Валдаевы
Шрифт:
— Как звать-то тебя, спаситель?
— Платон.
— Поговорим давай с глазу на глаз. В сени-ка выйдем.
Вскоре вернулись — у обоих довольные лица. Платон потрепал за плечи отца, лежавшего на печи со свойственной тугоухим безмятежностью, и поманил его во двор. Через короткое время они внесли в избу большой короб с душистым сеном.
Старуха положила в него детей. Матрена умильно склонилась над ними и спросила старуху:
— Сами-то откуда будете?
— Мы дальние, касатка.
— А звать-то как?
— Петровной.
Старуха
К утру пурга утихла, и Тимофей согласился отвезти заблудившихся, куда те попросят.
— А дети?.. — заикнулась было Василиса, когда увидала собиравшихся в дорогу незнакомых, по-барски одетых женщин, но Платон так строго поглядел на нее, что она больше ни о чем не спрашивала.
На дворе было так тихо, что слышался скрип калитки в дальнем конце улицы.
Возвратившись в избу, Платон только и проговорил:
— Уехали.
Помолчали. Наконец, убирая со стола, Матрена внешне безучастно спросила:
— Надолго ли барчат нам оставили?
— Кто знает… Красненькую в месяц обещали присылать за пригляд да уход. Наперед дали… Вот они, денежки!
— Дети-то чьи же?
— Знамо, не старухины. Близнецы. Вениамин и Виктор. У Вени-то под мышкой родинка… Так старуха сказала.
— А зачем нам про родинку знать?
— Чтоб не перепутать. Похожи друг на дружку. Гляди, и узел оставили. Ну-ка, что в нем? — Платон развязал узел, лежавший на лавке. — Ну!.. Рубашонки-распашонки… Приданое, значит. Можа, с ним счастье вошло к нам в дом.
— Молодая-то всю ночь проплакала, — заметила Василиса. — Барыня… Не нам чета, а вот, поди, детей оставила…
ГИБЕЛЬ АНИСЬИ
Обстоятельно обзаводился Роман хозяйством: купил у знакомых кобылу, потом — корову, четыре овцы, две дюжины кур. Не пропускал ни одного базара в Зарецком. Теперь сам себе голова!
Сегодня по дороге на ветряную мельницу он зашел в лавку Мокея Пелевина, купил пол-осьмушки заусайловского табаку, четыре конфеты в разноцветных обертках и кусочек кремня для кресала. Хотел что-то сказать лавочнику, но махнул рукой и вышел.
На окраине Алова, в широком проулке, встретил мельничиху Ульяну Барякину. На поклон Романа она высвободила из-под черной шали маленький ротик.
— Здравствуй, Роман. На нашу мельницу?
— Ну.
— Помольщиков полным-полно. Быстрей иди, если в хвосте не хочешь торчать.
Но Роман не спешил. Спросил, как поживает Елисей, муж Ульяны, хорошо ли идут у него дела на мельнице. И как бы между прочим напомнил, что когда-то встречались они с Ульяной в лесочке…
Улыбка тронула ее губки, похожие на спелую вишню-двойчатку.
— Вай, сколько лет с тех пор! Я уж первого мужика схоронила, за вторым хожу, да и ты жену нашел — куда меня краше.
— Не я нашел. — смутился Роман. — Тятька.
— А что, и в самом деле он с ней в шашнях
Больно полоснули Романа по сердцу ее слова.
— Сам не видел, греха на душу не беру, да ведь все судачат про то. Думаешь, мне каково, а? От этих разговоров хоть в петлю лезь.
— Проучил бы ее, змею подколодную.
— За мной дело не станет, — сказал Роман и подумал, что кулаками такую бабу, как Анисья, не проймешь; надо бы так проучить, чтобы не боками, а сердцем почуяла настоящую боль, какую испытал сам он, Роман, когда узнал от брата Прокофия о жениной измене. Чтобы кровью сердце у нее облилось! А Ульяна — очень даже нужное в таком случае средство…
Подмигнул и сказал ей:
— А ты, гляжу, хорошеешь год от году. Думаешь, я все забыл? Нет! Эх, прийти, что ли, в гости?
— Придешь — не прогоню, не придешь — не позову.
— Завтра вечером жди.
— Ладно. Боле пуда языком не мели. — Ульяна снова спрятала пылающие губки за складку шали, хотела было идти своей дорогой, но Роман задержал:
— На — ка вот, конфет тебе купил.
— А что, и вправду придешь? Шест бельевой под окном видел? Стукни им в стену три раза и за углом жди. Я мужа спроважу, а тогда…
День ото дня линял румянец на щеках Анисьи Валдаевой — от горьких слез. «Ослепнуть бы, чтобы этого не видеть, — думала она, глядя, как в будний день Роман нарядился точно на престольный праздник. — Куда он? К другой? Я ему опостылела…» И посмела спросить: далеко ли он?
— Ну?
— Куда на ночь глядя?
— К полюбовнице. Не одной тебе таскаться.
«Оглохнуть бы, чтобы ничего подобного не слышать»,— подумала Анисья и спросила:
— Кто ж она? Кого нашел?
— И не искал — сама позвала.
Съежилась Анисья, мурашки по телу пошли. «Неужто правду сказал? Но кто она? Пойти за ним?..» Накинула шубейку на плечи — и за мужем. Вон он идет. Оглянулся, но ее не заметил. Дошел до барякинской избы. В окошко глядит. А шест зачем взял? В стену стучит.
Сжалось сердце от ревности. Ульяна! — это ее он нашел! Или она его?.. Когда Роман еще парнем был, Улька на него заглядывалась. Ах, Роман, Роман!..
Услышав условный знак, Ульяна растормошила вздремнувшего Елисея:
— Слышь, ветер как разгулялся — так и стучит шестом.
— Вот так плант. Неуж ветер хороший? В этакий-то мороз?
— Ты бы шел на мельницу, раз ветер. Дома-то ведь не намелешь.
Возгорелась в Елисее охота к привычной работе. Покряхтывая, слез с печки, натянул запорошенную мучной пылью шубу, в многочисленные дыры которой проглядывала изнутри свалявшаяся шерсть, и пошел на мельницу, а по дороге лицом к лицу столкнулся с Анисьей.
— Дядя Елисей, далече ли?
— Чать на мельницу, куда ж мне еще.