У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
Беатрис, словно не узнавая, пристально смотрела ему в глаза.
— Вы до сих пор этого не поняли? И продолжаете считать себя христианином?
— Прекратим этот разговор, дочь моя. В твоем теперешнем состоянии он ни к чему не приведет. Отдохни, успокойся, и тогда мы побеседуем. Сейчас ты слишком…
— Как вы могли дать мне такой совет, — почти выкрикнула Беатрис, — ведь я же говорила вам, что этот человек находится на краю пропасти! И как я могла вас послушать! Как я могла принять вас за настоящего пастыря! Сердце говорит мне, что человека, которого я люблю, ждет гибель. Если он погибнет, его убийцей будете вы, реверендо падре Франсиско Гальярдо, я обвиняю вас в этом перед богом и людьми!
Ее слова прозвенели и замерли в напряженной тишине затихшего зала. Ничего не видя, Беатрис повернулась и быстрыми шагами пошла к выходу, продолжая на ходу расстегивать и застегивать перчатку.
Уже второй час под самолетом расстилалась пустынная гладь залива Санта-Катарина. Смотреть было не на что: искрящаяся на солнце синева внизу, бездонная лазурь вокруг и серебряная кромка крыла с туманным диском крайнего пропеллера.
Беба постучала пальцем по толстому стеклу и вздохнула. Путешествовать по воздуху было скучно. То ли дело по земле — проедешь пульманом четыреста километров до Мар-дель-Плата и за семь часов успеешь повидать целую кучу интересных вещей: то новый рекламный щит у дороги, то лежащую вверх колесами в кювете разбитую машину, то стадо коров, на которых всегда приятно посмотреть горожанке. А тут — хотя бы какой пароходик внизу…
Единственное преимущество — скорость. В час тридцать она вылетела из Рио, а в шесть будет дома. То есть не дома, а в аэропорту. Хорошо, что не послушалась Линду и не послала Херардо Телеграмму; она приедет без предупреждения и встретится с ним на кинте. Конечно, приятно было бы увидеть его среди встречающих, но новость, которую она ему везет, не такого рода, чтобы можно было рассказать ее в сутолоке аэропорта, в толпе. Об этом нужно говорить именно дома. Санта Мария, можно подумать, что он прямо что-то предчувствовал, когда сказал ей, что теперь все будет иначе. Еще бы, теперь все будет совершенно иначе…
— Господа, — объявила хорошенькая стюардесса, — мы над Флорианополисом, столицей штата Санта-Катарина. До Байреса остается тысяча сто километров, ровно два с половиной часа полета…
Беба заглянула в иллюминатор. Внизу наискось выплывала изрезанная бухтами береговая линия, большой вытянутый вдоль нее остров, отделенный от земли узким проливом, россыпь городских построек. С острова только что взлетел маленький двухмоторный самолетик, наверно, какой-нибудь внутренней аэролинии.
Остров проплыл и остался позади. Потянулась буро-зеленая холмистая равнина, курс лайнера наискось врезался в глубь материка, удаляясь от океана. Впереди забрезжили отлогие нагорья, такого же бурого с прозеленью цвета. Беба сунула в рот кислую лимонную карамельку — на всякий случай — и с внезапным сожалением вспомнила Рио, весь этот сумасшедший месяц, пролетевший в купаниях, прогулках и вечерних увеселениях. Тогда ее мало что развлекало, все время тянуло домой, к Херардо, но сейчас вспомнить все это было приятно. И косо торчащий из ультрамариновой воды утес Пан-де-Ашукар, и огромную статую Христа на Корковадо, и Ботанический сад, и волнистую мозаику тротуаров Копакабаны. В общем, Рио веселый и приятный город, пожалуй, Линда права, что не хочет возвращаться пока в Аргентину…
Постепенно она задремала, убаюканная едва заметным покачиванием и монотонным ревом моторов, который проникал сквозь изоляцию пассажирского салона, наполняя весь лайнер негромким, чуть вибрирующим гулом, словно где-то неподалеку клубился гигантский пчелиный рой. Ей приснился Херардо, встречающий ее с охапкой мокрых от росы цветов, и она тихонько засмеялась во сне от счастья, но потом ее разбудило начавшееся среди пассажиров оживление. «Вот и дома», — сказал ее сосед, толстый, добродушного вида коммерсант. «Как, уже?» — ахнула Беба и взглянула на часы. Было уже без четверти шесть. «Проспала самое интересное», — подумала она с огорчением и прижалась носом к стеклу.
