Трепет
Шрифт:
– Лекарь очень хороший, но среди вельмож немощных не ищет. Не знается ни с кем. Живет один в домике у Медвежьей горы. У самого начала главной стены. Там еще остались две старые улицы. Берет за лечение недорого, но слывет кудесником. Я бы ничего не знала о нем, но тяжело рожала второго ребенка, если считать Экселиса, так уже и третьего. Тем более как же его не считать, хоть ему уже двадцать три года, и жену взял, вот только внуками меня еще не побаловал. Но мне-то, когда я Скафу рожала, уже сорок было. Я сутки разродиться не могла, криком изошла, голос потеряла. Соллерс почернел от моих мук. Никто ничего не мог сделать. А потом пришел этот
Фидеса говорила еще что-то, а Игнис шел за нею, как в полусне, и думал о том, что вот уже Ирис кажется ему легкой, невесомой, воздушной, и лучше бы она была по-прежнему тяжелой, отчего она кажется легкой? Или жизнь уже покинула ее? Шел и просил у нее прощения, неизвестно за что, хотя, конечно же, он знал, за что. За то, что она остановила его смерть. Шагнула под стрелу. Почувствовала и шагнула. Но если сейчас она умрет, тогда получится, что зря она вставала под стрелу? Поскольку без нее он и сам все равно что мертв.
– Стойте, – замерла в воротах второй стены Фидеса, поправила капюшон, кивнула Процелле, и та поспешила натянуть капюшон на голову Игниса и осторожно, всхлипывая и глотая рыдания, укутала лицо Ирис.
– Теперь тихо, – прошептала Фидеса. – Не нужно, чтобы видели, куда мы идем. Пока что вдоль стены, – и шагнула в тень.
Домик, и в самом деле притулившийся у основания Медвежьей горы в ряду таких же, как он, и таких же, что стояли напротив, казался дряхлым и бедным, хотя в небрежении его хозяев укорить было нельзя. Все щели в кладке были замазаны известью, в окнах, в которых сквозь щели в ставнях и занавеси проглядывал чуть заметный огонек, блестели настоящие стекла. Да и дверь была старой, но крепкой, собранной из дуба и скрепленной коваными петлями. Фидеса оглянулась, прислушалась и стукнула в дверь кулаком. Один раз. Игнис ожидал услышать за дверью шаги, но она открылась так, словно человек уже стоял за ней и ждал гостей.
– Это я, Ал, – прошептала Фидеса. – Беда.
Человек кивнул и шагнул в сторону.
– Заходите, – услышал Игнис мягкий и как будто знакомый голос. – Несите в комнату. Кладите на стол.
Игнис перешагнул через порог, наклонился, проходя во вторую дверь, и оказался в небольшой комнате, в которой, кроме стола и пары лавок, не было ничего. Разве только огонь мерцал не в камине, а в крохотной печурке, да какие-то горшки, короба, корзины, бутыли стояли на полках, занимавших все стены, кроме окон, но все равно теснились у потолка.
– Сюда. – Человек забрал со стола лампу, отпустил фитиль и подвесил ее на крюк над столом. – Клади. Не волнуйся, ей пока все равно, что стол твердый. Стрела? Осторожно, набок тогда. Красавица, – он обернулся к Процелле, – а ну-ка? Подай-ка вон ту подушку. Да. Надо подложить под тело, чтобы стрелу не потревожить. Понятно? – Голос его, еще мгновение назад казавшийся Игнису знакомым, теперь грохотал, словно гром, хотя становился тише с каждым словом. – Так. Приморозил рану. Ледяной сон. Хорошо.
Сколько раз он произнес эти слова? Или странное эхо билось между стенами крохотной – пять на пять шагов – комнатенки? Фидеса зарыдала. Процелла тихо, вполголоса заскулила.
– А вот выть еще рано, – как будто равнодушно, преодолевая то ли боль, то ли почти уже изжитый страх, пробормотал лекарь. – Я, конечно, не великий маг и мертвых не поднимаю на ноги, но так и девчонка ваша жива еще. Спит, правда, а вот проснется ли… Сейчас и узнаем. Ува. Вылезай. Без тебя не справлюсь. Яд больно поганый в ране. Кровь от него словно алый творог становится.
Зашуршало что-то, зашлепало под столом, из-за столешницы показалась маленькая мордашка девчонки лет пяти или шести. Мелькнули конопатые щеки и пуговка носа. Растопырились смешные рыжие хвостики. И тоже что-то знакомое почудилось Игнису в лице малышки.
– Давай, Ува, – попросил лекарь. – Только осторожно и негромко. Ну, ты знаешь.
– Знаю, – чуть грубовато буркнула девчонка, забралась с ногами на лавку, прижала крохотные ладошки к груди Ирис, нахмурилась, выкатила на щеки две слезинки.
– Она хорошая, – прошептала вдруг так, словно ей подарили куклу.
– Хорошая, – скривил лицо лекарь. – Ты вытаскивай ее, только ты сможешь.
– Так уже, – удивилась малышка. – Болеть, правда, долго будет. Месяц или два в постели проведет, но уже не умрет. Конечно, если вы ее сами не заморите. Кто ее принес? Ты? Стрелу выдернуть сможешь?
Малышка положила ладонь на грудь Ирис, пропустив стрелу между указательным и средним пальчиками, вторую руку завела под спину.
– Силенки есть? Дергать за острие, не раскачивать, лучше одним рывком и точно вверх. Качнешь – добавишь месяц хвори. Ну, чего ты? Я до утра буду так стоять?
Игнис не мог пошевелиться. На правой руке Увы, на большом пальце, были надеты сразу два перстня Ордена Слуг Святого пепла. Они не светились, так, лишь проблескивали, но что-то говорило Игнису, что рядом с ним еще один камень. Он медленно поднял левую руку и раскрыл ладонь. Два точно таких же перстня сверкнули и на его руке.
– Ува, – укоризненно покачал головой лекарь. – Мы же говорили. Ты что, огонь в степи жжешь?
– А ты думал, что у нее только стрела? – надула губы девчонка. – У нее и без стрелы все нутро покалечено. Уже много лет как. Лечить так лечить. Или не надо?
– Надо, – выдавил Игнис.
Посмотрел на лекаря и узнал. Это был Алиус Алитер. Похудевший и постаревший, словно обожженный чем, но он.
– Давай уже, – буркнула Ува. – Выдергивай стрелку-то. Мне спать пора. Подумаешь, огонек не удержала. Посверкало, да не ослепило. Может, и не разглядел еще никто. А разглядел – так, может, еще и не сыщет.
…Тем же вечером, когда тьма уже заволокла и небо, и землю, Кама, которая успела за неделю дойти только до руин Кахака, потому что и тропа была тяжелой, и приходилось не раз устраивать за спиной завалы, чтобы возможная погоня не настигла ее, замерла. Орс, который порядком надоел Каме даже не болтовней, а тем, что уединиться от него было невозможно, удивленно проворчал: