Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— Что ж, правда. И это тебя пугает?
— Останься! Тебя там убьют, Мартин. Останься! Ради нашего сына! Ради меня!
— Ба! Какая чушь! Чего тут бояться? Раньше я совсем один там ходил, а в этот раз со мной столько народу будет, что же может случиться?
— Да, я знаю, и все же останься, Мартин. Война вот-вот кончится. Не дай бог, если с тобой что случится сейчас.
— Я обещал. Я должен идти.
— О Мартин! — рыдала Каталина. — Ты для меня все: у меня нет ни отца, ни матери, ни брата — ведь всю любовь, которую я могла отдать ему, я отдала тебе и твоему сыну. Не оставляй меня вдовой, Мартин.
— Ну, не волнуйся. Успокойся. От смерти я заговорен, а идти мне надо. Я дал слово.
— Ради твоего сына…
— Да, и ради моего сына тоже… Я не хочу, чтобы когда-нибудь о нем могли сказать; «Вот сын того Салакаина, который дал слово и не сдержал его из трусости». Нет, если уж будут говорить, пусть скажут: «Вот Мигель Салакаин, сын Мартина Салакаина, он такой же храбрый, как его отец…» Нет, — «Он еще храбрее своего отца».
С этими словами, вернувшими Каталине бодрость духа, Мартин погладил ребенка, который, улыбаясь, глядел на него с рук матери, поцеловал жену, вскочил на коня и скрылся на дороге, ведущей в Элисондо.
ГЛАВА IV
Битва возле Акеларре
Мартин добрался до холма Майя на рассвете, проскакал еще немного по дороге и увидел идущие ему навстречу войска. Он подъехал к Брионесу, и оба они заняли место во главе колонны. Когда прибыли в Сугаррамурди, уже начинало светать. Белая, отполированная дождями вершина возвышающейся над Сугаррамурди горы сверкала в первых лучах солнца. От этих белых скал и произошли названия горы: баскское — Аррисури (Белый камень) и испанское — Пеньяплата (Серебряная скала).
Мартин направился по тропе, которая шла берегом горного потока. Ноги людей и животных разъезжались на покрывавшей дорогу мокрой глине. Тропа то приближалась вплотную к заросшему бурьяном и заваленному прогнившими стволами деревьев оврагу, по которому бежал поток, то уходила в сторону от него. Солдаты оступались и падали на этой осклизлой почве. Когда поднялись повыше, овраг превратился в пропасть, — в глубине ее, среди зарослей кустарника, струилась, поблескивая, вода.
Пока лошади шли рядом, Мартин и Брионес вели дружеский разговор. Мартин поздравил Брионеса с повышением в чине.
— Да, я не жалуюсь, — сказал майор, — но кто пойдет быстро в гору, так это вы, дружище Салакаин, если будете продолжать в том же духе. Если за ближайшие годы вы успеете столько же, сколько успели за последние пять лет, то сможете получить все, что пожелаете.
— Поверите ли вы мне, коли я скажу, что у меня сейчас почти не осталось честолюбия?
— Не осталось?
— Нет. Раньше, я это хорошо знаю, мужество и сила появлялись у меня, когда я встречал препятствия, когда видел, что все против меня, все хотят помешать мне. Ты хочешь жить — мешают; ты любишь женщину, а женщина любит тебя — мешают. Теперь передо мной пет препятствий, и я уже не знаю, что мне делать. Придется выдумать себе какие-нибудь новые дела и заботы.
— Вы воплощение беспокойства, Мартин.
— А что вы хотите? Я рос сам по себе, как трава, и мне просто необходимо действовать, все время действовать. Я часто
думаю, что придет день, когда люди смогут использовать свои страсти для чего-нибудь хорошего.
— А вы к тому же и мечтатель?
— Да.
— По правде говоря, вы очень интересный человек, дружище Салакаин.
— Но ведь большинство людей такие же, как я.
— О нет. Мы, большинство, народ спокойный, мирный, даже немного омертвелый.
— Ну, я-то живой, оно верно, только эта жизнь, которую я ни к чему не могу приложить, остается во мне и гниет. Знаете, мне бы хотелось, чтобы все вокруг ожило, стронулось с места, чтоб ничто не стояло на месте: пустить все в движение — мужчин, женщин, торговлю, машины, шахты; никакого покоя, ничего неподвижного…
— Странные желания, — прошептал Брионес.
Тропа кончилась и перешла в тропинки, которые, все снова и снова разветвляясь, поднимались вверх по горе.
Дойдя до этого места, Мартин предупредил Брионеса, что войскам следует быть начеку, так как тропинки выходят на открытый, лишенный деревьев, участок.
Брионес приказал стрелкам авангарда взять ружья на изготовку и медленно и незаметно пробираться вперед.
— Пока они пойдут здесь, — сказал Мартин Брионесу, — мы лучше пойдем в обход, ведь там, на вершине, местность открытая и ровная, и если карлисты засели за скалами, они нам такую бойню устроят!
Брионес доложил генералу o словах Мартина, и генерал приказал полу-батальону солдат отправиться дорогой, предложенной проводником. Они не должны были переходить в атаку до тех пор, пока не услышат, что главные силы открыли огонь.
Салакаин и Брионес сошли с копей и вместе со своими людьми около двух часов пробирались меж папоротников в обход по горе.
— Тут поблизости есть лужайка — небольшая такая площадка среди буковых деревьев, — сказал Мартин, — там у кар-листов должны быть часовые; коли часовых нет, мы спокойно пройдем до самой вершины Пеньяплаты.
Добравшись до указанного Мартином места, они услышали чей-то голос, распевающий песню. Удивленные, они замедлили шаги и стали крадучись продвигаться вперед.
— Уж не ведьмы ли это? — сказал Мартин.
— Почему ведьмы? — спросил Брионес.
— А вы разве не знаете, что тут ведьмы водятся? Ведь это же Акеларре, — ответил Мартин.
— Акеларре? Разве есть такое название?
— Да.
— А что это значит по-баскски?
— Акеларре?.. Это значит «Козлиный луг».
— А козел — это, наверное, дьявол?
— Вероятно.
Песню пели не ведьмы, а парень, который грелся у костра вместе с товарищами, их было человек двенадцать. Он запевал песню, карлистскую или из тех, что были в моде у либералов, а остальные подхватывали хором припев. Выстрелов с той стороны, где продвигались главные силы, еще не было слышно, поэтому Брионес и его люди залегли пока в кустарнике. Мартин почувствовал что-то вроде угрызений совести, когда подумал о том, что через несколько минут эти весело распевающие парни будут убиты.