Самолет шел уже довольно низко, и под ним разворачивался из дымки гигантский план Буэнос-Айреса, который она столько раз видела на бумаге. Желтая вода Ла-Платы, набережные, зубчатая линия гаваней Нового порта, зеленые пятна скверов и парков. Она узнала торчащие из разграфленного улицами хаоса крыш столбики небоскребов — Каванаг, министерство общественных работ с тоненькой иголочкой обелиска неподалеку, строящееся возле Луна-парка сорокаэтажное здание издательства «Алеа». От игрушечных столбиков тянулись влево длинные уже тени, вечернее солнце неистово пылало в иллюминаторах правого борта, внизу ширились и разворачивались такие же разграфленные кварталы северо-западных предместий, трубы заводов, двойная лента автострады Хенераль Пас с ползущими по ней игрушечными автомобильчиками. В салон вошла улыбающаяся стюардесса:
— Господа, прошу застегнуть предохранительные пояса, корабль идет на посадку…
Шофер оказался разговорчивым, как неаполитанец. Всю дорогу он развлекал Бебу самой разнообразной болтовней — и о спорте, и о политике, и о песенках Никколо Паоне; самую популярную из них — «Эй, земляк» — он даже спел, победоносно косясь в зеркальце на сидящую позади пассажирку.
Беба терпела, это, слушала и иногда поддакивала. Конечно, лучше бы он помолчал, но что ж делать, если у человека такой веселый характер. Она была до краев переполнена своей радостью, и все кругом казалось таким милым, даже дурацкая песенка Никколо Паоне, которого она вообще терпеть не могла. Беба вертела головой, глядя по сторонам. Вон из-за деревьев машут крылья ветряной мельницы, сейчас она покажется за поворотом. Это не настоящая мельница, только реклама голландских ликеров, но все равно — какая симпатичная… По этой самой дороге они ехали с Херардо, когда он отвозил ее в то утро в аэропорт. У нее тогда было ужасное настроение, она была почти уверена, что между ними все кончено. И вдруг все изменилось, в самую последнюю минуту; кто знает, не скажи он тогда этих прощальных слов, — может быть, она вообще повернула бы свою судьбу совсем по-иному. В тогдашнем ее состоянии она вообще была способна уйти совсем — настолько тяжелой стала для нее эта фальшивая жизнь, эта погоня за малейшими крохами искренности и нежности со стороны любимого…
На секунду ей вдруг стало страшно; а как отнесется Херардо к этой новости? Он ведь не хотел… Явно не хотел, хотя между ними ни разу не было прямого разговора на эту тему. Но тут же она решительно отмахнулась от непрошеной тревоги. Почему он мог не хотеть? Ведь не из боязни же оказаться связанным, ведь он сам несколько раз предлагал ей обвенчаться. Очевидно, причина была не в этом. Или он боялся — это самое вероятное, — что она будет плохой матерью? Санта Мария, да ведь только материнство — вместе с ее любовью — и может наполнить ее жизнь, дать ей какое-то новое содержание…
Впрочем, никакого содержания раньше вообще не было. Если так, посмотреть. — разве ее жизнь не была до сих пор совершенно пустой? Другие хоть чем-то интересуются, что-то читают… А она — ничего, кроме детективов и дамских журнальчиков. Наверно, Херардо не раз замечал, поэтому и было ему с ней скучно. Но когда ей придется воспитывать ребенка, она и сама станет другой. Недаром она где-то читала, что процесс воспитания полезен для обеих сторон…
Теперь она сама напомнит ему о его предложении обвенчаться. Теперь да, теперь ведь совсем другое дело. Раньше она все время никак не могла избавиться от ощущения, что все происходящее между нею и Херардо — это что-то ненастоящее, какая-то игра. А теперь это уже настоящая семья и их ребенок будет носить фамилию Бюиссонье.
Беба счастливо вздохнула и, не слушая болтовни веселого шофера, приблизила лицо к открытому окну, почти высунулась наружу, — щурясь от теплого ветра.
Ворота кинты оказались на запоре. Шофер посигналил, вызывая обитателей, и выгрузил из багажника чемоданы с яркими наклейками; «Guanabara Hotel», «Braniff Airline», «Panair-do-Brazil». Потом он получил деньги и уехал, а Беба с легким саквояжиком пошла по аллее. Навстречу показался дон Луис. Выбежавший за ним Макбет, увидев хозяйку, басовито рявкнул и ринулся к ней.