Великая империя зла
Шрифт:
И это было именно то, что необходимо каждому в общении с другим. Это было доверие, выраженное болью немых сердец и молчаливым взглядом толпы, которая уже не кричала, а просто тихо молилась, уверовав в свою судьбу и судьбу их великого поводыря.
Эмир снова опустился пониже и последовал дальше ко дворцу, который уже не приветствовал его тепло и торжественно, как это было раньше, а встречал холодом и отчужденностью.
– Вот оно, истинное прозрение, - подумал про себя эмир, - когда встречаешь человека, ищущего в тебе опору и поддержку, и когда ты сам истинно хочешь того же. Тогда и наступает та пора, которую называют извечно добротой.
Но, это не та доброта, закованная в рамки безразличия и воспетая в песнях и стихах. Нет, это другая доброта. Та, которую порождает сама жизнь и эпоха ее восхождения. Это та доброта, которую мы зачастую называем просто любовью, но при этом забываем, что слово любовь не всегда соответствует истинной доброте.
Это всего лишь мера торжества сближения одного с другим. А настоящая доброта - это гораздо больше и чище. Она продиктована нам свыше, и только те достигают ее порывов, кто искренне верит в нее и ни на минуту не забывает об этом.
Все может случиться или уже случилось, но доброта никогда не забывается. С нею люди рождаются и умирают. Важно только найти ее в себе и принять внутренние порывы, и тогда откроются сердца других, и она сольется в единое целое. Но, нельзя открывать ее прежде, чем кто-то осмелится указать на нее своим пальцем. Это уже другое.
Это та слепота других, от которой умирают и погибают по-настоящему добрые люди. Именно она заставляет их врать, и даже иногда лгать самому себе о своей внутренней доброте.
Нельзя слушать подобные указки, надо действительно чувствовать ее в себе, и, пренебрегая чужим мнением, знать, что она есть там, где-то внутри и ждет только часа для того, чтобы вырваться наружу.
Вот истина самой настоящей доброты. Ее не показное начало и не бахвалящееся снаружи.
Не верьте никогда бросившему монету нищему. Это ложная доброта. Она лишь порождает то жалкое безразличие других и развивает жалость и убогость душ иных, немо глядящих на это.
Но, и не проходите мимо подобного, ибо в том, кто нал ниц, уже никогда не обнаружите той же доброты. Она ушла вместе со всем остальным: честью, достоинством и гордостью.
Той человеческой, которой полны все и повсюду, и которой так мало сегодня и уже сейчас. Не бойтесь показаться слабым в глазах других. Бросьте монету, но помните, что ваша жизнь чем-то схожа на ту, уже пропавшую, и задумайтесь над этим, и попробуйте понять: зачем это надо?
Так думал эмир уже не о своей, а о другой доброте. Тех, обездоленных и нищих; тех, у кого отняли все, не взирая на их мольбы и упования.
И сердце его становилось все туже и туже.
– О, Аллах, - шептал он, поднимаясь по лестнице, ведущей к основному зданию, - как тяжело поднимать волю и дух тех, кто, не задумываясь, бросает их под ноги любому кровопийце, лишь только издали казавшемуся добрым и преданным их другом, а вблизи - настоящей змеей, жало которой неизменно убивало то одну, то другую простую жизнь.
Как жаль, что я этого не могу сказать самим людям. Они не готовы к этому сейчас. Но может, пройдет время, и я смогу доказать это".
Чувство какой-то безысходности наполнило ему грудь, но эмир поборол его внутри и, взявшись за ручку двери здания, обернулся назад.
Где-то там внизу стоял народ.
Его народ и народ Великой империи. Только к этому нужно добавить еще одно слово.
Великая Империя Зла - только так можно назвать все это сейчас. Ибо нет в ней тепла и света не наружного, а изнутри идущего и поднимающегося вверх. Ибо нет в ней сейчас той же искренней доброты и простоты ее возжелания ближнему. Ибо она становится для многих лишь огромной чашей человеческих жизней и, в большей степени, в ней уготована смерть, алчность и насилие, не говоря уже о многом и многом другом.
И Зло - то последнее слово, не родилось просто так. Его породили те же, кто эту Империю и составляет, не взирая на очень маленькую долю тех, кто действительно понимает и искренне желает добра.
Так зачем торжествовать этому Злу, и почему люди не покорят его сами?
Не было пока на это ответа, хотя он созревал уже где-то внутри. Он зарождался, как утреннее солнце и хоть немного согревал душу, которая была еще не достаточно чистой и светлой, как того хотелось бы самому эмиру.
И он это понимал. Понимал так же и то, что просуществует она еще достаточно долго, ибо мизерен в ней поток здравой мысли и покаяния. Ибо золото и блажь застилали и туманили взор. Ибо войны давали богатство и славу, так и сея повсюду вражду и убогость.
Так может, бросить все это, и пусть насладится им во славу другой?
Нет. Нельзя, ибо тот другой может исказить настоящий поток тепла, ибо он может быть подвержен греху раньше, чем созрела его душа.
Надо бороться, как можно. И надо оставить в наследие самое лучшее, что осталось от безжалостных войн и бесконечных погребений воинов и просто людей. Надо заставить других думать как сам, и надо потребовать от них исполнения всего того, что диктует нам время.
Эмир стоял у двери и смотрел на людей. Они уже не молились, а радостно приветствовали, как всегда.
И Абдах вдруг понял, как ничтожно мало нужно простому человеку для того, чтобы забыть причиненную совсем недавно боль. Всего лишь слово и доверительное к нему уважение.
И как часто этим пользуются другие - он знал. И это тревожило его душу, ибо оно искажало его самого в глазах других.
Ибо те, кто ему поверил, будут верить и другим так же. Вот, что самое страшное.
Они верят во власть. Власть ушедшую, власть настоящую и власть только приходящую. Но, никогда не верят в самого человека, ее представляющую.
Ибо для них он лишь олицетворение ее самой, и один из таких же, то есть людей.
А пороки известны всем. И никому это теперь не доказать, так как все погрязли во всем этом. И что стоит одно его слово по сравнению с другими, лживыми насквозь?
Ничего.
Как ни грустно это было признавать, но все же оно было именно так.
Так что делать?
Выходить и кричать, что ты не такой, как все, или просто, пользуясь властью, исповедовать свои, принесенные теплом законы. Но нет. Они не поймут этого.