Валтасар (Падение Вавилона)

Ишков Михаил Никитич

– Если не желаешь бросить бесплодную, возьми наложницу. В семьях наших арендаторов есть здоровые, ядреные девки, я уже одну приметила.

Нур-Син вздохнул.

– Я подумаю, матушка

– Пусть твоя шушану послужит Иштар. Глядишь, великая богиня смилостивится.

Сын промолчал, побрел домой. На сердце было тяжело. В последнюю ночь перед рассветом, собравшись с духом, шепнул Луринду.

– Я не буду возражать, если моя смоквочка решит послужить Иштар. Я буду любить твое дитя также, как если бы это был наш ребенок.

Луринду оцепенела. Она давно ждала, когда же муж решится заговорить о том, что столько дней томило их обоих. Бесплодие было неоспоримым знаком гнева величайшей среди Игигов*. Видно, там, расположившись на утренней звезде,

в своем хрустальном дворце, великая богиня с неодобрением посматривала на испытывающую радость близости пару, до сих пор не удосужившуюся принести ей, богине любви, дары. Луринду спохватилась обошла все главные святилища, внесла богатые дары храмам, а в уличных святилищах, где луковицу положила, где головку чеснока, где не пожалела миску чечевичной похлебки.

Не помогло. Тогда вот что пришло на ум - обратиться к тому, о ком Нур-Син и другие его товарищи отзывались как о Единосущном, которого в Вавилоне, с легкой руки Бел-Ибни, называли Мардук-Бел, а иври величали Яхве. Однако чем она, глупая женщина, могла бы привлечь внимание Того, кто создал мир? Чем ему послужить, выпросить сыночка. Муж как-то в шутку подразнил её - если достанет образования, знания языков и свободного времени, оторвись от веретена, болтовни с Нана-силим и переведи на аккадский доставшиеся от деда писания урсалиммского наби Иеремии. Набонид обещал хорошо заплатить за свиток. Добавил, что царский голова обмолвился, что с помощью этого списка ему сподручнее держать в узде выселенных из Палестины иври. Про себя Нур-Син решил - пусть жена в его отсутствие займется делом, меньше о нарядах думать будет.

Луринду приняла вызов.

Вот что тоже не давало покоя Луринду с той поры, как она взялась за работу, вот чем она делилась с мужем. Кто он, этот Яхве, или иначе Саваоф, Меродах? Царь богов, отец богов или тот, о ком можно сказать, что он единосущен? Его мышцей, дланью, мыслью создан этот мир или он достался ему в наследство от темной безмерной Тиамат? Если этот Яхве - создатель всего сущего, в том числе и всех народов, живущих на верхней земле, почему иври полагают его чуждым исконным вавилонянам, чьим отростком они сами являются? Почему выселенные из Палестины не создают кумирен, храмов, святилищ здесь, на земле Шумера и Аккада? Почему таятся и не высказывают вслух о том, что есть истина? И убывает ли от подобного умолчания величие того, кто создал мир? Разве запрещено ей, простой женщине, прочитавшей завет в изложении страстотерпца Иеремии, обратиться к Господину с мольбой о даровании ей ребенка? Понятно, что подобные мысли могут не понравиться грозной Иштар, тогда по какой причине Создатель не в силах утихомирить свою божественную дочь? Почему Мардук не воссияет в единстве силы, любви и добра перед всеми, кто его почитает? Почему есть иври, халдеи, арамеи, египтяне, сирийцы, ионийцы, жители Каппадокии, Киликии, Пафлагонии, лидийцы, дикие мидяне, ещё более дикие, разгуливающие в кожаных штанах-анаксиридах и жилетах персы? Почему им нельзя услышать слово нашего Господина?..

Хотя как раз у мидян, кадусиев, парфян, персов и прочих восточных варваров есть свое слово, говорят, не менее мудрое и проникновенное, чем слово иври. Его принес мудрый старец по имени Заратуштра. Ему, по словам мужа, поклонялась удивительная Амтиду, сумевшая пленить сердце Навуходоносора. Заратуштра или в переводе на аккадский "водитель верблюдов", утверждал, что мир есть поле битвы между силами света и тьмы. Каждый, кто стремится прожить достойно, должен встать в строй с бойцами светоносного Ахурамазды и вступить в схватку с первородным мраком, полчищами которого владеет злой дух Ангро-Майнью.

К кому обратиться ей, Луринду? Кого просить о милости, о счастье стать матерью? Или, может, на самом деле поклониться Иштар, отправиться на площадь и там присесть среди десятков и сотен женщин, решивших послужить благодатной богине?

