Во времена фараонов
Шрифт:
Наконец, в редакциях «Книги Мертвых» Нового царства в человеке просыпается сознание преступности; он уже не старается отрицать своей греховности перед лицом осирийского суда, он просит богов уничтожить все, что есть в нем преступного. [202] Ничто, быть может, не дает нам более высокого понятия о тонкости этого сознания, чем «Глава сердца» (гл. XXX). То, что больше всего переполняло мертвого леденящим ужасом в день Суда, это было видеть свое собственное сердце, свою совесть на чаше весов с противовесом Правды на другой. «Сердце матери моей, – говорил он ему, – сердце моего рождения, сердце, которое было у меня на земле, не свидетельствуй против меня, не будь моим противником перед божественными властями, не весь против меня… не говори: ”Вот что он соделал, воистину он это соделал”… не навлекай на меня зла перед великим богом Края Закатного». [203] Так, «самый страшный обвинитель человека тот, чьих утверждений никто не может опровергнуть, это он сам, это его собственное сердце, которое слишком хорошо знает, что сотни раз он преступал прекрасно
Нравственный закон, следование которому обеспечивает людям искупление, можно свести к одному предписанию: «быть праведным, творить истинное». Назначение человека на земле в том, чтобы заклясть первородный грех; он достигнет этого, если, помня о своем небесном происхождении, он будет действовать в том же направлении, в каком действуют боги. «Бог, – говорят литургийные тексты, – творит Правду, живет Правдой, есть сама Правда». Человек да чтит законы природы и совести; действовать иначе, творить дело эгоизма, насилия, несправедливости – это значит искажать гармонию между людьми и миром предметов, сходить с почвы действительности, изменять создание Творца. Несправедливый или порочный забывает, что он лишь частица божества в божественном целом; он нарушает порядок Вселенной, он «не в Правде». Праведный продолжает дело Творца; творя милосердие, братство, правосудие, он укрепляет общий порядок и понимает мировую гармонию; удел его после смерти – беспрепятственно наслаждаться Правдой: «Те, что творили праведное, будучи на земле, и боролись за богов, призваны пребывать в Радости мира, в стране, где живут правосудием. Их праведные дела зачтутся им перед лицом бога великого, разрушителя нечестия, и скажет им Осирис: ”Вам, праведные, Правда, соединитесь с тем, что вы сотворили, подобные тем, кто войдет со мной в чертог Духа святого. Живите тем, чем питаются они; владейте возлияниями вашего водоема: он до краев полон правосудия”» [205] .
Итак, день Суда есть великий день судьбы человеческой, Dies irae, dies illa! «Принесена будет книга, в которой заключено все, что послужит для Суда над миром, и ничто не останется без возмездия.» [206] Виновные предавались плахе жертвоприносителей, пасти чудовищ-пожирателей, вечному пламени. Шаба давно отметил поразительное сходство между египетским понятием ада и евангельским преданием: «Египетский ад имел горящие круги, бездны огня, огненные воды – единственное питье жаждущих грешников. Демоны, палачи проклятых, обитали в чертогах, где пол из воды, потолок из огня, а стены из живых аспидов; там были жаровни и котлы для пытания грешников». Но для нравственной оценки понятия египтян о Суде еще лучше сравнить требования, которые предъявляются праведному, и сличить, как сделал Шаба, некоторые формулы, бывшие в ходу уже во времена пирамид, с одним отрывком из Евангелия от Матфея: «Когда же приидет Сын Человеческий во славе своей… (он) отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлищ; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлищ по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите благословенные Отца Моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира. Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня… Тогда Он скажет тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный…» Сравните этот текст папируса: «Амон-Ра, судья, не берет подарков от жестоких; он судит виновного; этот для котла; праведный же по правую его сторону»; или этот отрывок из главы CXXV: «Праведный живет Правдой, питается Правдой. Он повсюду распространял радость; о том, что он делал, говорят люди, и боги радуются этому. Он примирил с собою бога любовью своею: он дал хлеба голодному, воды жаждущему, одежду нагому…» [207]
Несомненно, этому построению нравственного идеала можно противопоставить одно очень важное возражение. Мы знаем, что магия во времена пирамид пробивала брешь в религии и что праведный не одерживал верха над злым, вооруженным формулами; сама «Книга Мертвых», вплоть до позднейших образцов, в каждой главе отмечает верховную силу ритуалов и слов. Что значит этика главы CXXV, если содержание ее действует механически, вроде колдовства, не обязывая мертвого к праведной жизни до смерти?
Это правда, что для громадного большинства верных «Книга» оставалась сборником магических формул; но сознание совершенных грехов и тревога о Суде прорывается слишком часто, чтобы можно было допустить, что образованные люди особенно полагались исключительно на колдовство. В каждой фразе слышится отголосок Dies irae: «Я, несчастный, что скажу я тогда? Кого стану просить заступиться за меня, когда и праведный едва ли будет уверен?» Нельзя сомневаться, что с течением времени египтяне становятся все осмотрительнее и озабоченнее; но в какой же религии пробуждение совести заглушило индульгенции? Не совмещается ли учение о милосердии с верой в спасение по заслугам?
