В гостях у турок

Лейкин Николай Александрович

— Какой сербскій языкъ-то легкій! Даже съ нашими русскими буквами и совсмъ какъ по русски… Коста Полтанои… Милаи Іованои… Петко Петкович… — произносила она прочитанное и спросила. — Но отчего у нихъ нигд буквы «ъ» нтъ?

— Да кто-жъ ихъ знаетъ! Должно быть, ужъ такая безъеристая грамматика сербская,

— Постой, постой… Вонъ у нихъ есть буквы, которыхъ у насъ нтъ. Какое-то «ч» кверху ногами и «н» съ «ерикомъ» у правой палки, разсматривала Глафира Семеновна буквы на вывскахъ.

Показалось большое зданіе съ полосатыми будками и бродившими около него караульными солдатами съ ружьями.

—

Это что такое за зданіе? задалъ себ вопросъ Николай Ивановичъ. — Дворецъ — не дворецъ, казармы — не казармы. Для острога — ужъ очень роскошно. Надо извощика спросить.

Онъ высунулся изъ окна кареты и, указывая на зданіе пальцемъ, крикнулъ:

— Эй, братушка! Извощикъ, что это такое? Чей это домъ?

Съ козелъ отвчали два голоса. Что они говорили, Николай Ивановичъ ничего не пояялъ, но къ немалому своему удивленію, взглянувъ на козлы, увидалъ, кром извощика, войника, сидвшаго рядомъ съ извощикомъ. Николай Ивановичъ недоумвалъ, когда и зачмъ вскочилъ на козлы войникъ и, поднявъ стекло у кареты, дрожащимъ голосомъ сказалъ жен:

— Глафира Семеновна! Вообрази, у насъ на козлахъ сидитъ полицейскій солдатъ.

— Какъ полицейскій солдатъ? Что ему нужно? тревожно спросила Глафира Семеновна.

— И ума не приложу. Удивительно, какъ мы не замтили, что онъ вскочилъ къ намъ на станціи желзной дороги, потому что иначе ему не откуда взяться.

— Такъ прогони его. Я боюсь его, произнесла Глафира Семеновна.

— Да и я побаиваюсь. Чортъ его знаетъ, зачмъ онъ тутъ! Что ему нужно?

У Николая Ивановича уже тряслись руки. Онъ опять опустилъ стекло у кареты, выглянулъ въ окошко и крикнулъ извощику:

— Стой! стой, извощикъ! Остановись!

Но извощикъ, очевидно, не понялъ и не останавливался, а только пробормоталъ что-то въ отвтъ.

— Остановись, мерзавецъ! закричалъ Николай Ивановичъ еще разъ, но тщетно. — Не останавливается, сообщилъ онъ жен, которая ужъ крестилась и была блдна, какъ полотно. — Войникъ! Братушка! Зачмъ ты на козлы влзъ? Ступай прочь! обратился онъ къ полицейскому солдату и сдлалъ ему пояснительный жестъ, чтобы онъ сходилъ съ козелъ.

Войникъ пробормоталъ что-то съ козелъ, но слзать и не думалъ. Извощикъ усиленно погонялъ лошадей, махая на нихъ руками. Николай Ивановичъ, тоже уже поблднвшій, опустился въ карет на подушки и прошепталъ жен:

— Вотъ, что ты надлала своимъ строптивымъ характеромъ въ таможн! Ты кинула въ лицо таможенному чиновнику кускомъ ветчины и за это насъ теперь въ полицію везутъ.

— Врешь… Врешь… Я вовсе и не думала ему въ лицо кидать… Я перекинула только черезъ голову… черезъ голову… и ветчина упала на полъ…. Но вдь и онъ не иметъ права…

Глафира Семеновна дрожала, какъ въ лихорадк..

— Да почемъ ты знаешь, что въ полицію? — спросила она мужа. — Разв онъ теб сказалъ?

— Чортъ его разберетъ, что онъ мн сказалъ! Но куда-же насъ иначе могутъ везти, ежели полицейскій съ козелъ не сходитъ? Конечно-же, въ полицію. О, братья-славяне, братья-славяне! — ропталъ Николай Ивановичъ, скрежеща зубами и сжимая кулаки. — Хорошо-же вы принимаете у себя своихъ соплеменниковъ, которые васъ освобождали и за васъ кровь проливали!

