, участвуя в подлоге, я абсолютно уверен, что казначейство ни за что не санкционирует выплату невыслуженной пенсии в такое время, как нынешнее. Это моментально станет предметом расследования. Наверняка будет сделан соответствующий запрос в палате общин. — Никогда не бывший членом парламента, Барбер с нервозной чувствительностью относился к парламентским запросам. — В любом случае, — добавил он, — тебе придется смириться с тем, что я ни при каких условиях не стану участвовать в подобной авантюре.
— Какой же ты скучный, — сказала Хильда. — Я не понимаю тебя, Уильям. Ты с такой легкостью относишься к явным посягательствам на твою жизнь, но когда речь заходит о деньгах, сразу сдаешься.
— Это потому, что я трезво смотрю на вещи, — ответил судья. — Я не верю, что на мою жизнь были совершены посягательства, явные или не явные. А вот это, другое дело — очень серьезное, и я признаю, что обеспокоен им. В высшей степени обеспокоен.
И он в мрачном настроении отправился наверх переодеваться к ужину.
Дерек не понимал, почему, когда он в тот же вечер упомянул в разговоре с Грином, что леди Барбер тоже едет в Уимблингэм, тот встретил новость с нескрываемым неодобрением. Он ничего не сказал, это правда — никто и не ожидал, что скажет, — но весь его вид красноречиво говорил об осуждении, к которому, казалось, примешивалось сугубо личное душевное страдание. Чтобы попробовать разобраться в загадке, Дерек испытал реакцию Сэвиджа на то же сообщение и обнаружил, что и без того мрачный индивид, когда всплыла эта тема, стал замогильно мрачным. Ситуацию, безо всякой просьбы со стороны Дерека, прояснил Бимиш, который уже давно смущал его тем, что мнил себя чем-то вроде конфидента маршала. Похоже, он рассматривал его в качестве посредника, через которого при необходимости можно подспудно транслировать свои мнения высшему авторитету, и ничто из того, что говорил или делал Дерек, не было способно убедить его в том, что маршал отнюдь не готов принимать его сторону в любой домашней ссоре, буде таковая произойдет. В тот вечер он перехватил Дерека, когда тот направлялся к себе в спальню, оттащил в маленькую уютную гостиную, которую занимал на первом этаже, и попытался завязать беседу.
— Итак, маршал, завтра мы покидаем Саутингтон, — начал он. — Смею предположить, что вас это тоже ничуть не огорчает. Не могу сказать, что я сам буду сильно скучать по этому городку, несмотря на то что здешний помощник шерифа — вполне Добропорядочный Джентльмен. Но как вы знаете, обстановка в доме была нелегкой, и я с нетерпением ожидал мирной передышки в Уимблингэме.
Дерек промолчал. Бимиш минуту-другую сердито попыхивал трубкой. Его, совершенно очевидно, распирало от желания излить свое недовольство и наконец прорвало:
— А теперь в Уимблингэм едет ее светлость! — воскликнул он в сердцах. — Что ж, желаю ей получить удовольствие от этой поездки, маршал, вот и все — желаю ей получить удовольствие. Вы знаете, сэр, что ни одна судейская супруга не останавливалась в Уимблингэме с тысяча девятьсот двенадцатого года? Кроме леди Фосбери, но она, разумеется, не в счет.
Дерек разрывался между желанием спросить, почему жена судьи Фосбери «не в счет», и ощущением, что настал трудный момент поставить Бимиша на место. Гордость взяла верх над любопытством.
— Бимиш, — сказал он, — не думаете ли вы, что я стану обсуждать с вами леди Барбер?
— Я не обсуждаю ее светлость, — с некоторым высокомерием ответил Бимиш. — Я обсуждаю резиденцию в Уимблингэме. Именно она всех нас напрягает, вскоре вы и сами испытаете это на себе. Я лишь говорю, что со стороны судейской жены несправедливо по отношению к маршалу, секретарю судьи, не говоря уж о домашней прислуге, навязывать свое присутствие в такой резиденции.
— Насколько я понимаю, — сказал Дерек, — вы хотите сказать, что там некомфортабельные условия, но все же не понимаю почему…