Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
Наружность того, кто произнес эти слова, сообщала им ни с чем не
сравнимую силу воздействия. Казалось, расцвет молодости был для этого человека
позади, но время сохранило его красоту, не дав ей поблекнуть. Высокий рост
и безупречное сложение придавали величавость его осанке, и лишь кротость
голоса и взора смягчали царственность облика. У него была гладкая смугло-
коричневая кожа, большие глаза — темные и блестящие; волосы,
подстриженные с утонченным
нем был наряд из сизого бархата, отделанный белым атласом и серебром; с
плеча на алой златотканой перевязи спускался портрет-миниатюра. Орден
Подвязки и неизвестный мне иноземный орден указывали на то, что
положение его отвечало значительности облика.
Изумление, тревога, стремительно промелькнувшая череда мыслей,
мгновенно сменяющих одна другую, невыразимых словами, привели меня в
смятение, лишили дара речи, тогда как Эллинор, не в пример мне прекрасно
владевшая собой, взяла на себя труд ответить незнакомцу, направив его к келье
отца Энтони и заверив, что в настоящую минуту это — все, что мы можем для
него сделать.
— Ах, Эллин! — вскричала я, порывисто схватив ее за руку. — Но ведь
тогда ему придется возвращаться, и его убьют!
Пораженная собственной горячностью, я потупилась, и предательский
румянец смущения покрыл мое лицо, вспыхнув еще сильнее, когда незнакомец взял
мою руку и с грацией, никогда прежде мною не виданной, склонился над ней.
— Сударыня, во всяком случае, я навсегда в долгу перед вами за ваше
великодушное намерение. Но сейчас нельзя терять ни минуты. Скройтесь,
умоляю вас, пока еще можно. Злодеи, что гонятся за мной, могут не пощадить ни
вашей молодости, ни вашей красоты, ни вашей невинности, а ничто так не
отяготит моего несчастья, как сознание навлеченной на вас беды. Если Богу
угодно будет продлить мои дни, мне, быть может, удастся убедить вас, что
тот, кого вы пожелали спасти, не был недостоин вашей заботы. Если же,
напротив, этот час станет для меня последним, прошу вас лишь об одном, —
сказал он, протягивая портрет, — передайте это королеве, которая, без сомнения,
вознаградит подателя.
Как каждое слово его проникало мне в сердце! Как стремительно развитие
страсти, как в один миг многократно обостряет она разум и чувства! Со всей
яркостью воображения мне представилось, что это в мою грудь направлены
клинки убийц. Страх заслонил собою все соображения осторожности, я лишь
попыталась было проявить осмотрительность, спросив, кто он такой, как
голоса, раздавшиеся совсем близко, заставили меня отказаться от этого
намерения. Не выпуская его руки, в которой он до той минуты удерживал мою, я
повлекла его через пустынную колоннаду к подножию гробницы. Наше
изумление при виде его несравнимо с тем изумлением, что испытал он, обнаружив,
что это наше жилище. Однако времени для объяснений не было, и он помог
нам войти и последовал за нами. Оставив Эллинор наблюдать за
приближением людей, чьи голоса мы слышали, я провела его в большую комнату
Убежища. В нетерпеливом порыве благодарности за участие он пал передо мною
на колени, как вдруг, быстро оглянувшись через плечо, поверг меня в такой
ужас, что я опустилась на стул, не имея силы оглянуться, воображая
появление если не преследователей-убийц, то по меньшей мере отца Энтони;
незнакомец же, поочередно вглядываясь то в меня, то во что-то у себя за спиной,
воскликнул:
— Милосердное Небо! По какому странному велению Твоему нахожу я в
этой глуши два мертвых изображения — моего несчастного друга и королевы
Шотландии — и два живых портрета, даже их превосходящие красотою?
Вообразите испуг и смятение, охватившие меня при этих словах. В одно
мгновение мне представилось, что тайна, так тщательно хранимая в течение
стольких лет, оказалась доверена незнакомцу по неосторожности, за
которую, однако, я не могла себя корить. По неопытности и молодости я
колебалась, не зная, отрицать ли справедливость его утверждения или, в свою
очередь, доверившись ему, положиться на его честь. Но мгновения моей
нерешительности убедили его — мое замешательство было неоспоримым
подтверждением его догадки.
— Вы молчите, сударыня, — продолжал он. — Но в ваших выразительных
глазах таится сомнение, и мой долг — это сомнение рассеять. О, если бы я
был способен злоупотребить вашим доверием или выдать тайну, которую вы
желаете сохранить, Небеса предоставили бы меня печальной участи, от
которой прекраснейшие их посланницы меня спасли. Взгляните лишь на этот
портрет — и вы найдете неоспоримое свидетельство моего высокого положения.
То был портрет Елизаветы, подаренный ею Роберту Дадли, как явствовало
из надписи.
— Ах! — воскликнула я. — Значит ли это, что мне представилась
счастливая возможность уплатить давний долг лорду Лейстеру?
— Чем же, чем удостоился я чести быть известным вам? Осмелюсь ли
верить?.. Но иначе и быть не может — разве могла бы менее прелестная мать