Глафира Семеновна была въ полномъ отчаяніи и бормотала:

— Но вдь мы можемъ жаловаться нашему консулу… Такъ

нельзя-же оставаться. Скажи, крикни ему, что мы будемъ жаловаться русскому консулу. Выгляни въ окошко и крикни! Что-жъ ты сидишь, какъ истуканъ! — крикнула она на мужа.

Карета свернула въ улицу и остановилась у воротъ благо двухъ-этажнаго дома. Съ козелъ соскочилъ войникъ и отворилъ дверцу кареты.

VIII

— Пріхали… Доплясались!.. А все изъ-за тебя… говорилъ Николай Ивановитъ, прижавшись въ уголъ кареты. — А все изъ-за тебя, Глафира Семеновна. Ну, посуди сама: разв можно въ казеннаго таможеннаго чиновника бросать ветчиной! Вотъ теперь и вывертывайся, какъ знаешь, въ полиціи.

На глазахъ Глафиры Семеновны блистали слезы. Она жалась къ мужу отъ протянутой съ ней руки войника, предлагающаго выйти изъ кареты, и бормотала:

— Но вдь и онъ тоже не имлъ права нюхать вашу ветчину. Вдь это-же озорничество…

А войникъ продолжалъ стоять у дверей кареты и просилъ:

— Молимо, мадамъ, излазте…

— Уходи прочь! Не пойду я, никуда не пойду! кричала на него Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ, скажи ему, чтобы онъ къ русскому консулу насъ свезъ.

— Послушайте, братушка, обратился Николай Ивановичъ къ войнику. — Вотъ вамъ прежде всего на чай крону и свезите насъ къ русскому консулу! Полиціи намъ никакой не надо. Безъ консула въ полицію мы не пойдемъ.

Войникъ слушалъ, пучилъ глаза, но ничего не понималъ. Взглянувъ, впрочемъ, на сунутую ему въ руку крону, онъ улыбнулся и сказавъ: «захвалюемъ, господине!» опять сталъ настаивать о выход изъ кареты.

— Гостинница Престолонаслдника… Молимъ… сказалъ онъ и указалъ на домъ.

Николай Ивановичъ что-то сообразилъ и нсколько оживился.

— Постой… сказалъ онъ жен. — Не напрасная-ли тревога съ нашей стороны? Можетъ быть, этотъ войникъ привезъ насъ въ гостинницу, а не въ полицію. Онъ что-то бормочетъ о гостинни Престолонаслдника. Вы насъ куда привезли, братушка: въ гостинницу? спросилъ онъ войника.

— Есте.

— Въ гостинницу Престолонаслдника?

— Есте, есте, господине, подтвердилъ войникъ.

— Не врь, не врь! Онъ вретъ! Я по носу вижу, что вретъ! предостерегала мужа Глафира Семеновна. — Ему-бы только выманить насъ изъ кареты. А это полиція… Видишь, и домъ на манеръ казеннаго. Разв можетъ быть въ такомъ дом лучшая въ Блград гостинница!

— А вотъ пусть онъ мн укажетъ прежде вывску на дом. Вдь ужъ ежели это гостинница, то должна быть и вывска, сообразилъ Николай Ивановичъ. — Изъ кареты я не вылзу, а пусти меня на твое мсто, чтобы я могъ выглянуть въ окошко и посмотрть, есть-ли надъ подъздомъ вывска гостинницы, обратился онъ съ жен.

Глафира Семеновна захлопнула дверь кареты. Въ карет начались перемщенія. Николай Ивановичъ выглянулъ въ окошко со стороны жены, задралъ голову кверху и увидалъ вывску, гласящую «Гостинница Престолонаслдника».

— Гостинница! — радостно воскликнулъ онъ. — Войникъ не навралъ! Можемъ выходить безъ опаски!

Какъ-бы какой-то тяжелый камень отвалилъ отъ сердца у Глафиры Семеновны и она просіяла, но все-таки, руководствуясь осторожностью, еще разъ спросила:

— Да врно-ли, что гостинница? Ты хорошо-ли разглядлъ вывску?