Варяги и Русь
Шрифт:
— Что ты, что ты, дитятко!.. То, видно, ведьмы днепровские!.. У красных девиц румяные уста, очи — словно солнце в ясный день, лицо — точно наливное яблочко, а русая коса — что волна на реке... Они полюбят — жизнь отдадут.
— Где же живут такие красавицы? — спросил юноша.
— Изволь, покажу!.. Да не одну, а много, и в селе Займище, и в Предиславине...
— Пойдём скорее, пока нет моей бабушки.
В эту минуту вихрь засвистел и чуть не унёс отрока.
— Чур, её, чур! — крикнул Якун и быстро, вынув из-за пазухи ладанку на шнурочке, повесил её на шею юноши. — Ну, теперь не бойся её... Эта ладанка, что шапка-невидимка, защитит тебя от твоих бабушки и дедушки.
В то же время вихрь ещё сильнее засвистел
— Чур, чур, чур, тебя, ведьма окаянная! — закричал старик и махнул наотмашь по воздуху. После этого всё сразу стихло и юноша явился перед ним в другом нарядном платье. «Вишь ты, какой красавец, — пробурчал старик, — словно князь Святославич...»
— Уж не ведьма ли Яруха вскормила да вспоила тебя, сударик?.. — прибавил он громко.
— Не знаю, — отвечал юноша. — А какая она из себя, эта ведьма!
— Вот и я пытаю... Молвят, что она живёт у Днепра под осиною и творит чудеса над владычным родом...
— Какие чудеса? — спросил юноша. — Как она их творит?
— Да вот послушай, — сказал Якун, озираясь вокруг. — Было однажды, при Ольге-княгине, в праздник Купалы, вещий владыка пошёл на воду — мыть божича; жрецы несли мыло, да холсты узорчатые, да елей на умащение. Людям киевским в сей день поставили столы на берегу на пир великий. Вещий моет божича мыльнею в Днепре, но, чудо, глядит, а на волнах лежит девица красная и спит. Владыка уронил божича в воду и не ведает, что творит. Берёт он девицу на руки, а сам трусит, кабы народ не узрел её снежную грудь. «Подайте, — говорит, — покров поволочитый»; ему подали, и кутает он её, а сам дрожит, что твоя осина; и несёт её владыка во храм, а жрецы идут за ним да песню поют величальную божичу:
Грядите во славу-д-мыльницы божьи, Черпайте-д-златом волны морские, Свету свет велий боже наш!А вещий меж тем несёт свою ношу, и пот градом с чела выступает, и не велит владыка никому во храм входить, кроме причета, да велит всем прочь идти. И положил владыка девицу на золотую подушку, да как распахнул ризу...
— Ну, что ж, что распахнул? — спросил юноша, заинтересовавшись рассказом.
— А она, прекрасная, распрекрасная, словно голь гола, проснулась: очи — ровно звёзды, лицо — словно жар горит, грудь колышется точно волны, а русая коса — ниже пят рассыпалась, и сама такая «ласная», что твой пух лебединый!.. Вещий распалился — так и бьёт его грозница; и накинулся он на неё, как коршун на голубку, а она хвать его за седую гриву да на выю верхом: вези, говорит, в широкий Днепр, и начала она хлестать его длинною косою по спине. Заносился владыка вокруг стояла святого, а бежать вон не смеет: стыдно народа, стоящего у храма и ждущего, пока владыка впустит целовать божича... А меж тем с Днепра прилетела тьмущая стая сорок, с хвостами в три пяди — это, вишь, вещий украл их сестру молодшую и осели они храм да трескочут. «Знать, не добро творит вещий», — молвил народ, да и начал в храм ломиться. В та поры у била отрок сидел и видел, как мечется вещий вокруг стояла, а пот с него ручьём валит. «Быть беде, — думает отрок, — заездит красавица владыку», и прыг к ней да за хвост, а хвост-то и остался у него в руках. Вскрикнула девица и покатилась по полу, а отрок за нею... Схватил он её поперёк тела белого, да скорей в волоковое окно, да в терем с нею и был таков. Отворили жрецы храм, а владыка лежит на полу бездыханный, меж тем девица красная в терему живёт и ждёт не дождётся своего желанного отрока. А в та поры княжил Святослав Игоревич. Увидев красну девицу, влюбился в неё, и заныло его сердечко, огнём разожгло... И слюбился князь с нею, да потом поспорил, как звать будущего сына. Родился сын, которого колдунья
— Не знаю, дедушка, не знаю... Э, да не этот ли терем, дедушка Якун!— крикнул юноша, увидев Предиславино.
