Валдаевы
Шрифт:
Несмело спустились сумерки. Сельский староста Родион Штагаев купил для дома сходок лампу-«молнию» и засветил ее. Все село собралось полюбоваться на такую невидаль.
Где-то у околицы распевали под гармошку:
Куропаткину приснилось: он Японию берет…В ту ночь сгорела графская паровая мельница с пекарней. На пожар сбежалось много аловцев, но никто не тушил его.
Прошла неделя. В воскресенье, в так называемую «большую ярмарку», все «монополки» были битком набиты людьми; по сторонам парадной двери трактира «Родничок» стояли Аристарх Якшамкин и Павел Валдаев.
К парадной сунулся парень, похожий на мокрую галку, и хотел проскочить, но Аристарх ловко загородил ему дорогу.
— Стоп! Незваным хода нет.
— Па-азвольте!
— Нельзя. Здесь пензенский купец Каретин пирует.
— Га-а-а, — совсем по-галчиному вскрикнул парень. — Купцу, выходит, можно, а у кого карманы тощи, — тем нельзя?
— Здравствуйте! — сказал пропускающим нарядный Парамон. — Я на блины с ухой.
— Здорово. Проходи.
— Га-а-а! Кто на блины с ухой, тому запрета нету?
— Зван.
— Я на блины с ухой, — проговорил татарин, проходя в трактир. За ним прошел чуваш.
— И я хочу блинов с ухой. — Надоедник решительно направился к дверям трактира. Аристарх, взяв упрямца за пиджачный воротник, отставил его в сторону на расстояние своей вытянутой руки-оглобли. — Ступай, любезный, в другое место.
В трактире было тесно. За маленьким столиком у стойки, лицом к собравшимся, сидели Лидия Петровна Градова в черном платье и Гурьян в голубой рубашке, чуть в сторонке от них — хозяин трактира Степаныч: на его землистом лице заиграл румянец.
Все трое волновались. Настала пора действовать открыто и дерзко. Крестьянская и рабочая Россия бурлит. Из Симбирска сообщали, что во многих губерниях возникают крестьянские социал-демократические кружки. Прислали программу для крестьянских кружков. И действовать надо решительно!
— Товарищи! — поднялась Градова. — Со всего уезда собрались здесь кружковцы и революционные крестьяне из разных сел. — Щеки ее, которые горели, когда она встала, стали бледными. — Единой семьей собрались сюда русские и татары, чуваши и мордва. Каждого можно отличить по говору и по одежде. Но нужда, друзья мои, говорит на всех языках одинаково. Однако сыны ее и дочери стремятся к одному: соединить усилия всех трудящихся на бой за наше совместное правое дело.
До сих пор мы не давали воли своему гневу, копившемуся веками. И вот пришло время сполна рассчитаться со своими угнетателями, получить то, что принадлежит нам по праву! Все мы знаем: повсюду восстают рабочие и крестьяне против самодержавия. Третий съезд социал-демократической рабочей партии России призвал пролетариат организоваться для борьбы с деспотизмом путем вооруженного восстания.
— Каямс инязоронть! [22] — крикнул Аристарх Якшамкин.
— Товарищи! — голос у Градовой стал глуше, но тверже. — Знайте, вы не одиноки в борьбе за свое счастье и счастье своих детей. С вами рабочий класс! С вами стальное ядро рабочего класса — российская социал-демократическая партия! Самодержавный строй угнетателей трещит по всем швам. Нам надо поддержать революционный натиск. Идите в села, смело поддерживайте революционные настроения крестьянства и сельского пролетариата. Отказывайтесь платить подати и налоги! Не давайте царю в солдаты детей своих, — царь заставит их убивать своих братьев. Не слушайтесь урядников! Делите помещичьи, монастырские, церковные земли!..
22
Каямс инязоронть! — Долой царя!
— Давно пора!
— Правильно!
— Долой царя!
— Хоть завтра!
— …И посеять яровые…
— Правильно, товарищи! — пробивался сквозь гул голосов хрипловатый бас Гурьяна. — Гоните от себя прочь всех, кто говорит, будто земля не ваша, что вы получите ее от царя или кадетов…
— Никто не даст, если сами не заберем!..
Сходка проходила под сенью огромной ели, которая широко расставила свои ветви-лапы, словно старалась укрыть собравшихся от посторонних глаз. Гурьян Валдаев пятерней закинул назад густые волосы и пытливо оглядел окружающих:
— Нас, товарищи, восемнадцать, а селений — три. Пятнадцать из нас пойдут туда — будут готовить восстание: выступать будем организованно. О времени я скажу, когда оно приспеет. Но выступать будем ночью. Вирясову Агею, сыну Матвееву, другое задание… Отец твой церковный сторож. В назначенную ночь во что бы то ни стало постарайся выманить у него ключи от колокольни…
— Ключи-то выманю, да звонить не умею.
— Я помогу, — вызвался Афоня Нельгин. — Я звонил на пасху.
— Ударьте в большой колокол, но не набатом, а редко так… По этому знаку пусть люди выступают. А теперь говорите, кто в какое село пойдет… Место сбора тоже потом назначим.
Разошлись в разные стороны, как будто за грибами.
Но все случилось не так, как предполагал и хотел Гурьян. И потом, когда все это случилось, понял, что права была Градова: каждая деревня — бочка с порохом… Нежданно выметнулась случайная искра…
В ночь на воздвиженье постучались в окно Вирясовых. Стук был условным, Агей Вирясов смекнул — Афоня Нельгин пришел. Выскочил к нему на крыльцо.
— Ключи давай! — крикнул Афоня. — Началось!
— Чего?
— Глянь вон туда! Видишь? Огни на дороге. Семеновские мужики поехали графское добро делить. А мы разве хуже?
— А Гурьян?
— Давай звони. И он приспеет.
Без труда завладев ключами отца, — того не было дома, а ключи висели под образами, — Агей Вирясов с Афоней кинулись на колокольню. С нее было хорошо видно, как в густеющих сумерках клубится пыль на дороге, ведущей к барской усадьбе.
Афоня перекрестился:
— Господи, благослови!..
— Бо-ооо-ом! — грянул колокол и забурлил, раздвигая тишину. В избах пугливо заморгали, замигали огоньки. Один за другим начали открываться ворота, из них выезжали подводы и, словно бусинки, нанизывающиеся на нитку, примыкали к обозу на дороге. Быстрее молнии облетела село весть: семеновские мужики взбунтовались — едут графа громить.
— Бо-ооо-ом! Бо-ооо-ом!
Над колокольней тучей кружились птицы, вспугнутые неурочным звоном.
Вскочил с постели поп Иван. Что такое? Кто звонит? По какому случаю и зачем? Открыл окно, прислушался, потом уж крикнул:
— Матве-ей!
— Бо-ооо-ом! Бо-ооо-ом!
Без зова прибежал работник Антон Кольгаев, весь дрожит:
— Батюшка, мужики б-барское имение поехали г-гр-ромить…
— О, господи, не допусти! — отец Иван истово перекрестился и с минуту соображал, что же ему делать. — Садись, Антон, на моего вороного, лети к исправнику в Алатырь, письмо отвезешь. Пока собираешься, я напишу.