Военные будни, часть 2

Захаров Николай Львович

– Да належался я уже, все бока болят,– отказался старшина прилечь и тут же ему соорудили вполне приличное кресло из пары коряг и все того же лапника, застелив его шинелью.

– Орлы,– вынужден был признать старшина, и спросил, принимая из рук Сафронова котелок с супом: – Почему не разбудили?

– Так это…– Иванов взглянул на него виновато.– Не смогли сначала, а потом решили, что пусть спится, сколько влезет, раз такое дело. А Черпак сказал, что сон вообще лучшее лекарство после спирта. Вот и…

– Понятно,– старшина попробовал

суп, и вкус ему понравился. Поэтому, не чинясь, принялся хлебать его с хлебом, мыча от удовольствия. А когда насытился и попросил закурить, то свернув цигарку, поблагодарил всех сразу и глубокомысленно изрек:

– Прав Черпак. Сон лекарство номер один, но не после спирта, а перед ним. Покемарил пятнадцать часов и сразу чувствуешь себя как огурчик.

– Какие пятнадцать? Вы вторые сутки здесь пошли, как прилегли "слегка прикемарить",– сообщил ему Черпак и старшина, недоверчиво на него взглянув, перевел взгляд на свои часы. И только сейчас заметил, что точмех без завода встал и продолжал показывать все то же время пробуждения.– И какое сегодня число?– спросил он недоверчиво.

– Второе, как положено,– Черпак смотрел на него совершенно серьезно, и старшина спросил уже без недоверия: – А время?

– Двадцать два сорок шесть,– назвал точное время сержант, и старшина подвел на своих часах стрелки, перед тем как их завести.

– Это я почти сорок часов продрых, выходит,– подсчитал он.– И главное дело, пролетели как минута. Закрыл глаза и открыл сразу. И ни в сортир, ни попить, ни покурить ни разу за это время не захотелось. Чудеса.

– А еще вы в это время спорили с Морозовым этим о смысле жизни, товарищ старшина, и все время его дураком называли.

– Да ну,– не поверил опять старшина, никогда прежде в разговорах во сне не замеченный никем из близких.– Что все сорок часов бубнил?

– Нет, только в самом начале, когда мы все там еще были.

– И что я такого молол? Херню пади нес?

– Да ничего такого особенного. Сказали ему, что ответит перед Богом и все крест свой нательный поминали. Мы глянули, а он у вас искореженный. В него вроде как нож у Морозова ткнулся и соскользнул. Вот вы все о Промысле ему и долбили минут пять. А потом притихли, ну мы, чтобы не мешать, прикрыли вас слегка и рядом на полянке этой костерок соорудили. А потом вы спите и спите… Ну и решили что сон на пользу, раз спится.

– Крест. Крест действительно удар принял. Каб не он, то похоронили бы меня еще вчера,– старшина осторожно вытащил искореженный жалом ножа алюминиевый крестик и, не стесняясь подчиненных, приложился к нему губами, а затем убрал его обратно так же бережно.

– Такой маленький…– прошептал у него из-за спины Иванов.– У меня тоже есть, только медный. А пуля от него может отрикошетить?

– Может, Леха,– улыбнулся старшина,– и даже снаряд.

– Шутите. А я думаю, что снаряд как-то мимо пролетит и осколки мимо. Бог-то, он же все может?

– Ты разве не комсомолец?– взглянул на него старшина удивленно.

– Хотел, да не успел. Комсорг все стыдил. Как увидит в бане крест, так и прицепится. Я даже снимать перед помывкой стал. Такой въедливый попался. А как увидал, что снял крест, вроде как, так совсем проходу давать не стал. Загонит в Ленинскую комнату и давай про всяко разно трындеть. У всех время личное, а я его слушаю, сижу. Ну и написал заявление месяц назад вокурат, чтобы отвязался,– сконфуженным голосом признался Леха, переместившись опять к костерку и вороша в нем уголья.

– А послать не пробовал?– спросил его Черпак и, Леха взглянув на него мельком, ответил:

– Как послать? Он же сержант, навроде тебя. Сам понимаешь… не тронь дерьмо – вонять не будет. Что я дурак, посылать?

– А сейчас носишь крест-то?– спросил Сафронов дрогнувшим голосом.

– Ношу. Вот,– Леха расстегнул ворот гимнастерки и выпростал крестик на черном шнуре.– Родители крестили, с тех пор и не снимал. Истерся весь. Тут уж и Спасителя не видно почти и надпись с обратной стороны не видать,– продемонстрировал Иванов крестик, покрутив его перед склонившимися к нему парнями.

– А у меня нет никакого,– вздохнул завистливо Сафронов,– и в комсомол я вступил своевременно. Радовался, помню, когда значок с членским билетом выдали.

– А чего тогда не носишь значок-то?– спросил его Черпак.

– Так на сборы же призвали и дома на костюме остался. У меня же их не сто штук. А здесь не выдали. А ты чего без значка? Тоже забыл?

– Не было никогда. Я в комсомоле не состоял, Степка. Хотел, не приняли. Судимость же у меня есть, как вот у Павловича,– признался Черпак.

– Да это мы давно подозревали. И за что?

– А после армии сразу, завалили в ресторан, отметить это дело, ну и после погулять вышли всей компанией. Я и не помню все в деталях, отчетливо. Сцепились с кем-то. Драка получилась. И тех, кто потом убежать не смог, повязали само собой. Год дали,– коротко поведал сержант.

– Ага, а гонору-то, будто рецидивист в Законе,– рассмеялся Сафронов.– По фене чешет, пальцы гнет, чисто урка знатный.

– Какая феня, Сафрон? Ты ее слышал когда-нибудь? Настоящую, ты вообще хрен поймешь. Там такие словообороты, что впору переводчика рядом иметь, чтобы понять, как с немецкого или французского. Вот хоть у Павловича спроси.

– Точно,– подтвердил его слова Алексей Павлович,– веками формировался сленг этот. Чтобы только свои понимали. Шифровались. Но усваивается быстро. Только сейчас в тюрьмах и лагерях все больше людей обычных сидит, так что феня не востребована. Так, слегка чешут на ней для понтов, типа сидельцы.

– А с настоящими ворами вам приходилось встречаться, Алексей Павлович?– тема явно увлекла Сафронова.

– Приходилось. Они особняком всегда держались и норовили под себя остальных подмять. Работать им, по их законам, нельзя и много чего еще западло, как они говорят.