Век перевода (2005)

Витковский Евгений Владимирович

ЯН ЛЕХОНЬ (1899–1956)

САРАБАНДА ДЛЯ ВАНДЫ ЛАНДОВСКОЙ

Ветер вдруг в окно ударил. Подхватил порывом смелым Все страницы. Пусть уносит! Жажду музыки старинной! Вижу — ты идешь по саду, мелким шагом, в платье белом, За тобою — сарабанды, соловьи и тамбурины. Где поставить канделябры? Где повесить гобелены? У пастушек — роз корзины. Обойдемся без паркета! Васильки толпой стремятся из вазонов, как из плена, А луна пусть будет люстрой — вот и зал для менуэта. Лучше ночи этой дивной для концерта нет момента! Музыканты-невидимки взяли в руки инструменты, Скрипки, флейты и гобои над ночной запели тишью, Говорят с одной тобою — их еще никто не слышит… Всё готово. Дымкой скрытый, мир подлунный ждет чего-то. Меж ночных теней размытых все аккорды есть и ноты. Но не вижу силуэта — там, над книжкою, в молчанье. Мы одни лишь до рассвета ночи слушаем звучанье… Слышишь — над теченьем сонным шепчется Нарцисс влюбленный, Погоди, пока утихнет шелест листьев утомленный. Кто промчался по поляне? Фавн скользнул с надменным смехом. Подожди, пока уйдет он, оставаясь только эхом… Вот акация, роняя свой цветок, засеребрилась — То

Венера, притомившись, сном серебряным забылась. В этом облаке душистом — что ты вспомнишь, что оставишь У акации, притихшей над слоновой костью клавиш? Знаешь ты, когда проходишь лунным садом, мягким лугом — Числа нам несешь и грезы, примиряя их друг с другом. Всем завесам — расступаться, и оковы все спадают, Если только эти пальцы ни на миг не опоздают. Встал вокруг тебя Акрополь тополиной колоннадой, И гармония Вселенной твоему открылась взгляду. Нимфы косы распустили в лодке с музыкой прекрасной, Мраморное совершенство — лишь тебе одной опасно. Как Цецилия, склонилась ты в своей глубокой вере. О пути лазурном знаешь, к чарам злым открывшем двери. Рушатся Каррары скалы, сотни искр летят победно, А рука уже ласкает Галатеи локон бледный. Сколько же противоречий эта музыка сплетает! Вот — обыденность, а после — в вечность звуки улетают… Вместе лавр несу и розу тропкой, что касались боги, Где по клавишам тихонько бродят их босые ноги. Сном пускай глубоким станет высь, где мысль парила с блеском. Пусть в ручей холодный канет — лишь весло разбудит плеском. Средь камней пусть будет камнем, там, на дне заледенелом. И воспрянет под руками, как Офелия, вся в белом. То высокий звук, то низкий — два зерна упали в землю. Урожай ты собираешь — расцвели цветы и внемлют. И горит звезда всё выше в чистом небе темно-синем. Ты, счастливая, играешь в эту ночь на клавесине…

ЧЕСЛАВ МИЛОШ (1911–2004)

