Треверская авантюра
Шрифт:
«…Гадостно-то как, что же делать-то? Какие б там не были причины, но бунт это не отменит. На семью самого убийцы – плевать, не время для слюнтяйства! Они должны понимать: мятеж – это смерть физическая или «смерть» для семьи, как общности, потому что ее распродадут. Но и эту, помощницу нельзя не наказать по-настоящему…»
Тягостное решение набухало во рту, как последняя капля крови в тяжелой ране. Медленно и неотвратимо… Над селением висело почти физически ощутимое тягостное облако, и избегая мыслей о необходимости объявлять решение, Игорь отстраненным взглядом скользил по лицам стоящих перед ним людей, их одежде, ловил испуганные или просто любопытные
Почти вся толпа разобралась быстро, и лишь в некоторых уголках продолжались всплески непонятной суеты. Вот, например, тоненькая симпатичная девчонка лет 13-14, собравшаяся стать рядом с вдовой и младшими детьми. На мгновение она замешкалась, но тут же ожившая женщина шикнула, и соплячка влилась в стоящую рядом семейную группу. Молодой парень, в лучшем случае на год-полтора старше, неподвижно наблюдавший за этими метаниями, явно обрадовался «финалу» и, просветлев лицом, с готовностью ухватил ее за руку. Та в ответ не сделала, а лишь обозначила попытку вырваться, и он скрепил свое «рукопожатие» второй ладонью. На этом всякое шевеление прекратилось.
В голове у Игоря от этой пантомимы что-то «щелкнуло», и он ухватился за странное ощущение, что ему отчего-то вся эта ерунда важна. За непонятную уверенность в необходимости «разобраться», хотя вроде бы все было понятно еще до того, как он приехал сюда.
– Эй, ты! Да, тебе говорю, выйди вперед! Так, скажи теперь: где же твоя семья?
Игорь почти не сомневался, что вдова заранее ожидала нынешней развязки, и поэтому попыталась спасти хотя бы старшую из дочерей, сделав ее частью чужой семьи и спасти от рабства или даже смерти. Нет, он в принципе не собирался возражать против этого, но нежелание вдовы как-то оправдываться, отвечать на его обвинения, в конце концов, расплакаться и попросить милости… – все это чем-то по-настоящему раздражало бывшего землянина. Отнимало у него уверенность в своей правоте.
«Ну, какое тебе дело?» – мог бы спросить кто-то из прежних знакомых и друзей Игоря, окажись он в курсе дела, и неимоверным стечением обстоятельств имей такую возможность. «Считаешь, что надо поступить по Закону, так поступай! Чего тут институтку изображаешь?! Простое же дело…» И так, и не так…
Обладая почти божественной властью сегодня – над именно этими людьми, вчера – над другими, еще раньше – над третьими, нельзя не начать ощущать себя немножечко богом. У нашего героя ведь за последние полтора года чего только в жизни не было. И как минимум уже почти год, он или отправляет воинов в бой, либо сам идет с ними. И командир над своими солдатами в бою тоже имеет далеко не власть повара над поварятами.
Нет, конечно же, Игорь не начал говорить о себе в третьем лице, да и пышных восточных восхвалений не начал ожидать. Но если все мы нередко придаем особое значение своим личным желаниям, и самое главное – ожиданиям, то он – начал с недавних пор еще намного меньше в этом сомневаться.
Поэтому сейчас, когда Игорь почти до зубовного скрежета не хотел произносить справедливый, но недобрый приговор этой в сущности чужой и не нужной лично ему женщине. Когда он сам, неизвестно отчего мучительно пытается найти хоть какой-то повод для смягчения ее судьбы, эта средневековая калоша стала и молчит. Никак не пытается помочь ему в неизвестно откуда взятом милосердии. И Игорь изо всех сил захотел пробить этот панцирь, эту молчаливую и отстраненную готовность принять казнь. Пусть даже для этого пришлось испугать
И не ошибся…
Девчонка видела перед собой не рефлексирующего интеллигента, не мягкого и улыбчивого журналиста, а увешанного убийственным железом предводителя многих грозных хускарлов, которые окружили и дома, и их всех, и стояли рядом с ними в готовности убивать. Перед ней сидел господин и повелитель всего, что она знала с рождения. Чужак, который привез начавшую пованивать голову ее веселого и доброго соседа. Перед ней, со слов мамы был повелитель, способный без труда сделать еще более ужасные вещи с ними со всеми. И сейчас Он не отводил ни на мгновение взгляда от Неё, и задавал вопросы так часто и каждый раз новые, что она просто не успевала собраться с духом и начать отвечать:
– …Так скажи теперь: где же твоя семья? Кто тебе эта женщина? Почему ты хотела стать рядом с ней?
Каждый вопрос повисал на шее хрупкой девчонки, как все новые куски льда, намерзающие на тонкие ветки молодого деревца. И один за другим, они почти зримо сгибал ее, прижимали к пыльной и сухой земле, заставляя понемногу отступать в сторону матери. И та, конечно же, не выдержала…
Кстати, не она одна хотела защитить попавшего под психологические экзерсисы ребенка. Без пяти минут муж, в какой-то момент тоже практически бросился в попытке закрыть дорогого ему человека. Но стоило ему только начать движение, как Игорь, наблюдающий за своей неожиданной, и почти искренней даже для него бурей как бы «со стороны», успел так яростно глянуть на защитника, что у парня и правда, едва не отнялись ноги.
…В тот момент, когда воля вдовы надломилась; стоило ей выскочить вперед, закрыть собой дочь и, упав на колени, с рыданиями начать просить милости, Игорь сразу же успокоился. Нет не только внешне. Неожиданный шторм так же странно легко, как и возник, затих и внутри:
– Так почему ты посмела напасть на старосту?
Этот вопрос для всех невольных, но очень заинтересованных зрителей, произнесенный так, будто бы и не прерывался их недавний разговор, заставил толпу вздрогнуть. В том числе и многих увлекшихся представлением хускарлов. Им всем вдруг стало так интересно, что же та ответит, что многие помимо воли многие даже сдвинулись поближе, в попытке не упустить ни полслова.
– Я… – дико взгляну в глаза своему мучителю, вдова снова повесила голову, в очередной раз уткнувшись глазами в землю.
И именно в этот момент взгляд Игоря упал на сиротливо сжавшуюся вокруг второй по старшинству сестры группку из еще пяти детей вдовы, где среди букета солнечно золотых волос цвел единственный рыжий огонек.
До этого момента, очевидно, трех-четырехлетняя пигалица жалась за спинами старших сестер, но сейчас все смешалось, и отличие просто кололо глаза.
«…Гм, подожди-ка, а какого цвета у нас голова местного бунтовщика? Блин, и что же ты дура молчишь-то…»
– Кто отец твоей младшей дочери?
Вполне возможно, что вдова минуту назад зареклась вообще слушать, что ей говорит судья. Или как минимум отвечать, чтобы он там не спросил. Но не бросить взгляда в сторону второй семьи будущих рабов она не смогла.
– Женщина, не испытывай мое терпение, – на этот раз устало, но почти дружески сообщил хевдинг.
– Да, я любила его и не могла остаться в стороне… И сделала бы это снова! – последнюю фраза она выкрикнула с каким-то грустным вызовом, но смотрела в этот момент снова не на своего дознавателя.