Нур-Син хватался за голову от обилия подобных вопросов. Порой отмахивался, горячился, иногда всерьез начинал втолковывать женушке то, что знал сам, до чего дошел собственным умишком. Ответов было немного, и те казались легковесными, досужими, вроде рассуждений ионийских философов о количестве стихий, из которых возник белый свет. Случалось, молодоженам и скандалить, но всякие раздоры кончались с наступлением сумеречной стражи, когда Луринду готовила постель на крыше, разминала циновки, встряхивала подушки и одеяла.

Ночь покрывала их с головой и каждый раз одаривала нескончаемой радостью. Уже два года как женаты, а насытиться друг другом не могут. Тут ещё эта командировка в Лидию.

– Что скажешь, смоквочка?
– спросил муж.
– Я не настаиваю. Мне самому не по душе этот обряд. Пережиток какой-то...

Луринду порывисто вздохнула, обняла его и ответила.

– Я бы хотела поехать с тобой. Ты - мой властелин, мой любимый и мое дитя. Без тебя мне трудно. Я не хочу, чтобы меня касались чужие руки.

Нур-Син вздрогнул.

– И я не хочу.

Он обнял жену, крепко сжал прохладное, дурманом влекущее тело. Вошел в неё - трудился долго, до изнеможения, до собственной радости, до радости, извергаемой ею.

Затем они лежали молча. Нур-Син смотрел в потолок. Луринду смотрела в потолок. Потолком им было звездное небо.

В Вавилоне стоял сильный зной, так что даже ночью Нур-Син и Луринду, спасаясь от духоты, вынуждены были укладываться на бурдюках с холодной водой

– Может, возьмем рабыню, - предложил Нур-Син.
– Она родит нам сыночка. Я буду любить его, как родного.

– Но рабыня будет рядом, - возразила жена.
– Или после появления ребенка ты хочешь её продать?

Она помолчала, потом добавила.

– Я не хотела бы, чтобы со мной поступили также. Боги нас накажут, если мы отлучим ребенка от матери.

Вновь наступила тишина. Наконец Луринду с силой затормошила мужа, шепнула.

– Ты езжай, ни о чем не беспокойся. Я что-нибудь придумаю.

Она положила голову ему на грудь, поинтересовалась.

– Это не опасное путешествие?

– Нет, трудное. Придется много скакать верхом, много говорить, много слушать. Давай не будем спешить, родная. Решим, когда я вернусь. Писать тебе я буду во дворец. Главный сборщик налогов и хранитель царской почты будет извещать тебя, когда в Вавилоне получат весточки. Ты должна помнить Балату. Мы встречали его в цитадели, когда он явился туда вместе с Набонидом. Такой высокий, вальяжный, с ухоженной бородой. Смотри, Луринду, говорят, он очень охоч до молоденьких женщин, - тихо рассмеялся Нур-Син.

– Ты не веришь мне?

– Верю, родная моя, прекраснозубая.

* * *

Путь Нур-Сину выдался не близкий. Сначала вверх по Евфрату, затем по его притоку Балиху до Харрана, где по приказу Набонида писец-хранитель музея осмотрел городские укрепления, башню и храм Эхулхул, посвященный богу Сину.

Город представлял собой жалкое зрелище. После разгрома, которому его подвергли в дни царствования Набополасара, Харран так и не восстановил былое величие. Город был свят присутствием в нем жилища божественной Луны, однако более недостойного обиталища, какое могли предоставить люди небожителю, Нур-Сину встречать не приходилось. Грязный, украшенный дешевыми бронзовыми подсвечниками и штопаными, местами рванными, священными покрывалами храм напоминал скорее хлев, чем святилище того, кто упавших поддержка, неба осветитель. Скульптурное изображение первородного сына Эллиля Сина также пребывало в плачевном состоянии. То же самое можно было сказать о ступенчатой пирамиде, - издали, при подъезде со стороны Евфрата, она скорее напоминала скособоченный земляной холм, чем дом бога. Террасы местами осели, кромки округлились, в глаза шибали померкшие проплешины, где отлетели покрытые глазурью плитки. На величественном, ведущем на вершину башни торжественном лестничном пролете нельзя было сыскать ухоженную, без трещин и щербин ступеньку. Жрецы дракона всех капищ, всевидящего Сина, жаловались, что отпускаемое для города и храма золото и серебро шло в основном на укрепление и ремонт цитадели.