Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

Вечером он рассказал о допросе отцу.

Они сели в трамвай, ходивший от Безымянки в Куйбы­шев, а в городе пересели на другой, до вокзала. В Москве на квартире генерала Лучинского домработница им сказала, что генерал в настоящее время помирает от ран в санатории имени Фрунзе в Сочи. Когда они добрались туда, он еще был жив. Отец сидел у Лучинского в палате, а Бэзил купался в Черном море.

В санаторской подсобке прожили два дня, на третий вер­нулись в Москву, насовсем. Отец гордо сказал, что Лучинский помог устроиться с пропиской

и на работу в столице.

Бэзил не раз давал себе слово поехать в Барсуки Смолен­ской области, откуда отец когда-то отправился во Владиво­сток, а докатился до Харбина. Теперь, на Орчард-роуд, снова подумал об этом. «Москвич», наверное, придется оставить на шоссе, грязь будет непролазная, поскольку отпуск предпола­гался в конце сентября. Про родственников отец ничего не сообщал...

До встречи с Барбарой оставалось больше двадцати ми­нут. Бэзил нырнул в подвальчик забегаловки «Макдональда». Замученный работой китаец с серыми мешочками под гла­зами, кидая синие сингапурские доллары в ящик кассового аппарата, принял заказ на банку «колы» и картонку с ветчин­ным сандвичем. На экране телевизора солдат колотил кас­кой какого-то араба, который просяще гладил его лицо ла­донью... Давали новости.

На улицу Изумрудного Холма с Орчард-роуд он свернул минута в минуту назначенного срока. Узкий проезд между старых китайских двухэтажек перегораживал круглый при­лавок под навесом. Бочковое пиво разносили по столикам, разбросанным вдоль тротуара, неторопливые ребята в гал­стуках-бабочках, вертя подносы на растопыренных пальцах.

И сразу увидел Барбару. Льняное приталенное платье сероватого оттенка со свободными складками делало ее со­всем юной. Снова показалось, что волосы отдают рыжиной. Изумрудное ожерелье, наверное, стоило денег, хвативших бы на покупку одного из домов рядом.

— В первый раз на свидании в Сингапуре? — спросила она, приметив пучочек фиалок в его нагрудном кармане.

— В первый, — сказал он. — И не верю своей удаче...

Букетик удивительно пришелся к платью.

— Представь меня, Барбара, а то получается, что я под­слушиваю, — сказал коренастый смуглый азиатец из-за ее плеча.

Она выдвинула его за локоть вперед.

Полосатая сорочка навыпуск. Нагловатые глаза за дым­чатыми стеклами очков в стальной оправе. Словно гутали­новые гренадерские усы, переходящие в бакенбарды. Аромат дорогой сигары. Массивный перстень с университетским вензелем.

— Я Рутер Батуйгас, филиппинский коллега Барбары... Предпочтительнее, когда между местной леди и заезжим фарангом находится третий азиатского обличья. Тут свои обычаи... Так что воспринимайте меня как неизбежный ак­сессуар. Идет? И зовите Рутер. Идет?

— Я — Бэзил.

— Что будете пить, джентльмены?

Она выбрала столик у красных колонн «Лавки одной це­ны» с витриной, заставленной миньскими вазами.

— Ага, — сказал Рутер, — значит, платишь ты, Барбара?

— Давайте демократическим путем, — предложил Бэ­зил. — Бросим на пальцах! Ну... раз, два, три! Игра!

Вышло платить Барбаре. Бэзил подметил по-змеиному быструю реакцию филиппинца, который явно подстроился, повинуясь ее сигналу.

— На день, как собирался, или больше? — спросила она.

Бэзил кивнул.

Пока ждали кружки с бочковым «Тайгером», филиппи­нец рассуждал о листках с извещениями о разоблаченных ведьмах, ставшие в средневековой Европе предками газет. Придворные и духовные лица, а также иностранцы остава­лись тогда героями тайных доносов, а не общественного мнения.

— Как у вас в России, — закончил он.

— Договоримся, Рутер, не цеплять сегодня Россию, — сказал Бэзил. — Кто его знает, что там происходит и что будет в ее завтрашних газетах? В моей гостинице московских я не видел, в том числе и своей. Верно, и в других местах в Сингапуре положение столь же тревожное...

— Да, ваших газет в жизни не видел. Правда, смотрел кино «Братья Карамазовы»...

— Потому что сюжет построен на уголовной истории, так? — сказала Барбара.

— Да уж верно, — вздохнул Рутер. — Сплошной фрей­дизм. Убийство на почве затянутого и неосознанного сексу­ального соперничества между отцом и сыном... Слишком сложно для моего опыта.

— Расскажи, Рутер, о своем захватывающем опыте Бэзи­лу, — сказала ехидно Барбара.

— Мой опыт? Я убил шестерых в порядке самозащиты и дважды привлекался к суду по обвинению в убийстве. В спра­вочнике Интерпола меня называют «самым диким полицей­ским репортером». Я изучал право, потому что готовился после университета поступить в уголовный розыск... А там оказалась такая коррупция, с какой пока нигде не сталкивал­ся, разве что в прессе...

— В филиппинской полиции? — спросил Бэзил.

— В манильской, чтобы быть точным... Дело отца и сына Карамазовых с криминалистической точки зрения несколь­ко старомодно. Если Достоевский хотел сказать, что приоб­ретаемый в жизни опыт только жестокость и порок, то он — слабак... Мир таков, как есть, другого не выдумать. Учись желать и пытайся понять...

— Надеюсь, это уже вывод? — спросила Барбара. — Я хо­тела сказать, что еды не закажу, джентльмены. Закусывать будете в «Холидей инн».

— Ох, — простонал Рутер. — В честь тебя, Бэзил, выставят немыслимые харчи в ресторане финансовых акул. Хотел бы я знать, кто оплатит на самом деле счет... Слушай-ка, да ты не агент КГБ?

— Мне бы тоже хотелось это выведать, — сказала Барбара.

— Не хочется вас огорчать, друзья... Думаю, мне удастся там восстановиться в самое ближайшее время. Меня выбро­сили из отдела особо изощренных диверсий за предатель­ское распитие пива в частной обстановке с одним филип­пинцем и незамужней сингапурской леди. Обвинение — алкоголизм и покушение на невинность.

— Там это считается серьезной промашкой?

— Вроде этого, Рутер. А тебе что же, не нравятся пиво и красивые женщины?