Воспоминания
Шрифт:
[Босфор]. Поздно вечером я спустился в каюту, крепко заснул и утром проснулся от полной тишины и покоя. Надо быть большим поэтом, чтобы передать красоту этого дивного уголка. Тихо двигается пароход по проливу, и вы можете наслаждаться красотой и оригинальностью берегов. Необычайные постройки, виллы, минареты, масса зелени и яркое солнце заставили меня на время забыть свое душевное настроение. С глубоким интересом наблюдал я открывавшуюся взорам дивную картину красивой природы. Красота эта, как целительный бальзам, смягчала внутренние страдания.
Наконец мы в Константинополе. Нас на лодке встречает друг нашего детства, вместе о нами выросший Моисей Нахимзон. С глубоким сыновним почтением отнесся он к отцу моему, которого он не видел лет 20, и задушевно — братски ко мне. Благодаря ему мы скоро отделались от турецкой Таможни при осмотре вещей. Могучим средством явился бакшиш, т. е. “на чай”. Но все же для видимости таможенные чиновники настояли на том, чтобы открыть корзину, в которой была наша провизия. Оказалось, что отец потерял ключик, и пришлось, к моей досаде, ломать замок. Позже это сослужило мне хорошую службу.
Несколько дней, проведенных в Константинополе в гостеприимной семье Нахимзонов, масса новых и оригинальных впечатлений рассеяли несколько мою тоску. В Константинополе мы сели на большой пароход “Эль — Арабиа” и направились в Александрию. По дороге мы посетили Афины, обратив внимание на все, связанное с древностью. Развалины Акрополя, где Сократ поучал, расстроили меня до слез. Под сильным впечатлением всего пережитого когда — то Элладой я покинул берега Греции. В Александрии я предполагал сначала остановиться, но, проведя в ней несколько часов, настойчиво решил двинуться дальше. Мы сели на новый пароход. За обедом, у общего стола, мое внимание привлекла русская пара. Она молоденькая миловидная женщина, он постарше, несколько желчный и беспокойный человек. Когда старый отец мой за столом выказывал совершенно естественное внимание своей молодой соседке, я чувствовал, что муж ее как будто недоволен. После обеда я сказал отцу, что обыкновенно русские путешественники не любят встречаться с земляками, и нам лучше держаться в стороне…
Каждый раз, что я попадал на новый пароход, я тотчас же разыскивал инструмент, на котором можно было бы поиграть. На этом пароходе пианино стояло в маленькой каюте около капитанской вышки. Оно оказалось запертым, и ключ потерянным. И тут — то оказался полезным ключик от нового замка, купленный в Константинополе. И тогда отец, который всегда говорил “все к лучшему”, пожурил меня за мою досаду. Я открыл пианино и сел играть. Минут через пять кто — то вошел. Я сидел спиной к двери, не видел вошедшего, но почувствовал, что это наш русский путешественник. Я продолжал играть, как будто никого в каюте не было, и, когда минут через 20–30 я встал, чтобы уйти, он меня остановил со словами: “Вы — Шор, я — Бунин” [374] . Таким образом состоялось мое знакомство с писателем, которого я сравнительно мало знал по его сочинениям. Дальше мы путешествовали вместе, и я не скажу, чтобы общество его было бы из приятных. Особенно тяжело было мне чувствовать в просвещенном человеке несомненный антисемитизм, и где, в Палестине, на родине народа, давшего так много миру…
374
См. вступительную статью и примечание к ней № 48.
Мы проехали Кипр, Порт — Саид и, наконец, подъехали к Яффе [375] . […] [376]
Особенное душевное состояние мое давало мне возможность воспринимать все впечатления с необычайной остротой. Поэтому мои палестинские впечатление резко отличались от впечатлений моего отца. Я ждал обратного, а между тем случилось так, что для меня это путешествие явилось необычайно значительным, а он был как будто даже разочарован.