ВАЛЬС

Вплывает, в глубинах зеркальных качаясь, Мелодия вальса в сверкающий зал. Смотри — в канделябрах, в дымы облачаясь, Колышутся свечи. И тянется бал… Там пыль розовеет — иль яблонь цветенье? Подсолнухи-трубы сияют, чисты. И руки — распятья, и плечи — сплетенье, Стекло с белизною — среди черноты… Пространство в круженьи летит безмятежном. И перья, и жемчуг, и гул голосов! Зажмурены очи… И с шелестом нежным Шелк тела коснется… И шепот, и зов. Десятого года часы истекают, Часы водяные отмерили срок… Час гнева настанет, смерть жертвы взалкает И с огненным древом взойдет на порог. А где-то — поэту на свет появиться. О них его песня — но им не слышна. Дорогою млечной ночь в хаты струится, И лаем собачьим деревня полна… Поэт лишь родится — его еще нету. О нем ты не знаешь — но кружишься с ним… Навеки прекрасна, в легенды одета, Вплетаешься в войны, и в битвы, и в дым. История — бездна. Из бездны кровавой Он шепчет на ушко тебе — не гляди! Там лик — в ореоле печали и славы… То вальс — или слезы застыли в груди? В прозреньи внезапном раздвинь эти шторы. Вальс в золоте листьев ползет тяжело. Там мир незнакомый, чужие просторы, И ветер холодный стучится в стекло… Зимнее поле желтым озарилось, Ночь оборвалась, небо приоткрылось. Мечутся люди — крик несется смертный, Крика не слышишь — видишь на губах. Снежное поле тянется до неба, Полное смерти — кровь его румянит. Каждый упавший камнем сразу станет… Солнце дымится — пыль к ногам летит… Пленные строем шагают вдоль речки, Над чернотою — лед белый, колючий, А над водою, за синею тучей Бич в красных отблесках солнца. Там, в той шеренге, бредущей в молчаньи, Сын твой, ты видишь. Лицо всё разбито, И ухмыляется рот приоткрытый. Кричи! Он — счастливый в неволе! Знаешь, ведь есть у страданья граница. Губы в улыбке навек застывают, Люди проходят — и вдруг забывают, Зачем они шли и откуда. В скотском покое приходит прозренье. Облако, звезды, заря догорает… Мол, не умру я, хоть все умирают, — И медленно, медленно гибнет. …Забудь же! В круженьи стремятся навстречу Цветы, канделябры, сиянье зеркал! И вальс наплывает. Колышутся свечи, И взгляды, и шепот, и радость, и бал. Пусть руки чужие тебя не коснутся. Венера восходит и тонет в заре. На цыпочки встань — зеркалам улыбнуться. Бубенчики. Санки. Рассвет на дворе…

ЯН НЕРУДА (1834–1891)

ЗИМНЯЯ БАЛЛАДА

Сыпал снег. Дорогой торной Чародей шагал проворно. Виселицы остов черный Вдруг его открылся взору. И качаются три вора. — Ну, ребята, как вам славно На ветру качаться плавно! Я сниму вас, уврачую, С вами рядом заночую. — Прошептал свое заклятье — Хоп! Стоят рядком, как братья. Сели все кружком во мраке, Шеи дружно поправляют, Чародея восхваляют. Первый вор — черней собаки, И плечо ногой накрыто, Борода сто лет небрита. А второй — с башкою драной, На ноге на деревянной, Третий — Боже правый, где ты? — Лед в глазах, а сам — раздетый, Иней на лице сереет, Тело — лишь сосульки греют. — Воскресил я вас. Воруя, Путь свой далее держите. Нынче жизнь я вам дарую, Вы ж мне верно послужите. Выпьем тут же, в чистом поле. После — отоспимся вволю. Вражье племя, мчитесь дружно — Раздобудьте всё, что нужно! Хлеб сюда, вино, постели! — Словно птицы, полетели, Ветром мимо просвистели. Что за посвист разудалый! Первый вор слетал куда-то: — У вдовы забрал я нищей Ту перинку. Счастье вору! Спал на ней ребенок малый — Нам-то, чай, коротковата! — Не волнуйся! Будет впору! Молодчина ты, дружище! — И колдун, хозяйство множа, Сотворил четыре ложа. Где-то

в небе ветер легкий Прошуршал, как плач далекий. Тут второй примчался с кружкой: — Вот вино. Я ночью вьюжной Ловко в шкаф залез, где служка Спрятал всё, что к мессе нужно. Но боюсь, что будет мало. — Нам скупиться не пристало! — Чародей опять колдует. Бочки встали в ряд. И дует Ветер алчный что есть мочи, Словно волки среди ночи. Третий вор спешит, ликуя: — Вот облатка! В ночь такую У священника украсть я Смог — больному нес в ненастье Для последнего причастья. — Что ж, приятель, это счастье, Коль другого нету хлеба. — Вдруг грозой разверзлось небо! Воздух глиною сгустился, Вихрем буйным закрутился, И земля вся задрожала. Что стояло, что лежало — Улетает. Шелухою Братство вознеслось лихое, Только вздох раздался длинный. Вдруг — всё стихло над долиной. Холодно. В тиши морозной День вплывает из-за бора. Виселица — тенью грозной. А на ней — четыре вора.

