В гостях у турок
Шрифт:
— Просадъ? Нема просадъ, отрицательно по трясъ головой слуга.
— Да у васъ, у чертей, ничего нтъ! Ловко. Рыба по крайней мр есть-ли?
— Нема риба.
— Ну, скажите на милость, и рыбы нтъ! Ршительно ничего нтъ. Что-же мы сть-то будемъ?
— Изъ своей провизіи разв что-нибудь пость? отвчала Глафира Семеновна. — Но ветчину я въ таможн кинула. Впрочемъ, сыръ есть и икра есть. Спроси, Николай, яицъ и хлба. Яйца ужъ наврное есть. Яицъ и хлба. Да хлба-то побольше, обратилась она къ мужу.
— Ахъ, вы несчастные, несчастные! покачалъ
— Вечеръ, господине, ночь, господине… разводилъ руками слуга, ссылаясь на то, что теперь поздно. — Единаесты саатъ (одинадцатый часъ), прибавилъ онъ.
— Ну, слушай, братушка. Яйца ужъ наврное у васъ есть. Я…
— Я? Има… Есте, есте.
— Ну, такъ принеси десятокъ яицъ въ врутую или въ смятку, какъ хочешь. Десять я! И хлба. Да побольше хлба. Понимаешь, что такое хлбъ?
— Хлбъ? Есте.
— Ну, слава Богу. Да кипятку вотъ въ этотъ чайникъ… И дв порціи овечьяго мяса.
— Овечье мясо? Есте.
— И десятокъ яицъ.
Николай Ивановичъ растопырилъ передъ слугой вс десять пальцевъ обихъ рукъ и прибавилъ: «Только скорй».
— Нтъ, какова славянская земелька! воскликнулъ онъ. — Въ столичномъ город Блград, въ лучшей гостинниц не имютъ самовара и въ одиннадцать часовъ вечера изъ буфета ужъ ничего получить нельзя!
Но супруговъ ждало еще большее разочарованіе. Вскор слуга вернулся и хотя принесъ, что отъ него требовали, но овечье мясо оказалось холодное, яйца были сырыя, хлбъ какой-то полублый и черствый, а вмсто кипятку въ чайник была только чуть теплая вода. Онъ началъ пространно говорить что-то въ свое оправданіе, но Николай Ивановичъ вспылилъ и выгналъ его вонъ.
— Длать нечего! Придется чайничать такъ, какъ въ Париж чайничали! вздохнула Глафира Семеновна вынула изъ сакъ-вояжа дорожный спиртовой таганъ, бутылку со спиртомъ и принялась кипятить воду въ своемъ металическомъ чайник.
Въ комнату вошла заспанная горничная съ цлой копной волосъ на голов, принялась стлать чистое блье на постели, остановилась и въ удивленіи стала смотрть на хозяйничанье Глафиры Семеновны.
— Чего смотришь? Чего ротъ разинула? сказала ей та. — У дикая! прибавила она и улыбнулась.
XI
Утромъ супруги Ивановы долго-бы еще спали, но раздался стукъ въ дверь. Глафира Семеновна проснулась первая и стала будить мужа. Тотъ не просыпался. Стукъ усиливался.
— Николай! Кто-то стучитъ изъ корридора. Ужъ не случилось-ли чего? Встань, пожалуйста, и посмотри, что такое… крикнула она. — Можетъ быть, пожаръ.
При слов «пожаръ» Николай Ивановичъ горохомъ скатился съ постели и бросился къ двери.
— Это тамъ? Что надо? кричалъ онъ.
За дверью кто-то бормоталъ что-то по сербски. Николай Ивановичъ пріотворилъ дверь и выглянулъ въ корридоръ. Передъ нимъ стоялъ вчерашній черномазый малецъ въ опанкахъ и подавалъ выставленные съ вечера для чистки сапоги Николая Ивановича, а сзади мальца лежала маленькая вязанка коротенькихъ дубовыхъ дровъ.
— И изъ-за сапоговъ
Малецъ испуганно попятился, но указывая на вязанку дровъ, продолжалъ бормотать. Слышались слова: «дрова… студено…»
— Вонъ! крикнулъ на него Николай Ивановичъ и, захлопнулъ дверь, щелкнувъ замкомъ. — Вообрази, вчерашній черномазый малецъ принесъ сапоги и дрова и лзетъ къ намъ топить печь, сказалъ онъ
— Сметъ будить, каналья, когда его не просили! Глафира Семеновна потягивалась на постели.
— Да порядки-то здсь, посмотрю я, какъ у насъ въ глухой провинціи на постоялыхъ дворахъ. Помнишь, въ Тихвинъ на богомолье здили и остановились на постояломъ двор?
— Въ Тихвин на постояломъ двор насъ хоть кормили отлично. Мы также пріхали вечеромъ и сейчасъ-же намъ дали жирныхъ горячихъ щей къ ужину и жаренаго поросенка съ вашей, отвчалъ Николай Ивановичъ. — А здсь въ Блград вчера, кром холодной баранины и сырыхъ ницъ, ничего не нашлось для насъ. Тамъ въ Тихвин, дйствительно, подняли насъ утромъ въ шесть часовъ, но шумли постояльцы, а не прислуга.
— Такъ-то оно такъ, но на самомъ дл ужъ пора и вставать. Десятый часъ, проговорила Глафира Семеновна и стала одваться.
Одвался и Николай Ивановичъ и говорилъ:
— Придется ужъ по утрамъ кофей пить, какъ въ нмецкихъ городахъ. Очевидно, о настоящемъ ча и здсь мечтать нечего. Самовара въ славянской земл не знаютъ! негодовалъ онъ. — Ахъ черти!
Надвъ сапоги и панталоны, онъ подошелъ къ электрическому звонку, чтобъ позвонить прислугу и приказать подать кофе съ хлбомъ и остановился передъ надписью надъ звонкомъ, сдланною по сербски и по нмецки и гласящею, кого изъ прислуги сколькими звонками вызывать.
— Ну-ка, будемъ начинать учиться по сербски, сказалъ онъ. — Есть рукописочка. Вотъ вчерашній черномазый слуга, не могшій схлопотать намъ даже бифштексовъ къ ужину, по сербски также называется, какъ и по нмецки — келнеръ. Разница только, что мягкаго знака нтъ. А двушка — медхенъ по нмецки — по сербски ужъ совмъ иначе: «собарица».
— Какъ? спросила Глафира Семеновна.
— Собарица. Запомни, Глаша.
— Собарица, собарица… повторила Глафира Ceменовна. — Ну, да я потомъ запишу.
— А вотъ малецъ въ опанкахъ, что сейчасъ насъ разбудилъ, называется: «покутарь». Запомни: «покутарь»… Его надо вызывать тремя звонками, собарицу — двумя, а келнера — однимъ. «данъ путъ»… Ейнъ маль, по нмецки, а по русски: одинъ разъ. Будемъ звонить келнера…
И Николай Ивановичъ, прижавъ пуговку электрическаго звонка, позвонилъ одинъ разъ.
— Погоди. Дай-же мн одться настоящимъ манеромъ, сказала Глафира Семеновна, накидывая на себя юбку. — Вдь ты зовешь мужчину.
— Поврь, что три раза успешь одться, пока онъ придетъ на звонокъ.