К Палестине нельзя подходить с обычной меркой. Любитель — турист может разочароваться запущенностью и дикостью многих мест. Правоверный еврей, в воображении которого рисуется былое величие Израиля, разочаруется настоящей действительностью. Правоверные христиане и магометане тоже найдут немало для критики. Словом, подход должен быть иной. И во мне, при моем духовном состоянии, это путешествие оставило неизгладимый след. Одинаково восхищала меня природа, как своей красотой, так и дикостью запущенных мест. Исторические места, одни имена которых будят в душе так много воспоминаний, как, напр[имер], Иерусалим, Назарет, Генисаретское озеро [377] , Галилея, Тивериада, Иордан, Мертвое море, Ерихон и т. п. Удивительная способность Востока сохранять обычаи и условия жизни прошедших тысячелетий, часто наталкивала на библейские и евангельские картины. Никогда не забуду, как в знойный полуденный жар мы ехали из Тивериады в Ерусалим [Хайфу]. Я всегда садился к кучеру, чтобы не видеть лиц моих спутников, часто не соответствовавших месту и времени. Далеко впереди я увидел приближающуюся группу. Впереди шел старый араб, в белом хитоне, с посохом в руках и медленно вел за собою маленького ослика, на котором сидела под бурнусом в виде зонта женщина с младенцем на руках. “Святое семейство” — невольно вырвалось у меня восклицание. Мы остановились и долго смотрели вслед удаляющейся группе. Помню, как меня поразила совершенно библейская картина в Тивериаде. Я встал рано утром и вышел на плоскую крышу — обычное место отдыха и прогулок на Востоке, я увидел старого еврея, подошедшего к озеру, и с ним молодую женщину с кувшином на плече. Он постоял у воды и как будто молился, она же зачерпнула воды и, поставив кувшин на плечо, медленно двинулась обратно. Такая же картина встретила нас при въезде в Назарет под вечер. Со всех сторон женщины, девушки и дети с кувшинами на плечах направлялись к фонтану “Марии”. Это было и живописно, и живо напоминало прошлое.
375
Портовый город, ныне часть Тель — Авива.
376
неразборчиво.
377
Одно из названий озера Кинерет.
А как хороши палестинские легенды, полные какой — то возможной правдивости. В прелестном уголке, Хайфе, на берегу моря стоит гора Кармель. С этой горы Илья — пророк поднялся на небо, гласит легенда. Помню, когда я стоял на вершине этой горы, которая делит море на две части, у каждой из которых расположена древняя римская колония, Цезарея и другая [378] , мне было совершенно ясно, что мудрый пророк ввиду неизбежности смерти вместо того, чтобы броситься в море, предпочел подняться на небо…
378
Под “другой”, скорее всего, имеется в виду древнее поселение Шуми (также Шуни), на территории нынешнего поселения Беньямина. Из двух источников, протекающих но территории Шуми, римляне проводили воду в Цезарею (Кейсарию). Здесь сохранились также развалины римского театра.
На каменных стенах Ерусалима весною часто выступают ярко- красные цветы. “То кровь защитников Ерусалима”, — говорят вам местные жители.
Страна, в которой каждая пядь земли полна исторического прошлого, где совершались величайшие революции, где напряженнейшие человеческие мысль и чувство подарили миру “идеи”, не изжитые и по сегодняшний день, такая страна заслуживает паломничества всех. Раз в жизни побывать в Палестине и затем надолго запастись внутренним содержанием. Правда, я возмущался фанатизмом и грубой эксплуатацией со стороны представителей всех религий и направлений. Но нигде, быть может, это не бросается с такой резкостью в глаза, как там, на родине всех религий. Особенно возмутителен контраст между наивной верой простых людей и стремлением к наживе грубого и невежественного духовенства. Совершенно одинаково подходил я к святыням всех религий, и вывод напрашивался один и тот же: все это надо уничтожить, но так, чтобы не выплеснуть с водой и ребенка. Надо подойти к этому с осторожностью.