ЯРОСЛАВ СЕЙФЕРТ (1901–1986)

ДОЖДЬ ИСКР

Дождем над полем искры льются. Ах! Ненадолго остаются! И город спит, — но кто впотьмах, В тот час, когда судьбу я вижу, Следит за мной? Всё ближе, ближе… Это страх. Мне нравилось бежать с дружками В Иванов день за светляками, Ботву пиная без стыда! Но руки девичьи коснутся — И, значит, больше не вернуться Мне туда. Обманут трижды. И склонится, Смеясь, над ним звезда-блудница, — Но плач сопутствует ему. Тебе — благословенье свыше, Град беглых. Благодарность слышу. Ни к чему.

Алексей Рашба^{32}

ГОТФРИД БЕНН (1886–1956)

ПЕСНИ

I

Когда бы нам в бульоне первобытном остаться сгустком плазмы. Круговерть смешала бы в одном настое сытном зачатье и рожденье, жизнь и смерть. Планктоном стать или песком бархана во власти ветра — это благодать. Глаз стрекозы или крыло баклана так совершенны, что должны страдать.

II

Презренны все житейские итоги, Рассчитывать на лучшее смешно. Воистину, мы все больные боги, а думаем, что верим в Бога, но — спокойна бухта. Лес — в листве шуршащей. В тяжелых звездных гроздьях небосвод. Скользит пантера непроглядной чащей. Всё это — берег. Вечна жажда вод…

***

Исчезло Я в разрывах стратосферы жертва ионов — облученный штамм — поля, частицы; вечности химеры застыли в сером камне Нотр-Дам. Уходят дни — ни вечера, ни утра, стоят года, — ни палый лист, ни снег того не скроют, что бессрочна сутра, а мир — побег. Где путь твой, где конец пути, где мера исчерпанности, полноты — играет тьма кристаллом Агасфера: в его решетках протекаешь ты. Агаты звезд — как колотые раны, джунгли смертей — как почва бытия, народы, судьбы, битвы, Каталауны заглатывает бездна с острия. Заброшен мир. Сквозная человечность, пространство-время вяжущая в жгут, есть функция, с пределом бесконечность, а мифы лгут. Откуда и куда? Ни ночь, ни утро. За здравие? За упокой? Спросить ответ у веры было б мудро, — Но у какой? О, если все мыслители о Боге помыслят и склонятся к одному, и пастыри, и паства, все в итоге причастием с себя омоют тьму, вино стечет, как кровь из общей раны, и стол один — преломит хлеб семья, — о, этот вкус, о, этот час осанны, когда найдешь потерянное Я.

ТОЛЬКО ДВЕ ВЕЩИ

Устав, наконец, от созданья бесчисленных мифологем, ничто не избегнет страданья под вечным вопросом: зачем? И спрашивая без зазренья, возьмешь много позже в толк, что есть лишь одно: терпенье — от смысла, от веры, от рвенья — судьбою навязанный: долг! Проходят под гибельным знаком розы, снега, моря, есть две только вещи: вакуум и меченный атом — Я.

АВГУСТ

Нет одиночества полней, чем в августе, — вид урожая, пожаром красок угрожая, не трогает души твоей. Светлы озера под луной, поля чисты, пусты аллеи, но где победы, где трофеи царств, предначертанных тобой? Броженье плоти, винный дух, здесь, где оправданы рожденья успехом самоутвержденья, — ты выбрал пораженье — Дух.

ПОЕЗДКИ

Цюрих представьте, к примеру, город обычный вполне. Можно ли чистую веру черпать в его глубине? Или же, бредя Гаваной, ждешь, что один ее вид белой и розовой манной жажду твою утолит? Станция, площадь, аллея, пляжи, руины, мосты, — даже потокам Бродвея общей не скрыть пустоты. Ну и зачем ты плутаешь? Путаешь только себя. Стой — ты еще испытаешь явь безграничного Я.

ВАШИ ЭТЮДЫ

Ваши этюды, арпеджио, хорал копируют причуды подержанных лекал. Свою имеет ноту простой вороний грай — был глуп, имел работу: ну, чем тебе не рай. Сакрального вокала красив речитатив, однако у шакала есть тоже свой мотив. Ax, призрачны литавры, и караул во фрунт, невидимые лавры там, где под тоном грунт.