Вид из окна
Шрифт:
4
Утром Вера проснулась со странным и приятным чувством обновления. Ей впервые за долгое время было абсолютно всё равно, что сегодня будет происходить на работе. В ванной комнате она долго смотрела на себя в зеркало и так, не спеша, собиралась, что охраннику на воротах пришлось два раза напоминать ей: подошла машина. «Эти точности, весь этот ритуал придумала я сама? Зачем? — спросила себя, садясь на заднее сиденье «Лексуса». — Хорошо Словцову, он вырвался из этого беличьего колеса…» Какое-то важное решение назревало даже не в разуме, где-то в душе, но она только пыталась уловить его, попробовать на вкус.
Перед сном она читала кусок романа, написанный Словцовым, в то время сам он долбил по клавишам ноутбука, как из пулемёта, где-то наверху. Альтер эго Словцова, то бишь главный герой, разложил по главам их отношения именно так, как они складывались. Сначала складывалось впечатление, что автор пишет роман в модном ныне стиле “non-fiction”. Некоторые совпадения, пророчески увиденные Павлом, её почему-то не удивили. То, что главная героиня возьмёт для чтения рукопись, это уж почти по-булгаковски, это само собой разумеется. Хотя откуда ему было знать, что Хромов летел домой пьяным в ноль? Сама Вера ему об этом не рассказывала. Но так поступил бы каждый второй мужчина на планете, снимая стресс. Особенно, если у него есть к этому предрасположенность. Больше всего её удивила сентенция про телевизор. Звучала она так: если мужчина и женщина не смотрят друг с другом телевизор, значит, они влюблены друг в друга. Объяснялось всё просто: значит, есть что-то волнующее их в себе самих больше, чем мощные чары колдовского ящика. И тут же в памяти отмотала обратно последние дни. Она действительно не смотрела телевизор ни с Павлом, ни в те дни, когда он был в больнице, хотя до этого обязательно следила за вечерними новостями или могла сунуть в дивиди-плейер какую-нибудь голливудскую стряпню, номинированную в этом году на «Оскар».
Ну, хорошо, это тонкое наблюдение поэта. Женщину от телевизора, если она не последняя дура, могут оттащить любовь, книга и собственный ребёнок. Попробуй попросить у Лизы кофе, если она смотрит в это время любимый сериал. Этот кофе будет заряжен такой отрицательной энергией, что выпивший его в некотором роде хлебнёт изрядную порцию яда. Но было ещё одно размышление-предсказание, которое Веру напугало: в больнице главный герой, рассуждая о летающих над землёй пулях и их траекториях, приходит к заключению, что если пуля предполагалась Хромову, то обязательно будет пуля и для Словцова. А случайная пуля иногда выбирает точнее, чем рассчитывает тот, кто её выпустил, или тот, кто её заказал. Всё это прозвучало со страниц в одном тоне с нехорошими предчувствиями и опасениями Веры. И настолько явно, что захотелось войти сейчас в его спальню и сказать: бросай всё, поехали отсюда! Или: я давно одна, мне страшно, мне ни к чему даже эта внешне богатая жизнь, я перестаю видеть в ней смысл. И вдруг приходит озарение: то же самое, только в мужском роде может повторить ей Словцов. С той разницей, что он уже решился на весьма оригинальный и почти отчаянный поступок. Он попытался парить над «не». Какое-то время она пробовала это желание на вкус, пытаясь понять, чего в нём больше, желания преодолеть собственное одиночество или рождающегося чувства к Павлу?
В конце текста она прочитала всё то самое, что он сказал ей об одиночестве, определяя его движущей силой вселенной. Всё, кроме одной фразы, в которой сам Словцов задавался вопросом: а не создал ли всех нас Господь, чтобы избежать одиночества? Собственного. И стали мы плодиться и размножаться и досаждать Создателю неблагодарностью, потому что не умели ценить ни любви, ни одиночества, считая лекарством от последнего даже Интернет, виртуальный мир. Наверное, компьютер считает Интернет богом, потому что упрямо пишет это слово с большой буквы, в то время как слово Бог он готов писать с любой. Даже компьютер жаждет подключения к сети, чтобы избежать одиночества. Мы настолько созданы по образу и подобию, что готовы поделиться своими антропометрическими характеристиками не только с собаками, но и грудой микросхем и железа. И это тоже признак одиночества. Признак слепоты. Экраном телевизора или экраном компьютера мы загораживаемся от Создателя. Но не можем загородиться от одиночества. «Вначале было Слово», начал свою Благую Весть любимый ученик Христа. «И Слово было у Бога, и Слово было Бог». Посредством слова человек преодолевает одиночество. Посредством Слова человек преодолевает себя, преодолевает смерть… И потом вдруг неожиданно Словцов бросает свою мысль и задаётся вопросом: писатель сыплет словами, поэт играет ими филигранно… Раз они так нуждаются в словах — они самые одинокие люди? Или они играют в богов? Оставшиеся после них слова не есть преодоление смерти, потому что их можно собрать и сжечь, засунуть в компьютер и стереть, просто забыть! В романе Брэдбери пожарные специально сжигают книги, у Воннегута люди просто перестают читать, кто из них больший фантаст, если последний пишет правду? Слова, предложения, рассказы, стихи, романы можно не прочитать, можно забыть, можно сжечь. Можно, если они не записаны на небе.
