Виктор Петрович Астафьев. Первый период творчества (1951–1969)
Шрифт:
Эпитеты часто лежат в основе других тропов: метафоры, олицетворения, гиперболы и др.
Одним из распространенных тропов в прозе В. П. Астафьева является метафора. В основе этого тропа лежит образное сравнение, базой которого служит семантическая двойственность слова или выражения.
Метафора развивается на базе различных частей речи. На основании этого признака выделяют метафору именную субстантивную, именную адъективную, глагольную метафору
Наиболее распространенной разновидностью именной субстантивной метафоры является генитивная метафора, представляющая собой сочетание двух существительных, в котором собственно метафора заключена в главном слове, а зависимое слово в родительном падеже создает контекст, позволяющий расшифровать образ: Я поднял нависшие над окошком перевитые бечевки хмеля и
В. П. Астафьев использует в своих текстах индивидуально-авторские метафоры, для раскрытия смысла которых необходим более широкий контекст. В качестве примера метафоры такого рода Т. А. Демидова приводит следующий контекст: Весною левонтьевское семейство ковыряло маленько землю вокруг дома, возводило изгородь из жердей, хворостин, старых досок. Но зимой все это исчезало в утробе русской печи, раскорячившейся посреди избы («Последний поклон», «Конь с розовой гривой»). По мнению исследователя, «в этом контексте с помощью индивидуально-авторской метафоры „утроба печи“ реализуется важная идея об одушевлении русской печи, кормящей и согревающей всю семью» (Демидова, 2007).
Наряду с авторскими метафорами в текстах В. П. Астафьева также используются стертые субстантивные метафоры: Все проходит: любовь, сожаление о ней, горечь утрат… («Далекая и близкая сказка»). Выразительная сила такого рода метафор низка, поскольку образ либо уже не ассоциируется со сравниваемым предметом (чашечки цветов), либо в силу частого использования в фольклорных произведениях и разговорной речи (доля тяжкая) или в публицистике (вечное молчание) превратился в клише.
Применительно к субстантивной метафоре объектом сравнения выступают либо части человеческого тела (нутро земли, душа скрипки), либо действия, которые связываются с человеком (вздох земли, голос речки).
Именная адъективная метафора часто строится по антропоморфной модели: Сиротливой кучкой стояли солдаты у дороги («Сашка Лебедев»); Понимая, как тяжело жить в таком пустоуглом, немом доме, Саша посоветовала отцу с матерью пустить на квартиру семейных эвакуированных… («Индия»).
Основой скрытого сравнения может служить перенос признака с живого на неживое, с неживого на живое или между однотипными основаниями. Признаковая характеристика антропоморфной адъективной метафоры связана с характеристикой внешнего вида предмета (носатая тень), указанием на состояние (сонное предутрие, одинокая скрипка) и его изменение (захмелевшаяречка, очнувшаяся трава), на цвет и его интенсивность (тяжелый свет, огненные лапы), на тактильные ощущения (пушистые узоры).
В предметной области метафора строится на переносе значения внутри сферы неодушевленного. При этом свойства неодушевленного предмета часто переносятся на абстрактное понятие: …Но никогда не проходит и не гаснет тоска по родине… («Далекая и близкая сказка»).
Метафоры, в основе которых лежит перенос признаков с одного неживого предмета на другой, выражают широкий спектр значений. Чаще всего при помощи метафорических средств такого рода автор изображает неактивные действия, близкие к полному покою (музыка льется, разлились звуки). Ряд метафор связан с передачей изменения интенсивности звука: от негромкого (шуршит река), постепенно набирающего силу, к очень громкому (гремела река, рокотал ручей).
В глагольной антропоморфной метафоре характер олицетворения, прежде всего, связан с представлением неживого предмета
В качестве основания метафорического переноса в антропоморфной метафоре выступают такие ассоциативные признаки, как физическое состояние: В ней огонек закачался, хилый, чуть живой от такого топлива («Звездопад»); внешний вид: Прилетит резкий, тугой порыв, сморщит угрюмое лицо Енисея («Дикий лук»); свойства характера: Она рванулась ко мне навстречу, и я рванулся было к ней, но вдруг увидел себя чьими-то чужими, безжалостными глазами… («Звездопад»).
Характерным приемом, направленным на усиление выразительной силы метафор, можно считать цепочечное расположение метафорических единиц в тексте. При этом в одном микроконтексте соединяются антропоморфные метафоры и единицы, основанные на переносе признака с предмета на предмет (пожар слабел, опускался, проваливался, дробился; туманы ползли, убирались в лога, питали собой листья).
Одной из примет художественной речи В. П. Астафьева является использование развернутых метафор. Такие метафоры являются индивидуально-авторскими, они сохраняют характерное для этого тропа ассоциативное сближение предметов, но для их реализации требуется широкий контекст.
Некоторые развернутые метафоры также имеют цепочечную структуру. Так, например, метафора ромашки приморщили белые ресницы на желтых зрачках построена по принципу последовательного соединения центральной антропоморфной глагольной метафоры ромашки приморщили с двумя субстантивными метафорами, построенными по типу замещения (белые ресницы, желтые зрачки).
Метафора-замещение – это троп, в котором «первичный образ опущен и лишь подразумевается» (Корикова, 2007). Первичные образы, которые подверглись замещению в процессе создания метафоры (лепестки и сердцевина цветка), легко восстанавливаются, поскольку автор художественно отображает предмет, хорошо знакомый читателю. В результате замещения происходит выдвижение на первый план тех признаков, которые «поддерживают» центральную метафору.
Развернутая метафора у Виктора Петровича может включать идиоматические выражения, которые выступают «в качестве ассоциативного плана значения, то есть входят в состав сравнения в качестве его последней части» (Демидова, 2007). Так, в рассказе «Деревья растут для всех» встречаем такой контекст: Там и мята, и зверобой, и шалфей, и девятишар, и кисточки багровой, ровно бы ненароком упавшей туда брусники – лесной гостинец, и даже багровый листик с крепеньким стерженьком – Егорка пал в озерко, сам не потонул и воды не всколебнул, да еще модница осенняя, что под ярусом висит, будто зипун с красным гарусом – розетка рябины. Данный микроконтекст насыщен метафорами, причем по мере продвижения от начала к концу этого предложения происходит усложнение структуры метафоры и расширение ее семантической емкости. В начале предложения представлена субстантивная метафора кисточки брусники, за ней следует часть предложения, которая представляет идиоматическое выражение (загадку): багровый листик с крепеньким стерженьком – Егорка пал в озерко, сам не потонул и воды не всколебнул. «Порядок следования компонентов загадки в данном случае нарушен – сначала дается отгадка, а затем как отголосок детского восприятия мира ассоциативно „всплывает“ загадка. Такой прием позволяет Виктору Петровичу подвести читателя к развернутой метафоре (.модница осенняя, что под ярусом висит, будто зипун с красным гарусом – розетка рябины), которая, по сути, представляет собой авторскую загадку. Начальным элементом развернутой метафоры является метафора-замещение модница осенняя. Она, собственно говоря, и является самой загадкой. За ней следуют подсказки (под ярусом висит, будто зипун с красным гарусом), которые актуализируют типичные признаки объекта сравнения – обычное место расположения, схожесть с бусинами по форме и цвету – и тем самым должны привести к правильному ответу. В конце предложения непосредственно указывается объект сравнения и таким образом читателю предлагается отгадка—розетка рябины» (Ревенко, 2009).