Великая империя зла
Шрифт:
Шла война за восточные, северные и западные земли. Никак не удавалось отбросить врага подальше, и все виной все то же.
Никудышная упряжь для лошадей от того, что все гнило заживо, плохая обувь для солдат, мало ружей, а одними саблями, да копьями много не навоюешь.
Вот и ходили стражники с какими-то длинными ружьями вместо того, чтобы ходить уже давно с короткими, как у других.
Так мыслил простой народ.
А царь в это время говаривал:
– Ничего, подождем немного. Они у нас долго не задержатся. Холодно больно тут. Не привыкшие они воевать-то в нашем краю.
– Так-то оно так, батюшка, - соглашались дворяне, - но, где это видано, чтобы мы спину подставляли в битвах и баталиях. Повек такого не помним.
Царь гневался и кричал визгливо:
– За то я помню, сам был там и воевал тоже, пока сюда вот попал, - и он показывал на трон, стуча по нему кулаком.
Дворяне притихали и исподлобья смотрели на него.
Что они могли еще сказать?
Затем царь снова утихал и уже более спокойно добавлял:
– Сам знаю, что плохо воюем, но хоть так. А коли и этого не будет, то кто ж нам денег давать будет. А? Что люд простой скажет? Что закабанели или обленились вовсе. Нет. Так нельзя. Пускай воюют себе там служивые. Им к этому делу не привыкать. Сам знаю, воевал ведь. Пусть, покормят вшей в окопанях. Может, дурь какую выбьет. А то прослышал я, что недовольства много среди войска прочего. Нельзя дать им взбунтоваться, а то и вовсе на погибель сойдем. Кто ж кормить нас будет?
Вот так, совсем не мудрено и отвечал царь своим подчиненным. Довольно просто и безо всякого хвастовства, если не считать, что сам якобы воевал.
Так и шли из года в год слухи о каком-то царе-олухе, не знающем, чего он хочет и вообще царь ли он.
За них били, казнили, выдирали языки, но все ж истребить не могли. И, наверное, не только потому, что таких было достаточно много, а еще и потому, что скорее и вернее - это была святая правда. А правду, как известно, выбить из головы очень тяжело, так как она глубоко сидит внутри.
Царь нервничал и кричал вновь:
– Так несите же выпить поскорее. Эй, где вы там все, олухи? А то помру ведь, будете хоронить, а где денег брать, казна то исхудала и почти пуста...
– И вправду, - тихо шептались рядом стоящие дворовые люди, - и хоронить то не за что. Надо бы дать ему выпить, а то, не дай бог, помрет, яко прежний государь от падучей".
Кто-то отошел в сторону, а затем вернулся и поднес царю стакан с хмелем.
– Что даешь, сучье отродье, - вскричал царь, - водку неси и скорее. Не то, прикажу выпороть у всех на виду там, на площади.
– Где ж, батюшка, ее достать-то, - извинялся боярин, то и дело, отходя в сторону, - водку-то от немца берем, а он нынче дорого просит. Казна, сам знаешь, пустая.
– Гад, - закричал царь, - я вытрясу все ваши кошельки.
– На, вытряси, - промолвил один боярин и выступил наперед, - нету-ти там ничего. Ты все уж из нас вытряс.
От удивления у царя глаза полезли на лоб, округлились и расширились.
– А, ты кто такой?
– вымолвил он с трудом, явно озадаченный такой смелостью.
– А я тот и есть, кто должен тебя унесть, - проговорил
тот скороговоркой и тут же с размаху бросил нож в Малюту.
Бояре ахнули и отшатнулись в стороны. Малюта успел уклониться, и нож угодил в левую часть спинки трона.
– Ах, ты, мразь окаянная, - залепетал царь, опомнившись после секундного остыва, - да, я тебя сейчас за это.., эй, стража. А, ну, хватайте его и вяжите, и на площадь его голышом.
Тут же подбежали растерявшиеся стражники и схватили незадачливого боярина за руки. На ходу срывая с него одежду, они поволокли его на площадь.
– Кто еще хочет?
– грозно выступил царь с трона.
– А, ну, марш все туда. Эй, стражники, и этих туда же.
И, невесть откуда набежавшая охрана окружила целую толпу дворовых и, подталкивая длинными копьями с секирами на концах, повела на площадь.
Тут царю кто-то из разлетевшихся ранее слуг принес долгожданного зелья, и он нахрапом выпил, а затем, бросил стакан за спину.
Лицо загорелось у него на щеках, сам он словно вырос.
Плечи расправились, и голос окреп.
– А, ну, давай еще один, - закричал грозно он теперь уже на слугу.
Тот подбежал и налил снова.
Царь выпил, крякнул и, немного оговтавшись, сказал:
– Теперь я знаю, отчего мне плохо. Это оттого, что они были рядом, - и он указал на место стоявших ранее бояр.
– А теперь, пойдем все смотреть, - громно сказал он и повел за собой слуг.
А на площади уже собирался люд. То были простые ремесленники и приехавшие поутру крестьяне.
Все вышли на улицу, чтоб поглядеть на очередную забаву.
"Как царь малювать будет, - говорили они, - охота поглядеть", - под этим подразумевая чью-то казнь или просто расправу.
Вскоре вся площадь была заполнена людьми, а кое-кто уселся на подмостках, чтобы получше рассмотреть это диковинное зрелище.
Царь вышел на середину, держа в руке огромную плеть. Стража подвела к нему почти голого человека, сутулившегося от утреннего холода, и, казалось, стесняющегося огромной массы людей.
– Этот злодей хотел было погубить меня, - крикнул царь во все горло, - он бросил нож в своего государя, и только рука Господня отвела его в сторону.
Толпа ахнула и заклокотала. Как же так, на государя руку поднял, да еще кто?
Боярин! Весть-то, какая! Это не холоп?!!
– Эй, стража, - снова крикнул царь, и те к нему приблизились, - это так было или нет?
– Так, так, батюшка, - громко закивали они головами.
– А, чтоб лишнему не бывать, то проведите внутрь тройку человек из мастеровых, чтоб подтвердили. Нож до сих пор там... Больше не надобно, а то растащут.., - известно пошутил тут же он.
Лес рук вырос из толпы. Каждому хотелось поглядеть на царевы палаты.