— Он и есть... Ну, смотри, сударик, чтобы красная девица не обуздала твоё сердце молодецкое.
И они подошли к воротам, но те были заперты.
— Полезай, детина, на дубок да прыгни за ворота, и там ты увидишь красну девицу, но, смотри, не тронь: завещано от князя пагубой.
Но юноша не слушал Якуна и, схватившись за сук дубовый, очутился на дворе, где гуляли красные девицы. Увидев добра молодца, они разбежались по теремам, а сторожившие их дружинники доставили отрока к князю.
— Ну, коли умел попасть на потешный двор, то умей и служить мне, — сказал князь, радуясь удали отрока. — Кто ты?
— Не знаю, — отвечал отрок, вскинув на князя свои соколиные глаза.
— Как звать?
— Не знаю.
— Ну, будь по-твоему, а звать тебя станем Руславом.
Таким образом, Руслав поступил к князю на службу в качестве оруженосца: всё ему казалось ново и любопытно. Глаза его разбегались по красным девушкам, встречавшим князя у главного терема; но он трусил и оглядывался, нет ли где дедушки Якуна.
Встреченный сонмом красавиц и Вышатою, Владимир вошёл во дворец и направился прежде всего на половину терема Рогнеды, отличавшегося от прочих светлиц своей величиной и богатством. Один взгляд на бледное лицо дочери Рогвольда привёл в трепет князя и, пробыв недолго в её светлице, он отправился в терем Марии, которая хоть и приняла его ласково, но была далека беззаветно отдаться ему, прежде чем он не потребовал того; теперь-то он вспомнил, когда и где видел её, и сердце его радостно затрепетало.
— Так это ты та касаточка, которую я видел в Новгороде в волоковом окне в храме Волоса!
Мария потупилась и зарделась, как маков цвет.
— Милая, дорогая моя ласточка, светик мой золотой, — заговорил Владимир, прижимая её к своей груди. — Ты моя дорогая, ты моя желанная.
— Я твоя раба, — возразила она, — но в тот же час была я женой твоего брата Ярополка, и коль ты не брезгаешь мною, то вся жизнь моя в твоей власти. Я полюбила тебя, князь, тогда, когда ты ещё не был князем новгородским, и люблю теперь, великого князя киевского... Но я христианка и поэтому, прости, государь, что осмелюсь напомнить тебе завет твоей бабушки, княгини Ольги...
— Довольно, не сегодня... После, после, дорогая моя, желанная, горлинка! — шептал он, осыпая её поцелуями.
X
В то время, когда Владимир находился в светлице Марии, Рогнеда заливалась горькими слезами. Она не могла даже слышать имени князя, но должна была покоряться судьбе, тем более что она готовилась стать матерью. Владимир не настаивал на поддержании отношений и после неудачной попытки в этот день приблизить её к себе оставил её без всякого внимания. Приехав в Предиславино, он тешился без меры. Будучи бражником, любя пиры и забавы, Владимир пировал со своими дружинниками в Предиславине, ездил на охоту и предавался разгулу. Дружина Владимира не отставала от него: всюду царили веселье и бражничество.
В один из дней пребывания Владимира в Предиславине в избу, предназначенную для стражи, вошёл княжеский отрок Ру слав. Накануне этого дня Руслав уехал повидаться с дедушкой Якуном, но не застал его дома. Со дня поступления его к князю один из воинов смотрел на него, словно припоминая что-то. Воина этого звали Веремид. Почувствовав к нему расположение, юноша сделал его поверенным своих мыслей.
Когда он вошёл в сторожевую избу, все с радостью встретили его.
— Ну, боярин, — сказал Веремид, широкоплечий и рослый детина с весёлым лицом. — Я заждался тебя: думал, что лютые звери али русалки подхватили в лесу.