Недавняя археологическая находка доставила нам доказательство возрастающей чуткости совести и постоянного просветления нравственного идеала египтян. На обороте одного папируса, помеченного первыми годами нашей эры, уцелела одна нравоучительная сказка, где представление Суда получает знаменательное развитие. Са-Осирис, чудесный ребенок, прирожденный маг, увлекает своего отца, Сатни-Хаэмуаса, в ад и ведет его в семь больших покоев чертога Осириса. Перед входом они столкнулись с пышной погребальной процессией одного богача
«Тогда Сатни увидал одного человека с благородной осанкой, одетого в ткани из тонкого полотна; он стоял близко к месту, где находился Осирис, в разряде очень почетном. ”Отец мой Сатни, – сказал Са-Осирис, – ты видишь это высокопоставленное лицо? Тот бедный человек, которого ты видел унесенным из Мемфиса, которого никто не провожал, который был завернут в циновку, – это он! Его повели в Гадес, взвесили его заслуги и проступки, нашли в нем больше заслуг, нежели проступков. Ввиду того, что записанному на его долю времени не соответствовало достаточное количество счастья на земле, было отдано приказание перед ликом Осириса отдать приданое того богача, которого ты видел унесенным с великими почестями из Мемфиса, этому бедняку, стоящему перед нами, а потом привести его к тому месту, где восседает Осирис. У того богача, которого ты видел, проступков оказалось больше, чем заслуг на земле: было приказано воздать ему в Гадесе, и ты видел его у двери Гадеса; стержень двери упирается в его правый глаз и вращается на нем, отворяют ли ее или запирают, а уста его испускают громкие вопли… Тому, кто творит добро на земле, творят добро здесь; а тому, кто творит зло, здесь творят зло. Оно установлено навсегда, и оно не изменится никогда, то, что ты видишь в Гадесе Мемфиса, и то же происходит в 42 номах, где находятся боги Совета Осириса.”» [208]
Какой успех сделало учение о возмездии за добродетель и порок! Чистилище, земной ад Сокар-Осириса, есть выжидательное место для людей, чьи заслуги только уравновешивают злые деяния. Что касается праведников, они не только допущены к вечной жизни, но Осирис еще вознаграждает их сообразно их заслугам и таким образом, чтобы будущая жизнь исправила неравенства и несправедливости земной жизни. Сходная притча в Евангелии от Луки [209] поясняет удел злого богача, горящего в аду, между тем как Лазарь покоится после смерти в лоне Авраамовом. «Вспомни, – говорит Авраам злому богачу, – что ты получил свои блага при жизни, а Лазарь терпел зло во время своей; теперь он здесь утешен, ты же страдаешь…»
Праведные находили истинную свою награду в освобождении от условий человеческой жизни. Огражденные от случайностей и заблуждений земной жизни, они завершали свою судьбу растворением в божественном, которое знает и осуществляет только Правду и Справедливость. Вот в чем, как мне кажется, глубокий смысл этого загадочного выражения: «предстать перед ликом Дня», «явиться в свете Дня», пер эм херу ,* заглавие и итог «Книги Мертвых». Душа праведника могла по своему произволу обитать в могиле и в раях или уходить оттуда; возвращаться на землю, смешиваться с живущими, плавать по небу в ладье богов, посещать светила, принимая образ человека, бога, животного, растения, какого бы то ни было предмета. Она пользовалась жизнью во всех ее проявлениях, ибо сливалась с широким миром. Праведный возвращался в лоно бога-создателя, из которого все исходит, куда возвращается каждое существо, которое по заблуждению не исказит своего назначения. «Я Вчера и Завтра, я итог сущего и живущего.»
Нужна большая умственная культура, чтобы бесстрашно принять божественное уничтожение – заключение пантеизма. Многих египтян несколько страшила мысль о растворении в бесконечном; полная грусти и решимости покорность судьбе звучит в официальных песнях, которые пелись под аккомпанемент арф на похоронах царей. «Земное величие – что в нем? Уничтожение могилы – почему? (Умереть) это уподобиться образу Вечности, стране праведной, чуждой споров, ужасающейся насилия, где никто не нападает на ближнего, где никто не восстает на поколения, что покоятся в ней.» С минуты пробуждения к жизни земной всем здесь твердят: «Благоденствуй, здрав и невредим, чтобы дойти до могилы, неустанно памятуя сердцем твоим о дне, когда придется лечь на смертный одр… Таков удел твой: соединиться с Владыками Вечности. Ты не прейдешь никогда; ты совершенен и завершен в великих божественных формах; ты обходишь грани Вечности, и летопись твоя возобновляется беспрерывно, ибо ты был вознесен и сделан совершенным до полноты истинной природы твоей» [210] .
Одним из следствий этой меланхолии являлось острое сознание, что радости этого бренного существования не возобновятся более в другом мире, что нужно пользоваться человеческой жизнью, брать то хорошее, что она может дать, пока не наступила смерть:
«Живи счастьем дня! пусть ароматы и благовония неустанно услаждают ноздри твои, пусть гирлянды и лотосы украшают плечи и грудь возлюбленной твоей сестры! пусть раздается пение и музыка перед тобой, пренебреги злополучиями, не думай ни о чем, кроме наслаждений, до того дня, когда придет пора причалить к стране богини, что любит молчание… Помни неустанно этот день, когда поведут тебя в страну, где люди перемешаны; никто не уносил туда своего добра и никто оттуда не может возвратиться» [211] .