В офисе она даже не удивилась, получив от Клавдии Васильевны факс с тем же текстом, что и вчера. Надо рассказать об этом Павлу, подумала она, если он уже в каком-то виде не смоделировал эту ситуацию. Она ещё и ещё раз прокручивала в сознании события последних дней и даже — лет: одиночество, работа на износ, снова одиночество. Даже находясь среди людей, которым могла доверять, Вера оставалась одинокой. Она ни разу не просила в эти годы ни о чём Господа Бога. Но она ни разу не поблагодарила Его, словно не за что. Наверное, её глупое объявление, эта игра в фатум, превратилось в молитву сразу для двух человек. «Вера — имя ко многому обязывающее», — вспомнила она строчку словцовского романа. По христианской традиции напрашивается продолжить: Надежда, Любовь. Словцов же на обратной стороне листа карандашом оставил набросок стихотворения.
Если вдруг ты заставишь меня Верить в то, что любовь преходяща, Станет город, как мёртвая чаща, А костёр, как рисунок огня. Станет ветер и будет стоять, Не толкая унылое небо, Был я здесь или, может быть, не был, Мне уже никогда не понять. Пушкин в руки перо не возьмёт, Не коснётся холста Боттичелли, И в системе бесполых значений Нерождённый Петрарка умрёт. И пройдёт самый глупый парад: Натюрморт, аппетит и карьера, Вместо музыки будет фанера, Вместо образа — чёрный квадрат. Поколениям счет завершая По замшелым могильным холмам, Вырвет сердце от горя Адам, Ибо ребра ему не мешают. Пей же Евину хитрость и стать! Эту жизнь без любви не приемлю. Для чего нас сослали на Землю Без тебя не дано мне понять.Ещё она вместе с бессонницей вынесла из прошедшей ночи твёрдую уверенность: Павел, не просто играющий ироничную пьесу интеллектуал, а талантливый человек, находящийся в перманентном состоянии боли.
Вера вызвала Астахова. Кивнула ему на факс. Он безнадёжно покрутил его в руках.
— Завтра, наверное, ещё один придёт.
— Это что, психическая атака? — задалась вопросом Вера Сергеевна.
— Факс был из Москвы, вчера удалось установить. Вполне может, что и хромовские так шутят по его же приказу.
— Глупость какая-то. Михалыч, я вообще-то тебя позвала не для этого. Мой кабинет твоим ведомством не прослушивается? — как будто такой вопрос был вообще возможен, всё же спросила Вера.
— Нет. Сто процентов. Вообще никем.
— Тогда я хочу тебе задать очень важный вопрос. Мне нужен честный ответ человека, которому я целиком и полностью доверяю. — Вера сделала нужную в таком месте паузу. — Скажи, если я вдруг решу исчезнуть, ну просто раствориться в этом безумном мире, насколько это возможно? Сможешь ли ты мне помочь?
— Придётся ответить банально: в этом мире за деньги возможно очень многое. И на меня, Вера Сергеевна, вы можете положиться… Да что я говорю, сами знаете. Но по-настоящему исчезнуть можно только без денег. Во всяком случае, три четверти вашего состояния должны быть на плаву. А какой смысл исчезать без денег?
— Михалыч, у меня есть тайны, в которые не посвящён даже ты. На плаву у меня и так далеко не всё. Было бы неосмотрительно глупо не страховаться в наше время.
— Это я подозревал. Но даже тайные вклады надо по-умному отвести от удара.
— За это не беспокойся, для таких операций существуют честные банкиры. Если я тебя попрошу всё организовать, ты поможешь?
— Два раза меня просить не надо… Правда, в этом маленьком городке исчезнуть практически невозможно, поэтому лучше это имитировать в Москве или где подальше. Потому как, если исчезнет человек вашего размаха, тут будут рыть до самой вечной мерзлоты. Так что — Москва. Этому Вавилону всё равно. Или Урюпинск… Или заграница какая. Вам всё же стоит почаще ездить в столицу, хоть вы этого не любите.