У каждого свой путь.Тетралогия
Шрифт:
— Жива, но без сознания. Обе ноги сломаны. Геннадий Валерьевич, это действительно Искандер? Ведь она погибла в Афгане. Все слышали об этом. Я ее как Марину знаю с ноября прошлого года. Помните, вы нас в Катаяму отправляли? Она под арабку была загримирована. По-арабски говорит, как на родном языке. Марина и есть Искандер, это точно?
Огарев вздохнул и дотронулся до шеи женщины. Нашел еле бьющийся пульс. Ответил Ивану:
— Не погибла, как видишь. Под другой кличкой работала. Видно так надо было. Передохнули? Тогда пошли дальше.
Мужики унесли Степанову прямо в медсанбат. Уложили на металлический стол, только при электрическом свете разглядев набухшие кровью бинты на руках и голове. Полковник потребовал у военврача:
— Надо сделать все, чтобы она жила. Ясно, доктор?
Усталый хирург беззлобно выругался, оглянувшись на двух солдат-санинструкторов, разрезавших на женщине обмундирование:
— Я вам не господь-Бог, полковник! У нее вон кости переломанные торчат, а в раны всякая х… могла забиться. Вы меня поняли? Дай Бог, чтобы заражения крови не случилось! Слово даю, сделаю все. Проблема в другом, ни одной раненой женщины в санбате нет. Эта откуда взялась? Чеченка?
Мешков начал грозно надвигаться на хирурга:
— Я тебе покажу, “чеченка”, эскулап долбаный! Глаза застило что ли? Не видишь, русская она!
Огареву пришлось прикрикнуть на парня:
— Отставить, Мешков!
Тот, еще раз яростно посмотрев на хирурга, отступил назад. Смотрел, как стаскивают изрезанную форму с женского тела и скрипел зубами. Полковник вздохнул и пояснил:
— Снайпер с нашей стороны. Позавчера к нам прикомандирована прямым приказом из Москвы. Прикрывала отход мотострелков от железки.
Врач махнул рукой, подходя к полураздетой женщине:
— Вот так бы и сказали… Марш отсюда!
Спецназовцы вышли из палатки. Огарев вздохнул:
— Вот теперь легче стало! Надо хоть пару часиков отдохнуть перед рассветом. Пошли, мужики…
Глава 10
Лешке Силаеву исполнилось девять лет. Он боготворил отца и тихо презирал мать. Ребенок видел все, что происходит в семье, а Лариса и не пыталась скрывать. Каждый вечер мальчик стоял у окна и ждал, когда высокая крупная фигура отца появится из-за угла. Вместе они решали уроки, вместе собирали модели кораблей, самолетов и пушек. Подолгу засиживались за шахматами или шашками. Иногда смотрели телевизор, сидя в одном кресле. Чаще всего это были новости. О Чечне говорили часто, в бравурном тоне, за которым ясно слышалась растерянность. После них отец становился мрачным. В эти минуты Лешка прижимался к нему сильнее и спрашивал:
— Пап, а в Афганистане так же воевали или нет?
Подполковник вздыхал:
— Там, Леша, несколько иначе было. Афган — чужая страна, а Чечня — это Россия. Сейчас получается, что свои против своих встали.
— Нам учительница в школе сказала, что когда свои против своих, то это гражданская война. Когда ты воевал, тебе страшно было?
Силаев грустно улыбнулся и потрепал сына по русым волосам:
— Не страшно на войне только дуракам. Бывало и страшно. Особенно в первые минуты боя. Потом о страхе забываешь, так как времени нет бояться. Отбиваться надо! Вот так, сынок…
Лешка осторожно коснулся шрама на его виске. Заглянул в глаза:
— Когда тебя ранило, ты чувствовал?
Подполковник вспомнил тот бой на перевале и отрицательно покачал головой:
— Не чувствовал. Я же сознание тогда сразу потерял. Это потом, когда в госпитале очнулся, больно было.
Мальчик обнял его руками и тихо сказал:
— Ты не ходи больше на войну…
Какое-то время молча слушали то, что говорил по телевизору диктор. Силаев скосив глаза вниз, смотрел на голову сына, прижавшуюся к его груди. Лешка все больше стал походить внешностью на него. У него были такие же серые сумрачные глаза. Лешка точно так же наклонял голову, когда разговаривал с приятелями и даже верхние зубы у него имели такую же рединку, как у Кости. Подполковник Силаев, чтобы остаться в Москве рядом с сыном, преподавал в той же академии, которую закончил. Лариса в конце его учебы решительно отказалась куда-либо ехать:
— Здесь есть жилье и это Москва. Я отсюда никуда не поеду. Ты можешь ехать, но Лешка останется со мной.
Силаев, хоть это было не приятно, записался к начальнику академии на прием. Просить он не любил, но ради сына смирил гордость. Объяснил ситуацию, ничего не скрывая:
— Товарищ генерал-майор, вы уже наслышаны о том, что представляет собой моя жена. Без меня сын будет предоставлен сам себе, ей он не нужен. Но и мне она его не отдаст. То, что она якобы исправилась, только видимость. Мы постоянно находимся в конфронтации. Помогите!
Генерал пошел навстречу и предложил стать преподавателем. Три года Костя преподавал в академии и тихо тосковал о нормальной службе. Там было тяжелее, зато не было такого однообразия, как здесь. Его деятельной натуре претила рутина, но сделать ничего не мог. Лариса, словно черная глыба, постоянно нависала над душой. С тихой тоской Силаев вспоминал Марину и Афганистан, сердцем понимая, что именно те суровые дни оказались самыми счастливыми в его безрадостной жизни.
По выходным, чтобы поменьше видеть жену, Костя с сыном ездили на рыбалку, бродили по музеям или отправлялись в лес. Все зависело от времени года и погоды. Лешка жадно расспрашивал его об Афганистане. Подполковник рассказывал то, что мог, старательно смягчая краски и избегая слишком жестоких сцен. Жена, едва сын укладывался спать, ворчала каждый вечер:
— У всех моих знакомых мужики на двух работах вкалывают, деньги зарабатывают, а ты с Лешкой по выставкам шляешься. В доме денег нет, тебе хоть бы что!
Так повторялось из раза в раз. Однажды подполковник не выдержал:
— Я не виноват, что зарплату задерживают! Сейчас всем трудно. Хватит ныть, Лариса! Ты можешь думать не только о деньгах? Сыну надо развиваться в культурном плане!
Лариса скрестила руки на груди, презрительно посмотрела на него. Тряхнула копной белокурых волос:
— В этом случае он может телевизор посмотреть! Нечего на музеи деньги тратить, раз на хлеб их нет! — В этот момент по телевизору показывали Чечню. Российских офицеров и солдат на окраине Грозного и под Шали. Лариса мгновенно вспомнила, сколько денег муж привез с афганской войны и крикнула: — Вот хотя бы туда слетал, чтоб заработать на жизнь, раз здесь не можешь! Уж если не мне, то хотя бы своему любимому сыночку! Он в школу черт-те в чем ходит и на что покупать я не знаю. На родительские собрания стыдно ходить. Он растет! Каждый месяц брюки становятся все короче. Такая же дылда, как и ты будет. А уж как будем в следующем году в школу собирать, не представляю…