Помню, например, как я возмущался, направляясь с отцом к Стене плача [379] . Узкий проулок, загаженный весь так, что каждый шаг приходится делать с осторожностью, привел к площадке, где находится стена. Орава нищих набросилась на нас как саранча, и в результате большая каменная стена, местами поросшая мхом, как будто ничего не говорящая ни сердцу, ни уму. Но когда я, совершенно разочарованный, собрался уходить и увидел подходящую к стене группу из трех лиц — женщина и мужчина под руки вели больного, который весь трясся. Глубокая вера в молитву у стены и те надежды, которые на нее возлагали верующие, разом все преобразили, и стена получила какое — то символическое значение. Я ушел под этим впечатлением…
379
Часть западной стены Иерусалимского храма, уцелевшая после его разрушения римским императором Титом Флавием Веспасианом (39–81) девятого числа месяца ав 70 года. Девятого ава сюда сходятся паломники- евреи, чтобы оплакивать разрушенный Храм.
Помню, как у Гроба Господня меня возмутил монах, продававший масло, в[од]у, исцеляющие от всех болезней, амулеты, предохраняющие от несчастных случаев, и т. п. Но, опустившись вниз, в катакомбу, я встретил русскую женщину из Орловской губернии, которая, почувствовав во мне земляка, решила мне все показать. Она была в этом подземелье как дома, знала всех святых и кто где находится. Вся исполненная глубокой веры, она готова была хоть часть ее передать мне. Она точно вся сияла от счастья, что удостоилась посетить святые места. Ее наивная и глубокая вера тронула меня своею непосредственностью, и я предоставил ей вести меня, куда она хотела. В заключение она заявила, что, уезжая, она мечтает о том, как снова вернется сюда… Впрочем, в Палестине существует поверье: кто раз побывал здесь, непременно вторично вернется сюда.
Несколько случаев в дороге позволили мне ближе приглядеться к Бунину, и я убедился, что в его странностях немало жесткости и грубости. Я помню нашу поездку в Хеврон к могиле Авраама, Исаака и Якова. Рано утром выехали мы в экипаже из Ерусалима. Нас было с извозчиком шесть человек. Я, по обыкновению, сидел рядом с кучером. В трех верстах от Ерусалима мы остановились у могилы Рахили. Гробница в виде домика, невзрачного и внутри мало интересного, не привлекала к себе. Осмотрев ее, мы двинулись дальше. В Хевроне местные магометане нас очень недружелюбно встретили градом камней, когда мы близко подошли к могилам, которые они считают своей святыней. Да и могилы представляют груду наваленных камней. На обратном пути нас настигли ранние сумерки, и мы ехали почти в темноте. Приближаясь к могиле Рахили, я еще издали заметил, что она вся светится, и это было необычайно красиво и таинственно. Поравнявшись с могилой, мы услышали крик странного человека, бегущего за экипажем. Мы остановились. Оказалось, что это был синагогальный служка, который, узнав накануне о нашей поездке в Хеврон, хотел выказать нам внимание, рано утром пошел к гробнице, но нас уже не застал. К вечеру он зажег лампады и свечи и ждал нас. Мы снова все осмотрели, он помолился у гробницы, и мы приготовились ехать дальше. Но тут произошло следующее: трусливый служка отчаянно боялся пуститься [темной] ночью в путь, а извозчик — американец совершенно основательно заявил, что семь человек он на утомленных лошадях не повезет. Бунин настаивал на том, чтобы мы двинулись дальше, не обращая внимания на несчастного служку. Я воспротивился такой несправедливости и предложил, чтобы экипаж поехал медленно, а я, служка и еще один из наших спутников пойдем пешком. Однако и на это Бунин не согласился. Он устал и хотел скорее домой. Я отпустил экипаж и пошел со своим спутником пешком. Не зная местных условий, я ничего не боялся и бодро двинулся в путь. Через несколько минут, когда звук удаляющегося экипажа стих, один из спутников заявил мне, что мы затеяли очень рискованное предприятие и что если нас встретят бедуины, то это будет очень неприятно. В первый момент я рассердился на говорившего, почему он раньше не предупредил? Но затем, охваченный со знанием правильности своего поведения, красотой звездного неба и прекрасным воздухом, которым так легко дышалось, я ободрил своих спутников, и мы смело двинулись вперед. На пол- пути к Ерусалиму мы вдруг услыхали конский топот. Насторожившись, мы тихо подвигались вперед, а навстречу, все ближе и ближе, раздавался